Страница 10 из 18
– Скажу, что для непенсионера ты неплохо разбираешься в виски.
– Вот, попробуй-ка.
– Что это?
– Пятнадцатилетний «Лафройг». Папин любимый.
– Ух-х!
– Заценил? Аж шерсть на груди сразу колосится, скажи?
– На вкус как жидкая лава.
– Ну ладно. Вот мы сидим, пьем, беседуем как взрослые. Теперь расскажи мне что-нибудь о себе. Только по-настоящему. А я расскажу что-нибудь о себе. Не забывай: обмен идеями.
– Слушай, Ротор. Все это как-то странно. Тебе не кажется?
– Если и так, то только потому, что мы разучились вести настоящие беседы.
– Хорошо, ладно. У меня есть друг Алан.
– Так.
– Совсем недавно мы поругались на кухне. Или не поругались, а точнее… не знаю. Я кое-что ляпнул.
– Продолжай.
– Алан мой лучший друг, и я его люблю, но иногда он задалбывает. Иногда задалбывают даже всякие мелочи, вроде их болтовни про Wilco.
– Про группу.
– Ага. И Джейк обожает Wilco, а вот Алан их ненавидит, и они стали препираться.
– Ну и? Ты любишь Wilco?
– Вообще-то, мне они безразличны. Я не склоняюсь ни на ту, ни на другую сторону, что теперь считается утраченным искусством. Типа, надо обожать или ненавидеть, иначе твое мнение не в счет. Но не все сводится к лучшему и к худшему. Не все на свете рулит или сосет, какие-то вещи просто немножко хорошие или немножко плохие, вот и всё. Но что касается Алана…
– И что?
– Ничего. Не важно.
– Все нормально, Ной. Мне можно доверять.
– Я даже слышал про тебя. У нас в округе не так много Лавлоков.
– Но ты слышал обо мне не поэтому, верно?
– Твой отец… он… в смысле… он был… известным изобретателем, да?
– Знаешь, важное свойство настоящей беседы, как мне представляется, добровольная уязвимость. Когда позволяешь идеям плыть туда, куда им хочется, даже если тебе неловко. Хочешь поговорить про моего отца – запросто. Я буду рад, Ной, буду рад оказаться беззащитным перед тобой.
– Хм. Спасибо.
– Пожалуйста.
– Так вот… о твоем отце…
– Погоди, не так быстро.
– Извини, я так понял, что ты…
– Мы обязательно поговорим о нем, но ты уклоняешься от более важной проблемы.
– Да?
– Мы говорили про твои сложности с Аланом и вдруг – бац! – перескочили на моего отца. Такова уж человеческая натура: когда подбираешься слишком близко к правде, она пугает. Но давай будем держаться сути.
– А в чем суть?
– В правде. В последовательности. В обмене. Ной, у нас тут происходит единственная настоящая беседа в этом доме! И каждая реплика крайне важна, понимаешь? Мы не имеем права кудахтать, как безголовые куры, болтать о любимых группах и дерьмовых фильмах, гадать, сойдутся или не сойдутся герои сериала, и спят ли они в реале, и кто из них крутой, а кто отстойный. И мы не станем обсуждать сравнительную ценность лайков и репостов и каким фильтром в Инстаграме вытянуть синеву в глазах.
– Это у тебя что, трава на гидропонике?
– Нам ни к чему перебирать сто один способ преуспеть в жизни. Я уже это проходил, и ты это проходил, и нам обоим это надоело.
– Будем держаться сути?
– Будем держаться сути.
– Боюсь, я перерос собственную жизнь, Ротор.
– Ага, наконец-то мы сдвинулись с мертвой точки.
– В смысле, вот я сейчас слышу себя и даже не могу… Ну не знаю.
– Все нормально.
– Вчера я узнал, что могу получить стипендию для пловцов в университете Милуоки, и должен бы писать кипятком от восторга, но получается так, что мы выбираем колею лет в двенадцать, а то и хуже, другие выбирают для нас колею, и дальше мы вроде как должны следовать по ней всю жизнь. Нахрен. Я уже наплавался. И я не хочу идти в колледж. Мне нужна новая колея. Моя жизнь – все события, все люди – в полнейшем застое. Я не считаю себя лучше других. Остальные тоже растут, как я понимаю, только по-другому. А моя жизнь – она как старый свитер. Я вырос из него. Не то чтобы он мне не нравится или я его не ценю. Но я больше не могу его носить.
– Тебе нужен новый свитер.
– Мне нужен новый свитер.
– Ной?
– Что?
– Я думаю, ты должен пойти со мной.
12. несчастливые судьбы
Бегонии, как выясняется, не особенно душисты. Может, раньше они и были душистыми, как знать. Остается только гадать, понимали ли здешние жители, чем рискуют, когда разбивали клумбы так близко к тротуару, – что в один прекрасный день некий юноша накачается под завязку пивом, отполирует его жидкой вулканической лавой, вступит в безумную беседу с незнакомцем в огромной библиотеке, с полоборота согласится пойти к нему домой, и вдруг юноше срочно понадобится удобное место, чтобы извергнуть потоки вулканически-пивной смеси.
Нужно послать им благодарственную открытку. Пусть знают, что их бегонии использованы в точности по назначению.
– Все хорошо, чувак? – Ротор держится в нескольких шагах позади.
– Как посмотреть.
– Ха! Тоже верно.
– Я вроде как утонул в море вишневого пива, так что сам скажи.
– По-моему…
– Катастрофично?
– Я хотел сказать «сногсшибательно». Но я и сам не образец воздержания.
Мы возобновляем движение; не скажу за Ротора, но у меня все силы уходят только на то, чтобы переставлять одну ногу за другой. Не знаю, приехал он на вечеринку или пришел пешком, но Пидмонт-драйв всего в шести кварталах отсюда, что радует, поскольку в машину с ним я бы ни за что не сел.
– Готов убить за стакан кофе, – говорю я.
– И не говори, чувак. Я бы тоже многое отдал за мгновенную телепортацию в «Кротовую нору».
– В «Кротовую нору»?
– Только не говори мне, что ты там ни разу не был. – Он вытаскивает телефон, и через минуту протягивает его мне: – Зацени.
Я пролистываю снимки кафе, украшенного артефактами из восьмидесятых – от древних компьютеров до классических киноафиш, – и тут…
– Погоди, это что ли?..
– Ага. «Делориан»[8].
Алкоголь странно действует на разум. «Делориан» в кафе не вызывает у меня сейчас особого удивления, хотя завтра до меня наверняка дойдет, и я выпучу глаза: что за бред?
Я возвращаю телефон Ротору и только теперь понимаю, какого он высокого роста. Я не очень хорошо разглядел его в библиотеке, если не считать очков в роговой оправе и кудлатой шевелюры. Кожа у него еще бледнее, чем у сестры, почти прозрачная. Как у призрака. Который редко выходит на улицу.
Призрак-отшельник.
– Честно говоря, – замечает Ротор, – так и не понимаю, в чем его ценность.
– Я забыл, в чем… хм-м-м… – Господи, никогда не буду больше пить. – Я забыл, о чем мы говорили.
– О воздержании, без которого я прекрасно обхожусь. Воздержание! – вопит он; эхо разносится по кварталу, и меня немножко утешает, что не я один слетел с катушек. – Как по мне, если подумать, почему нельзя желать большего?
Я отлично понимаю, что он имеет в виду.
– Мне иногда кажется… – Я сглатываю и трясу головой, чтобы привести ее в порядок. – Мне кажется, что жажда жизни у меня больше обычной, как будто конец уже близок, и поэтому нужно поскорее все испытать, все почувствовать, все сделать, пока не поздно.
– Папа однажды сказал, что не создан для долгосрочной эксплуатации. Теперь его слова похожи на жутковатое предсказание.
Несколько месяцев назад я читал в «Тайм» или в «Ньюсуик» заметку про революционные изобретения, и смерть доктора Лавлока там называли трагедией года. Пуля в голову, насколько я помню, что вызвало в нашем окружении небывалый всплеск любопытства. Коллективный разум Айвертона не прощает тех, кто претендует на личное пространство – бонус от сочетания богатства и скуки.
– Так твой отец… – начинаю я снова, ничем не отличаясь от любопытствующей толпы.
К счастью, Ротор вроде бы не обижается. Он говорит, что отец предпочитал термин «когнитивный архитектор», а не «изобретатель», потому что последние вызывают ассоциации со школьными ярмарками научных проектов.
8
Культовый автомобиль, на основе которого разработан дизайн «машины времени» из фильма «Назад в будущее».