Ульмигания

Но пришел 1223 год, а с ним – перепуганные половцы, посольство от князя Котяна – идет орда несметная с востока, дикая и свирепая, не поможете сегодня мне, завтра она будет у вас. Русские выступают навстречу.

2

Тороп очнулся от того, что у него замерзли ноги. С востока ползли сумерки и холод. На груди была тяжесть. Тороп сначала учуял смрад давно немытого человеческого тела смешавшийся с запахом сыромятной кожи и конского пота, и только потом вспомнил, что на нем лежит татарин. Вспомнил и то, как его самого ранили. В горячке боя Тороп не заметил, как оказался без шлема, а потом увидел черную вспышку от удара по голове.

Витязь скинул татарина и сел. К горлу подкатила тошнота, в глазах замельтешили рябые полосы и пятна. Его качнуло – пришлось опереться рукой о землю. Изо всех сил Тороп старался остановить рябь в глазах – ему казалось, что он видит всадника – но это не удавалось.

Всадник, однако, становился яснее. Тороп протянул руку к поясу за мечом, но не оказалось и самого пояса. Тогда он вытащил нож из горла татарина и положил под ногу так, чтобы не было видно.

Подъехавший склонился:

– Тороп? Ты ли это? – Спрыгнул с коня. – Хоть одна живая душа! Что у тебя? Голова? Дай, гляну. Батюшки, да у тебя, почитай, всю кожу с затылка сняли. Как только кость цела осталась, не понимаю. – Приговаривал витязь с акцентом.

Он был из пруссов. Из тех наемных воинов, что в составе варяжских дружин так высоко ценились русскими князьями. Обычно варяги не принимали крещения, но на приставшее к ним славянское или даже христианское имя отзывались охотно. Этого звали Даниил. Он что-то делал с затылком Торопа, и тому казалось, что в голове зашевелились огненные змеи.

– Где все? – спросил Тороп сквозь зубы. – Где Попович?

– Полегли. Я уж думал, один остался. Плоскиня, собачий сын, продался татарам. Целовал крест у великого князя, что пропустят они нас из засеки, а как ворота открыли, так поганые и навалились. Я – за Плоскиней, он – в степь. Еле нагнал. Голову-то я ему снес, а когда вернулся – сердце захолонуло. Татары даже мертвых в куски изрубили. Так думаю, чтобы не смогли собрать, да похоронить по-человечески. Как тебя не заметили, не пойму. Наверное, оттого, что ты под татарином схоронился.

Тороп вдруг почувствовал, что ему стало страшно. До сих пор он считал, что в свете нет силы, способной противостоять дружине Поповича.

– Неужели всех посекли?

– Всех, – сказал Даниил – Я, почитай, уже полдня поле объезжаю. Все семьдесят, как один. А князей повязали, дубовыми плахами накрыли, да видно сверху пировать устроились… Ты, почему босой?

– Татарин сапоги стянул. И крест хотел сорвать, сучий сын!

– Так это ты его.., – усмехнулся Даниил. – Не зря тебя Попович столько лет возле себя держал.

– Хватит, – заерзал Тороп. – Что ты там делаешь?

– Сейчас, сейчас, вот только перевяжу.

Даниил снял кольчугу, аккуратно оторвал полоску ткани от рубахи и плотно замотал голову Торопу.

– Ну вот, порядок, – сказал он, облачаясь. – Ты пока посиди тут, а я неподалеку коня приметил, схожу за ним.

Даниил протянул небольшую помятую серебряную фляжку.

– Вот, хлебни пока, что б не скучно было. Это тебе сил прибавит.

Во фляге была медовуха, сваренная на травах. Витязи использовали ее и для смазывания ран, и принимая понемногу внутрь. Несколько глотков этой горечи действительно сняли боль и прояснили голову Торопу. Он стал думать.

Матери он не знал, та померла при родах. Отец погиб в стычке с переславцами, когда Торопу было всего пять лет. С тех пор он всегда был подле Поповича. Попович был ему и отцом, и учителем, и князем. Теперь не осталось ничего. Куда идти? Выстояли ли черниговцы, галичане и прочие? Если нет, то, как далеко зашли эти татары, или бог их ведает, кто они? И куда направились?

Тороп почувствовал, что начинает болеть голова от вопросов, которыми никогда не задавался, и хлебнул из фляжки.

Куда же он теперь, без Поповича? Пришел Даниил, ведя в поводу оседланную лошадь. Бросил на землю меч и шлем:

– На, я вижу твою сброю татары увели. Эта должна прийтись тебе впору.

Тороп отпихнул татарина и вытащил из-под него свой пояс. Потом обулся. Встал. Его качнуло.

– О-о-о.., брат.., – протянул Даниил. – Тебе, видать, и одеться самому невмочь, не то чтобы на коня взобраться.

Он наклонился за мечом и шлемом.

– Я сам, – сказал Тороп.

– Ладно, уж… Сам! Будет срок, и ты за мной присмотришь.

Даниил помог Торопу снарядиться и поддержал, когда тот садился в седло. Потом направился к своему коню, стоявшему, как положено боевой лошади, там же где и оставил ее хозяин.

– Куда мы? – спросил Тороп.

Даниил нахмурился:

– Не знаю. Сначала выясним – далеко ли ушли татары? Потом решим. Однако запомни – в драку не суемся. Ты не боец, а мне придется больше на тебя оглядываться, чем воевать. Нас теперь только двое, и каждый – на вес золота. Нельзя нам ни за что, ни про что пропадать.

– Семьдесят витязей! – пробормотал он, пришпоривая коня. – Семьдесят таких бойцов уложил ты, свет Мстислав Романович! Припомнят тебе это твои потомки…

“Распространились слухи о поражении русских князей на Калке, и стало известно о гибели семидесяти двух богатырей, и о междоусобных войнах в Русской земле, и о голоде, и о великом море, и об оскудении русских войск, и о ссорах между братьями,– о всех бедах Русской земли…

…А киевляне полегли костьми на Калке с великим князем Мстиславом Романовичем и с другими десятью князьями… новгородцы же частью умерли голодной смертью, а живые разошлись по чужим землям, так же и Смоленск, и все другие города постигла такая же смерть, и вскоре опустели они…”

3

Монголы дошли до Днепра, вырезая и выжигая все на пути. Затем повернули и ушли так же внезапно, как и появились. Последствия их набега были страшными. Южнорусские земли превратились в голую черную пустыню. Но еще большим потрясением для Руси была гибель семидесяти витязей. Рыцарство на Руси было единственным, что связывало восточных славян с арийской культурой их предков и не давало развалиться обществу в момент принятия новой религии, примиряя его с ней, амортизируя переход сознания в качественно новый уровень. Пока витязь держит свой меч, и смерд, и князь знают, что в безопасности и их имущество, и образ жизни.

Не все рыцари погибли на Калке, но лучшие из них, славнейшие, те самые, о которых слагались былины.

Началось шатание. Откуда ни возьмись, во множестве появились скоморохи, колдуны. На дорогах – вереницы нищих. Повсюду возрождалось язычество. Причем, в самых худших, развратных его формах. Еще слабая церковь не могла удержать народ от пьянства и блуда, тиунов от – мздоимства, а князей – от произвола. Смерд, укравший или купивший меч, называл себя воином и выходил на большую дорогу. Тот, кто смог собрать еще десяток таких же, как сам, занимал деревню и объявлял себя князем. Да и князья пробавлялись откровенным разбоем, не стесняясь разорять даже храмы.

Больше года Тороп с Даниилом странствовали по Руси, нигде подолгу не задерживаясь.

Царило запустение и разброд. На зарастающих беленой столбовых дорогах шайки обезумевших от безделья и безнаказанности лихих людишек не стеснялись нападать даже днем. По ночам в лесах горели костры и с визгом бегали голые девки. Даниил, с изумлением наблюдая эти игрища, говорил Торопу, что с настоящими ритуалами они не имеют ничего общего.

– Вы забыли своих богов, – говорил он. – А нового так и не полюбили. А может, просто не поняли. Нельзя верить тому, чего не понимаешь. Вы, русские, как дети – в вас нет мудрости. Вы с легкостью бросаете одну игрушку, чтобы ухватиться за другую. Так нельзя. Народ должен чтить своих предков и их опыт.