Леди для Конюха

- София Егоровна, не приставай к отцу, - Кори напускает в голос строгости и малышка на секунду задумывается, хмурит бровки, чтобы спустя мгновение взобраться на колени Егора.

- Паап, ну пойдем, ну пааап, - и в глаза отцу смотрит преданно-преданно.

Егор глядит на жену, та качает головой, не одобряя затею дочери. Егор ее понимает, она до сих пор боится. За него боится. И это чистый кайф знать, что есть кто-то, кому ты не безразличен. Кто-то родной и любимый. Самый близкий. Егор ловит растревоженный взгляд жены и на мгновение возвращается в лето трехлетней давности.

Заболел  Гром, вороной жеребец, супруг Лейлы. Никто не знал, как это произошло и что стало тому причиной. Браславский не спал ночами, ходил к нему и Лейле, которая чувствовала и тосковала. Осматривал. Лечил. Карину с Егором и близко не подпускал к коню. Особенно Карину.

- Он стал неуправляемый, Егор, - говорил Дима, от усталости прикрыв глаза. – Я его сам боюсь. А Карина беременна. Не пускай ее к Грому. А по-хорошему бы…

- Нет, - резко обрывал Егор, зная, о чем в очередной раз пытался заговорить друг. Он не был готов усыпить Грома. – Пока не пришли результаты анализов – нет.  

- Как знаешь, - вздыхал Браславский. – Только жену свою на конюшни не пускай.

Но легче сказать, чем сделать. Карина всегда была упрямой и никогда его не слушала. В ту ночь Егора словно что-то вытолкнуло из сна, грубо и бесцеремонно. Он резко сел, тяжело дыша. Предчувствие ломило затылок, разгоняло пульс до запредельных цифр. А когда Егор не обнаружил рядом Карину – едва не рехнулся. Сел в коляску и поехал на конюшни. Его вело туда то самое дерьмовое предчувствие. Интуиция, которая подвела лишь однажды, сделав его инвалидом. И сейчас, до онемения сжимая пальцы на подлокотниках, он молил только об одном: чтобы его гребаная интуиция обманула, удачно сыграв на его страхах. Не обманула. Она стояла в деннике, где изолировали Грома и гладила жеребца по холке. Егор подъехал ближе и расслышал тихую колыбельную. Кори пела. Гром фырчал и переступал копытами, но не ярился и не трогал принцессу. Но долго ли вороной будет спокойным? И насколько хватит сил утихомиривать животное у Кори, которой рожать вот-вот?

Страх скрутил позвоночник. Липкий, иррациональный. А вслед за ним Гром встал на дыбы, оттолкнув Кори. Та отшатнулась, ударилась о стену и сползла на пол. Все произошло в считанные секунды. Егор забыл, что у него парализованные ноги. Он швырнул свое тело вперед, в узкий проход открытого денника. Закрывая собой единственную любимую женщину и свою еще нерожденную дочь. Спину прошила острая боль. Егор упал на стену, выставив перед собой ладони. Ноги свело судорогой. Но он стоял, пригвожденный к земле одной мыслью: «Никто не спасет его жену, кроме него самого». Сколько он так простоял, не сводя глаз с бессознательной Кори, не знал. Казалось, прошла целая вечность прежде чем он услышал крик Браславского, ржание жеребца и тишину, гулкую и пугающую. Он дрожал. Боль туманила рассудок. И звал Кори. Просил открыть глаза. И она послушалась. Пошевелилась и с тихим стоном распахнула свои синие глаза.

- Привет, - выдохнул Егор и рухнул на пол.

Он заработал новый перелом позвоночника и пропустил рождение дочери. Кори привезла малышку сама через два дня. В желтом костюмчике, она беззубо улыбалась во сне и была самой прекрасной во вселенной.

- Люблю тебя, - шептала Кори, обнимая Егора с дочкой на руках.

- Люблю, - эхом отвечал Егор. – Люблю, - целуя пахнущую молоком маленькую Соню.

- Все, все, сдаюсь, - вздохнув, поднимает вверх руки, признавая очередное поражение перед своей маленькой принцессой.

- Егор, - едва слышно зовет Карина.

- Не бойся, - одними губами отвечает Егор, поднимаясь с кресла и не спуская с рук дочь, повисшую на нем маленькой обезьянкой. Слова не помогают, потому что ее страх никуда не девается. С того дня Карина так ни разу не переступила порог конюшен. Ни разу и на шаг не подошла к манежу и лошадям. Грома, которого из-за неизлечимой болезни пришлось усыпить, поселил в его любимой девочке страх, с которым Егор не собирался мириться.

- София! – строго одергивает Карина и пытается отлепить от Егора дочку. Но та вредничает, вцепившись в отца мертвой хваткой. – София, отпусти. Папе тяжело.

- Брось, родная, - обнимает жену, притягивает к себе, мягко касаясь ее губ. И не сдерживает смех, когда дочка тут же тянется за поцелуйчиком себе. – Она легкая. - Егор чмокает малышку в разрумянившуюся щечку, поправляет желтую шапку и выходит на улицу. Осторожно, до сих пор выверяя каждый шаг. До сих пор боясь упасть. Особенно, когда на руках бесценная ноша. Но он никогда не покажет свой страх жене, потому что пообещал себе, что не станет снова для нее обузой. Никогда не вернется в инвалидное кресло. Однажды сделав пенрвый шаг, Егор больше не сел в кресло. Да, было тяжело. Было адски больно. И его Кори тоже. Он не знал, за что ему даровано такое счастье, но эта женщина давала ему силы бороться. За себя. За нее. За их маленькую дочь. За их счастье. И он боролся.  И больше не намерен сдаваться.

На улице снежит. Макушки Альп давно и безнадежно скрылись в белой круговерти.  Его дочь обожает снег. Запрокидывает головку, широко раскрывая рот. Ловит снежинки, раскинув руки, всецело доверяя своему отцу. И это доверие бесценно. Егор фыркает, вспоминая, как боялся брать ее на руки, такую маленькую. Помнил, как впервые сам дошел до детской кроватки, чтобы убаюкать разбушевавшуюся вночи дочь. И как просидел с ней на полу у колыбельки, потому что так и не смог подняться. И взъерошенную и перепуганную Карину, не обнаружившую его в постели утром.