Страница 82 из 116
Ковешников и Амангельды заговорили по-туркменски, и только раз майор перевел суть разговора Воронцову:
— Амангельды сказал, что для такого дела, с каким мы к нему приехали, надо пригласить Лаллыкхана, других стариков…
Все это Воронцову было непривычно: ни в училище, ни на заставе капитана Гребенюка ему не приходилось слышать, чтобы в операции такая роль отводилась дружинникам.
Между тем на помосте посередине скатерти появились фаянсовые чайники с зеленым чаем, жирная баранина, плов, горка хлебных лепешек, большой поднос с сахаром и конфетами. Вокруг сладостей уже вились откуда-то налетевшие осы.
Амангельды жестом пригласил гостей на помост, сбросив чарыки, в одних носках сел на ковер, поджав под себя ноги. Так же ловко уселся и майор Ковешников.
Воронцов, занимавшийся гимнастикой йогов, тоже без труда последовал их примеру, словно Будда, усевшись на собственные пятки. Сидеть так было не очень-то удобно, но куда деваться, приходилось приспосабливаться.
Улыбаясь одними глазами, Амангельды глянул в сторону Воронцова, сказал Ковешникову:
— Наш человек…
— Точно, наш, — подтвердил майор. Вот тоже, как когда-то и я к тебе за этим приезжал, лейтенант хочет научиться следы читать.
— Как можно научиться? — пожав плечами, ответил Амангельды. — Смотри хорошо — все увидишь… Надо келле[11] думать, смотреть мало. У каждого человека, каждого верблюда, коня, барашка — свой след. Голова есть — все помнишь, все видишь…
— Расскажи ему, Амангельды-ага, как сам учился? — попросил Ковешников, и Алексей понял, что рассказ этот отработан давно.
— Ладно, расскажу, — согласился старик, оправив жиденькую бородку. — Раньше как было? След не знаешь, бай работу не даст. У Реза-Кули семьдесят верблюдов было. Всех помнить надо. Реза-Кули возьмет пять-шесть, уведет в пески, вернется и говорит: «Давай, Амангельды, найди!..» Идешь, ищешь. Не найдешь, бай чурек не даст… Один раз пропал верблюд, — продолжал старик. — Реза-Кули спрашивает: «Какого верблюда нету?» Думал я, думал, вспомнил: «Марли нету. На подушке правой задней ноги шрам — камнем разрезал», Реза-Кули похвалил: «Ай молодец, Амангельды, правильно сказал. Иди, ищи Марли…» Я пошел, а он вслед идет, смотрит, как я буду искать. Километров шесть прошли, смотрю, большой куст сёчён стоит. След в куст упирается. Говорю баю: «Ай, яш-улы[12], верблюд под землю ушел». Реза-Кули смеется. «Пойдем», — говорит… Обошли мы куст, а след дальше идет… У Марли чесотка была. Напер он на куст, чтобы ветками под боками и животом продрало, а куст поднялся и опять стоит… Реза-Кули и говорит: «Правильно следы смотрел, а только келле думать надо, как Марли думал. „Ай, — думал Марли, — какой большой куст сёчён стоит! Пройду я через него, может, живот не так чесаться будет!“» А я того Марли сам горчичной мазью мазал, лечил…
Воронцов чувствовал, что не первый раз Амангельды рассказывает эту незамысловатую историю. Все в ней было отработано, все в общем-то известно, но одна деталь обращала на себя внимание: идя по следу пропавшего верблюда, надо было не только помнить все признаки отпечатков его ног, но и думать так же, как «думал» верблюд Марли…
Отдав должное плову и баранине, прихлебывая душистый зеленый чай из пиалы, Воронцов заметил несколько в стороне женщину, хлопотавшую возле круглой, как большой пузатый кувшин, печки. Алексей понял, что именно в таких печках пекут хлебные лепешки — чуреки.
Проследив взглядом, что именно заинтересовало гостя, Амангельды пояснил:
— Моя Курбан-Гуль.
— «Красивый цветок», — перевел Ковешников. — А печка называется тамдыр… Должен сказать, хорошо продуманный, совершенный агрегат.
Курбан-Гуль развела сначала в тамдыре огонь и все подбрасывала туда веточки саксаула, словно выточенные из белой кости. В закопченную горловину жаркими языками вырывалось пламя, освещая лоб и надбровные дуги женщины, нижнюю часть лица, закрытую цветастым платком, плечи и грудь, увешанные украшениями.
Вскоре Курбан-Гуль принесла к тамдыру завернутую в чистое полотенце стопку больших продолговатых лепешек из круто замешенного теста, надела по самое плечо на правую руку холщовый рукав и, обрызгав лепешки водой, стала пришлепывать их изнутри к стенкам тамдыра. Когда все лепешки были прилеплены, накрыла тамдыр большим плоским камнем и ушла в кибитку.
— Сколько чуреков насчитал, Алеша? — лукаво улыбаясь, спросил Амангельды.
Застигнутый врасплох, Воронцов смешался, подумав: «Кто в чужом хозяйстве лепешки считает?»
— Я их не считал, яшули, — применяясь к местному уважительному обращению, ответил Воронцов. — Наверное, шесть или семь…
— Ай-яй-яй! — покачал головой Амангельды. — Чурек — не бандит, стрелять не будет. Посмотрит лейтенант Алеша в стереотрубу: бандиты, нарушители идут. «Ай, как много, — подумает. — Наверное, шесть или семь…» Поймает шесть или семь, а восьмой — бух из винтовки в спину: «Зачем меня не посчитал?»
По сдержанной улыбке Ковешникова и его взгляду Воронцов понял, что этот рассказ в действии тоже был хорошо отрепетирован аксакалом. Майор как бы говорил Алексею: «Терпи, брат, на эту удочку попадался не ты один…»
Амангельды продолжал науку.
— Закрой глаза, Алеша, — попросил лейтенанта старый следопыт.
Воронцов с опаской исполнил его просьбу.
— Скажи, дорогой, сколько человек сзади тебя стоит? Только не оборачивайся…
Воронцов прислушался. Обычный дневной шум небольшого аула сразу же разделился на отдельные звуки. Слышны были треск цикад, удары то ли топора, то ли тесала, плеск падающей воды, стонущие голоса цесарок, далекий отвратный крик ишака, а рядом, за спиной, прерывистое сопение.
Воронцов оглянулся: на траве, в тени осокорей, у самого помоста расположились все встречавшие гостей мальчишки и девчонки — внуки и внучки старого следопыта.
— Ай-яй-яй! Алеша! Так нельзя! — воскликнул Амангельды. — Зачем посмотрел? Они все встречали тебя, когда ты из арыка воду пил. Тогда надо было посчитать. Один раз посчитал — другой раз считать не надо…
На лице Воронцова, наверное, отразилось его отношение к этим примитивным «урокам». Невольно он подумал: «Кто это будет считать сопящие носы во время боевой операции, когда задействовано столько техники для обнаружения и задержания нарушителей?»
Но, кажется, легкая ироническая улыбка молодого лейтенанта не осталась незамеченной, и Амангельды спросил:
— Скажи, Алеша, когда твоя мельница, что над крышей крутится, — кутарды — сломается, чем будешь на границу смотреть?
— Он имеет в виду вращающуюся антенну локатора, — пояснил майор.
— Глазами, яшули, — улыбаясь, ответил Алексей.
— А если они у тебя не видят?
— До сих пор видели, — все так же с улыбкой ответил Воронцов.
— Ай, как хорошо, что до сих пор видели! — воскликнул Амангельды. — Слава Аллаху! Пускай всегда так видят, как сейчас! Все скажут: «Какой у нас лейтенант Алеша следопыт!»
Разговор этот не очень нравился Воронцову, и он решил переменить тему:
— Что это у вас вода шумит, как будто неподалеку мельница?
— Правильно, мельница, — подтвердил Амангельды. — Молодец, что услышал. Еще когда отец из полка джигитов вернулся, начинали ее строить. Арык по насыпи течет. Четыре года землю возили. Люди смеялись над отцом: «Ай, Аман Дурды! Солнце арык высушит! Сколько воды надо, чтобы колесо вертеть?» Сделал отец мельницу, после революции колхозу отдал ее для всех. Мы, семь сыновей, ему помогали. Самый маленький — Гуссейн землю в чарыке носил…
Амангельды и Ковешников заговорили по-туркменски, и майор лишь изредка переводил Воронцову:
— Начальник войск просил дружинников быть готовыми принять участие в поиске, а если понадобится — и в опознании нарушителей.
От внимания Алексея не ускользнуло, с каким достоинством и тайной радостью, степенно кивая, принял Амангельды просьбу генерала.
11
Келле — голова (туркм.).
12
Яш-улы — «большие годы», уважительное обращение (туркм.).