Страница 7 из 8
Добравшись с этими мыслями до дома, встретила у подъезда престарелую соседку.
– Слышала, Свет? Мина в троллейбус угодила. Тут у нас недалеко!
– Да уж, тёть Сонь, слышала… – устало ответила Света.
– Это ж надо, что опять творится! Я детство под бомбёжками провела, ещё в ту войну, в Великую Отечественную. Отец на фронте погиб, ещё в 41-м. Мать ночами выла белугой! У меня первое воспоминание из детства: в доме темно, мать воет, и снаряды рвутся… Долго потом темноты боялась, со светом спала, пока замуж не вышла. Там уж к мужу прижмусь, можно и свет выключать… А вот опять на старости лет угораздило – опять война! Значит, Бог так ссудил…
– Зачем же так?!
– Значит, надо. Пути Господни неисповедимы. Ты б сама, Свет, в церковь хоть когда зашла, а то измученная такая, смотреть на тебя горько.
– А у нас тут есть церковь? – спросила Света, вспоминая, что последний раз была в церкви, когда венчались с Петей.
– Конечно, есть! Как не быть? Церковь везде есть.
X
– А знаешь, Шварц, что за день-то сегодня? – спросил Худой, подсаживаясь к Пете и принимая от него сигарету. Петя опять сторожил очередных «роботов», и Худой всегда рад был устроить себе самовольный перекур.
– Ну и что за день?
– День трёх «д»! – торжественно произнёс Худой.
– Чего?
– День денежного довольствия!
– А, ну да…
– Послушай, Шварц, мы ж кенты! Ты ж знаешь, как меня кинули! Обратно в «роботы» перевели! Мне теперь хрен что дадут! Ты ж подогреешь старого кента, не забудешь?
– Да мне тоже вроде пока особенно нечего получать, всего ничего отслужил, да и довольствия того… Хотя у нас тут и трат никаких… Послушай, Худой, я, конечно, понимаю, кенты и всё такое, но есть идея поинтереснее: поскольку у нас тут трат никаких, кормят-одевают, эти деньги надо откладывать. И ты, когда тебя восстановят по службе, деньги копи, после войны, может, вместе дело откроем. После войны, в связи с разрухой, задёшево можно будет…
– Да не гони, Шварц, чего ты чудишь? Давай я сэма намучу, шмали хорошей, а хочешь, ширы? Или шлюх? Это дороже, но я найду варианты!
– Ну даёшь! – засмеялся Петя, а потом сказал серьёзно: – Знаешь, у меня ведь жена и две дочки, мне бы им деньгами помогать… Давно их не видел, были причины, но теперь скоро уже, надеюсь, буду с деньгами и по форме…
Петя не хотел говорить дальше, и его выручило урчанье штабного «Урала», не спеша подкатывающего к блокпосту.
Бойцы в ожидании собирались к машине. Настроение у всех было приподнятое. Даже у тех, кто стоял на постах, хотя им довольствие получать предстояло, конечно, отдельно, после смены. Только теперь Петя увидел всех бойцов блокпоста в сборе: их оказалось, человек двадцать, и они стояли весёлой дружной компанией. Один только Худой, напротив, места себе не находил от разочарования. Дядя Женя сочувственно посмотрел на него и сделал вид, что забыл отправить его обратно в подвал к другим «роботам».
Из кузова «Урала» выпрыгнули несколько бойцов, сопровождающих ценный груз, в новенькой форме и берцах, с начищенными автоматами, рассыпались по сторонам, заняв позиции, как для круговой обороны.
Командир с дядей Женей, наблюдавшие это сцену, улыбнувшись, переглянулись. Из высокой кабины тем временем спустилась женщина в форме, заведовавшая при штабе выдачей жалования, с драгоценным металлическим ящиком и толстой тетрадью финансовой отчётности в руках. Села за заботливо предложенный ей стол со стулом, а бойцы блокпоста выстроились в очередь.
Выдача наличных происходила быстро, и так же быстро затем опустел блокпост: все, кому посчастливилось заранее отпроситься у командира в увольнительную, разъехались на попутках и личных авто; «Урал», закончив дело, укатил. Остались только часовые на постах, кому не посчастливилось в этот день оказаться в карауле, новые «роботы» в подвале, про которых на сегодня почти забыли и решили не нагружать работой. Остались бессменные командир и дядя Женя, а также Петя и Худой. Последнему увольнительная, понятно, не полагалась, а Петя её не просил, не ожидая, что получит сегодня довольно значительную сумму, и теперь весь долгий вечер сидел в задумчивости.
– Волыну возьми!
– Ты чего, сдурел? Как я её потащу?
– Сныкаем в посадке, потом откопаем, продадим! После войны, знаешь, сколько будет стоить?! Дело своё откроешь!
– Ты вообще даёшь! – сказал Петя, кладя пулемёт под свою койку, и скомандовал: – Пошли так!
Две фигуры, крепкая и худая, выскользнули из здания бывшего клуба в ночь. Саня, стоявший с этой стороны здания на посту, по обыкновению прятался за блоками и подросшей стеной из мешков и ничего не заметил.
На трассе они остановили дребезжащие всеми деталями «Жигули». Водитель, полноватый мужичок, послушно остановился, увидев на дороге людей в форме, однако, обнаружив, что у них нет оружия, хотел уже было рвануть дальше, но не успел. Петя, широко распахнув дверцу, бодро плюхнулся на переднее пассажирское сиденье – «Жигули» испуганно заскрипели, – а на заднее сиденье, довольно ухмыляясь, уже забирался Худой.
– В Донецк! – зычно гаркнул Петя, бесцеремонно захлопывая трухлявую дверцу. – Улицу и дом на месте покажу.
«Жигули» послушно покатились вперёд, прижимаясь к земле, как от испуга. Водитель втягивал голову в плечи, чуя что-то неладное, но не желая знать, что происходит.
– По дороге в магазе тормозни, – сказал Худой с заднего сиденья, – на заправке или где…
– Зачем тебе? – обернулся к нему Петя.
– Водки возьмём! У тебя же лаве. Скачок обмоем!
– Чего? – не понял Петя, а водитель затрясся уже не на шутку. – В Донецк без остановок! – скомандовал ему Петя. – А этого, Худого, высадишь там у какой-нибудь кафешки, пусть пока бухает! В Донецк!
Петя воодушевлённо вглядывался в темноту дороги, в скудные пятна света от фар и постукивал по «торпеде» то пальцами, то кулаком так, что водителю было боязно и за неё. Худой ёрзал на заднем сидении, не находя себе места от обрушившейся на него свободы и от обещанной выпивки, и то и дело затягивал одни и те же строчки: «А мне б, бродяге, рвануть на волю!», «А ты знаешь, на воле всё иначе!» – и ещё что-то подобное. С этими же песнями он, получив от Пети щедрый «подгон» и обещав «век помнить», вылез где-то на пустой улице Донецка перед ночным клубом, где за закрытыми в связи с комендантским часом дверями шло веселье. Охранник, открыв дверь, не удивился очередному загулявшему, как он решил, ополченцу, а только обрадовался новым деньгам. А «Жигули» снова запетляли по улицам.
– Вот здесь! – «Жигули» послушно встали. – Держи! – Петя протянул водителю деньги, а тот удивился настолько, что сначала даже не стал брать. – Ну держи, держи, хоть за бензин!
Водитель наконец взял деньги, и «Жигули» робко покатили обратно.
Петя остался один, куражиться больше было не перед кем. Он смотрел на такую знакомую улицу, дом, подъезд и только теперь видел, как здесь всё изменилось. Дело было даже не в разбитых окнах, кое-где заделанных фанерой, не в оспинах, оставленных на стенах осколками, не в изломанных деревьях и не в посечённых проводах – словно тонкая серая плёнка легла здесь на всё, на привычный ему мир. Ему стало так же страшно, как тогда, когда он бежал отсюда в первый раз. Он вспомнил всё: как не постыдился сказать побледневшей супруге какую-то глупость про якобы грядущую поголовную мобилизацию; как выбежал потом на улицу, захватив только паспорт и немного денег; как метался по городу в поисках транспорта, который тогда почти не ходил из-за обстрелов; как остановил БМП с ополченцами, умоляя подвезти; как какой-то дед со сморщенным лицом грозно прикрикнул на него с брони: «А воевать кто за тебя, такого лба, будет?!» – и щёлкнул затвором; и как бежал, не разбирая дороги, после этого щелчка и всё ждал пулю в спину, а слышал только дружный хохот бравых вояк… Ну и как он явится теперь к Свете? Что скажет? «Привет, я теперь всё-таки вернулся и даже на блокпосте досматривал кого-то»? Судя по этим стенам, у них тут регулярно происходят обстрелы. Что она и дочери пережили тут за эти полгода?! А он ведь и под обстрелом даже ещё не был. Там, нам блокпосте, тихо по сравнению с Донецком… Впрочем, он ведь и оттуда сбежал! Он вспомнил, как когда-то, давным-давно маленьким мальчиком в школе читал стихи про кого-то труса, кто от битвы «бежал быстрее лани, быстрей, чем заяц от огня», и как смеялся над ним.