К истокам

Денис так и не решился поделиться своими наблюдениями, но проницательность старика произвела на него глубокое впечатление. Его так и подмывало спросить, что же тот видит в нём самом, но он удержался, боясь неприятных открытий. Захар уловил его сомнения:

– Да, я порой вижу многое, но столь же часто и заблуждаюсь. Человек – существо многомерное, сложное, неоднозначное, и это невозможно передать в одном рисунке. Порой я думаю, что все мои умопостроения – не более, чем абстракции. Может, это моё богатое воображение подбрасывает образы, а может, я вижу лишь то, что хочу. Люди ведут себя совершенно по-разному в зависимости от обстановки. Вот ты, например, сейчас робок и смущён, а в других обстоятельствах отважно возьмёшь на себя ответственность за чужие жизни. И не думай, что это тебе не под силу – у каждого есть резервы, о которых мы и не подозреваем. До поры, до времени, пока звёзды не сложатся так, как надо. У тебя тоже будет момент истины – когда твоё подлинное «я» выберется, наконец, наружу. Поверь, после такого многое меняется. Ты пока не ощущаешь этого, и поэтому неуверен, скован и пуглив, но твоё время обязательно наступит. Подожди, не вертись, потерпи. Немного осталось, – Захар тщательно заштриховывал тени.

Денис посмотрел в окно – солнце здесь светило ярче, чем в городе. Интересно, почему? Чистый воздух или отсутствие вечной дымки, висящей в небе над столицей? Или на природе всё воспринимается острее?

– Если хочешь, можем прогуляться по округе, с удовольствием покажу тебе свои владения. На лодке покатать не получится, Алек перебрался на ней на другой берег, но будь уверен – и здесь есть, на что посмотреть. Места замечательные, кристальный воздух, я бы даже сказал, целебный, ведь вокруг много сосен. Живу здесь несколько лет, но с каждым днём открываю для себя что-то новое. В городе такого никогда не было, там я тянул лямку, работал от звонка до звонка, никакой радости, одна рутина. За годы перестал замечать цветовые нюансы, а для меня, художника, это смерти подобно. Я словно ослеп. Лишь поселившись здесь, снова стал учиться видеть. Снег перестал казаться просто белым или серым, в нём вдруг проявилось множество тончайших оттенков, которые я с удовольствием и бросился рисовать. Это и есть то, чем я всегда хотел заняться. Конечно, мне дорог каждый портрет, но рисовать людей – это всего лишь способ узнать кого-то получше. Ну что, хочешь посмотреть на себя? – Захар протянул блокнот Денису. Тот взял его с опаской, словно боясь встретиться лицом к лицу с незнакомцем, но страхи оказались необоснованными – он с удивлением отметил мягкие черты, спокойный и внимательный взгляд, лёгкую, едва заметную улыбку, которая робко пробивалась в уголках рта.

– Я ничего не приукрашивал, ты ведь уже понял, что мне это несвойственно. Ты такой и есть, поверь моему опыту. Просто тебе нужно быть чуть-чуть смелее. Пообщайся с Алеком подольше, тогда, согласно моей теории, ты сможешь занять у него толику уверенности.

Денис перелистнул страницу и вгляделся в предыдущий портрет. Лицо спящего на первый взгляд казалось умиротворённым, но слегка нахмуренные брови выдавали беспокойство, упавшие на лоб волосы бросали тревожную тень, крепко сжатые губы говорили об упрямстве. Голова была бессильно склонена, словно сон настиг Алека внезапно. На всём его облике лежала печать давней неизбывной усталости и неприкаянности.

– Теперь видишь, да? – Захар забрал блокнот, – Вот поэтому я и не хочу ему это показывать. Все мы боимся увидеть себя со стороны – ведь чаще всего наши представления о себе совершенно другие. Кто-то не любит фотографироваться, кто-то избегает зеркал, я знаю людей, которым неприятен собственный голос, записанный на плёнку, что уж говорить о портретах. Ты ведь понимаешь, что под последним я имею в виду не поточную работу, не туристический аттракцион и уж точно не парадные изображения.

Старик спрятал рисунки обратно в ящик стола:

– Пойдем, прогуляемся? У нас есть время до обеда, можем сходить к озеру.

***

Алек переправился через озеро и углубился в лес. Солнце стояло довольно высоко, день обещал быть ясным и жарким. Природа словно решила взять реванш за те выходные, когда лес был буквально завален снегом. Алек двигался быстрым шагом, а потом, оказавшись на лугу, побежал. В отличие от города, где было почти лето, здесь его наступление задерживалось. Только проклюнулась свежая зелень, почки набухли, вот-вот готовые взорваться, и хотя сухие ломкие стебли прошлогодней травы всё ещё качались на ветру, было ясно, что и в лесу весна вступила в свои права. Со всех сторон раздавались громкие трели птиц, казалось, пел сам воздух, наполненный волнующим ожиданием. Жаворонки взмывали высоко в чистую лазурь, купались в солнечных лучах, ныряли, вновь взлетали, словно качаясь на невидимых волнах. И он был среди всего этого торжества жизни совершенно один. Алек бежал, чувствуя, что всеобщее ликование охватывает и его самого, и Охотника. Его преследователи остались далеко позади, среди безликих бетонных коробок, забились в углы сырых подвалов. Ему было легко, и несмотря на то, что рюкзак оттягивал плечи, ноги сами несли послушное тело над постепенно оживающей землёй.

В обед он передохнул, выпил воды, перекусил. День становился не по-весеннему жарким, солнце припекало всё сильнее. Алек всегда предпочитал холод теплу, и живя в городе, отчаянно скучал по зиме, коротким сумеркам и долгим ночам, когда от мороза трескались старые бревна, из которых был сложен их дом. Он снял куртку, плотно скатал её и положил в рюкзак. Если температура поднимется ещё выше, он не сможет поддерживать нужный темп и не успеет достигнуть сопок вовремя.

Спустя час Алек понял, что лучше уйти с открытой местности. Усталость последних дней, вчерашняя стычка и недосыпание дали о себе знать – он выдохся. Алек с трудом добрел до опушки и с облегчением уселся в тени. Снова приложился к бутылке с водой, выпив её всю. Взглянул на часы – он преодолел только две трети пути, о том, чтобы добраться до сопок до заката, уже не могло быть и речи. Ему всегда было трудно отступать от намеченной цели или менять планы на ходу, именно этой поездкой он давно грезил. Он немного посидел в относительной прохладе, потом решил рискнуть, поднялся, взвалил потяжелевший рюкзак на спину и вновь устремился вперёд.

В этот раз его хватило только на полчаса. Он упрямо продирался через густой подлесок, пока не понял, что больше не может двигаться дальше. Его тело сдалось. В голове зашумело, ноги отяжелели, в ушах стоял противный звон, перед глазами кружились тёмные точки. Алек в ярости выругался, от бессилия ударив кулаком по стволу лиственницы и ободрав костяшки пальцев. Злость дала ему ещё несколько минут, которые он потратил на то, чтобы подыскать продуваемое прохладным ветром место в тени. Устроившись под деревом, он вытащил вторую бутылку с водой и осушил её.

Алек растянулся прямо на нагретой солнцем земле, закинув руки за голову – над ним медленно проплывали беззаботные кучевые облака, клонились нежные ветки берёз, на обломанных кончиках которых, словно слёзы, висели прозрачные капельки сока. Наверху, у самой макушки, деловито сновали крошечные силуэты птиц; откуда-то доносился беспокойный перестук дятлов; в кустах неподалёку заливался лесной жаворонок; всё вокруг дышало покоем, и Алек даже не понял, когда именно его сморил сон.

Первым делом, проснувшись, он взглянул на часы – восемь вечера, он проспал почти четыре часа. Небо заволокло, и стало на порядок прохладнее, Алек зябко поёжился. После долгого дневного сна он чувствовал себя разбитым и усталым. Теперь ему предстоял бесславный обратный путь – он попытался подсчитать, сколько километров успел преодолеть, выходило, никак не менее тридцати. Погода менялась – дело шло к дождю. Ночь обещала быть холодной и ветреной. Алек торопливо перекусил, натянул куртку, и побежал обратно. Чутье Охотника позволяло ему без труда находить дорогу. Где-то на полпути его застал дождь, который вскоре превратился в град, больно бивший по лицу. От дневной жары, когда казалось, что ещё немного – и лето, остались одни воспоминания. Алек двигался неторопливо, размеренно, сохраняя темп, полностью погрузившись в бег, и в какой-то момент вдруг почувствовал, что Охотник отделился от него и широкими скачками несётся рядом. Он непроизвольно повернул голову, чтобы увидеть его – но глаза ничего не различили в полутьме. Может, мелькнула смутная тень, а может, это просто игра воображения. Алек тряхнул головой, чтобы избавиться от наваждения – он и Охотник всегда были одним целым, двумя сторонами одной монеты, и представить их отдельно друг от друга было невозможно.