Эпикриз с переводом

— А ты прию ещё не встретил?

— Не знаю…

— Как это?

Кишан пожал плечами и задумался.

Вода в чайнике в этот момент вскипела, и я наполнила кипятком стоявшие на столе две кружки. Одну придвинула к Кишану и села напротив. Пант уставился в керамическую емкость, удивлённо наблюдая за тем, как горячая вода плавно насыщается цветом от чайного пакетика.

— Это магия какая-то? — спросил он.

— Нет, просто в этих пакетиках чайные листья. Так удобней пить чай, без чаинок, — ответила я.

— Обычные чайные листья?

— Да, только из моего мира. Попробуй, — предложила я.

Кишан принюхался к кружке и сделал маленький глоток.

— Ничего так, — сказал он. Я улыбнулась, сняла с коробки с тортом прозрачную крышку и, взяв в руки нож, спросила:

— Будешь?

— Я сладкое не буду, Дерга, — заявил Кишан. Однако с интересом и даже с завистью наблюдал за тем, как я отрезаю кусок торта.

— Точно?

— Манахай, — бросил он. — И не соблазняй меня.

— Как хочешь, — ответила я и аккуратно облизнула испачканный в креме нож. — А я буду. Мне не надо соблюдать ваш пост.

Кишан сдвинул брови и покачал головой.

— А вашем мире люди не придерживаются поста? Или их просто нет?

— Почему? Есть, и многие придерживаются, — кивнула я и принялась медленно есть торт. Смакуя и получая удовольствие от каждого кусочка. Пант, сглотнув слюну, отвернулся. — Есть у нас в христианстве подобный длинный пост. В него люди не едят мясо.

— Мясо? — удивился Кишан. — Вот это жестоко. Как же без мяса?

— Вот так, только растительная пища.

— Ты сказала — в христианстве, а что это такое?

— Одна из религий. Верований, — уточнила я. Кишан удивился:

— У вас их много?

— Да. В моем мире несколько религий. В каждой свой Бог, свои особенности, традиции, праздники. Есть, конечно, много общего… Основа и запреты, по сути, везде одни. Несколько религий даже переплетаются…

— Запутаться можно… — покачал головой Кишан. — И как же зовут бога, в которого веруешь ты?

— Я медик, Кишан, мы — материалисты, ближе к науке. В бога… не то чтобы не верю, просто не отрицаю. Даже соблюдаю некоторые христианские традиции, которые плавно перетекли в семейные… Но больше все-таки склоняюсь к теории Дарвина, по которой люди произошли не от божественной руки, а от обезьян. Эволюция.

Пант чуть не поперхнулся чаем:

— Эво… что?

— Это название процесса развития, при котором последующее потомство становится сильней, приспосабливается к новому, меняясь физически, а слабые особи вымирают. Естественный отбор.

— Научный подход, — усмехнулся Кишан. — Но это не противоречит вере в божественное. В Пантерии нет богов, только четырехъипостасное божество, Чаарити. И все панты уверены, что все мы произошли от одной из его ипостасей.

— Вот в вашем случае я вполне могу в это поверить, — совершенно серьезно заявила я. — Есть хотя бы видимое доказательство — вы полулюди-полукошки, произошедшие от подобных. Почему нет?

— Странно, — фыркнул пант. — В наших ты веришь, а в своих нет.

Его слова немного резанули. Он просто не знает, что я пережила.

— Знаешь… был период, когда я молилась. Просила… Но мне не ответили. А вот из вашего мира поступил ответ, и мне подарили надежду… — с грустной улыбкой ответила я. — В моём мире говорят: надежда умирает последней. Когда вера и любовь уходят, остаётся она — единственное, что заставляет тебя жить дальше. Надеясь на лучшее.

Черные глаза Кишана посмотрели на меня с сочувствием. Но не с тем, которое злит и раздражает, а с каким-то нежным, переживающим.

— Что с тобой случилось? — спросил он. — Что могло произойти с красивой, луноволосой ману, что она перебралась в наш мир и живёт уединенно?

Мне очень хотелось довериться этому панту. Рассказать все, поделиться… Но поделиться — означает вспомнить. Прожить все заново… А ещё есть моменты, о которых лучше не рассказывать. Стыдно. Поэтому я ответила отстраненно:

— Я же тебе говорила — это временно.

Чай мы допили, я поднялась из-за стола и подошла к холодильнику, чтобы убрать торт. Обернувшись, я заявила:

— Ладно, ты помой посуду, а я пойду подготовлю кабинет. Что бы не происходило, я должна принимать больных. И они могут прийти в любой момент…

— Помыть посуду? — возмущенно удивился Кишан.

— В Пантерии это женская обязанность… тем более, чтобы гость мыл…

— Ну-ну, — перебила я его с усмешкой. — А ты не в гостях. Ты временный постоялец, который должен блюсти чистоту. И считай, что ты не в Пантерии. Считай что все, что находится в этих стенах — кусок моего мира в вашем. И здесь живут по моим правилам. Ведь за пределами дома я придерживаюсь ваших.

Черныш недовольно прорычал. Полагаю, как существо знатных кровей, он брезгливый неженка. Ничего, перевоспитаем. Я тоже не особо люблю всю грязную работу по дому.

— А давай ты сходишь за монетами, и я лучше тебя отблагодарю: и за лечение, и за проживание, и за соблюдение чистоты? — предложил пант.

— А далеко идти?

— До хоталя.

— Обещала — значит, схожу. Но вечером, — кивнула я. — И от мытья посуды тебе не отвертеться. Иначе будешь есть из грязной.

Кишан опять издал недовольный рык. А потом, посмотрев на холодильник, немного смущаясь, спросил:

— А у тебя ещё пельмени есть?

— Есть, Аэлита передала… — ответила я и тут же с ужасом подумала: еду же теперь придется рассчитывать на двоих! И эта чернявая особь ест много! Так что получается — даже на троих. А моих запасов, вместе с теми, что передала Аэлита, может не хватить. Ракшас!

— Она мало передала, — словно прочитав мои мысли, заявил Кишан. — В хотале есть круглосуточная лавка, они делают и продают очень вкусные пейстры. Заберёшь мои монеты — купишь десяток?

— Что такое пейстры?

— Это пироги такие. С рыбой, — ответил Кишан с улыбкой, а потом, будто опомнившись, спросил:

— Ты сказала, что сходишь вечером, почему не днём?

— Днём у меня работа. Так что только вечером. Страшно, конечно, одной, но…

— Одной? — его так это возмутило, что Кишан даже приподнялся и схватил меня за руку. Его прикосновение сопровождалось лёгким электрическим зарядом — меня словно током ударило, волоски на теле встали дыбом, а в висках застучало. Я одернула руку и ответила:

— С тобой же нельзя.

Кишан опустился обратно на стул. Помял ладонь, которой коснулся моей руки.

— Я могу сходить в теле тендуа, — заявил он, уставившись на свои руки. — Поэтому желательно днём, чтобы я успел перекинуться до заката.

— Ага, в теле тендуа днём, чтоб тебя местные драчуны узнали и уделали? Не думаю, что они успокоились… А меня почти вся округа знает и уважает, так что, думаю, все нормально будет, — ответила я и, немного подумав, поинтересовалась: — И, погоди, у ранбиров только твоя фотография вот такого, не кошачья. Они не знают твой второй облик?

— Знали только родители и брат. В нашем сурешиате не принято открыто показывать свои кошачьи обличья.

— Ясно, — кивнула я. Нет никакого смысла уточнять почему? Традиции, условности, суеверия — мне-то что? Сказано: не принято, значит, нужно воспринимать это именно так. — Я пойду, — моя рука потянулась за новой маской…

И вдруг пришло неожиданное осознание. Я уже целый день хожу перед Кишаном без маски. И меня это нисколько не смущает. Не хочется прикрыться и спрятаться, как раньше. Однако для приема пациентов, и уж тем более на улицу я ее всё-таки надену.

Буквально через минуту в дом опять постучали. Кишан испуганно дернулся, но я показала ему жест, что, мол, все хорошо.

— Если я вдруг почувствую или пойму, что кто-то пришел сюда в поисках тебя, подам сигнал — постучу в стенку, — я постучала по столу, демонстрируя панту сигнал: длинный, два коротких, длинный, — значит, тебе следует спрятаться в лаз. Договорились?

Кишан кивнул.

— Шанкар, Алла. Я бы без тебя пропал, — произнес он.

Пациентов на сегодня было немного. В основном, приходили те, кто перебрал вчера с хмельными напитками. Я поила их водой с растворенным аспирином и отправляла домой отлеживаться. В комнату, где явно скучал Кишан заходила. Но на бегу. Также на бегу сварила ещё пельменей и, успев съесть штук шесть, разрешила доесть оставшиеся гостю. Так же дала ему добро пить чай сколько угодно и угощаться галетами, в которых не было сахара и которое черныш оценил по достоинству.