Мертвая зона
(Повести)

Сергеев разгладил бумажку на столе и с первого взгляда определил, что это грубо набросанный карандашом план центра Сталинграда. Крестами были отмечены отдельные здания в нескольких кварталах, самым жирным крестом — место здания с коротким пояснением: «Банк».

— Легенда следующая, — продолжал Мещеряков. — О том, что какой-то диверсант пристрелил в степи Беспалько-Хрыча, хозяин его, именуемый «сам» или «шеф», безусловно, знает, видно это из содержания анонимки. Афонькин должен поверить Рындину, что тот первым наткнулся в степи на труп Хрыча, потому что следил за Хрычом и успел обшарить его карманы до прочесывания местности батальоном майора Джегурды. Обшарив, изъял чертеж, золотые монеты, гонорар в пачках сотенных купюр…

— Дактилоскопической экспертизой установлена идентичность отпечатков пальцев на этом чертеже с отпечатками из досье Саломахи и Хрыча, — добавил Бирюков. — Так что личность «шефа» установлена точно.

— Какие возникают предположения? — продолжал капитан. — Допустим, Хрыч не отдал сразу Гайворонскому этот чертеж, возможно, в расчете выторговать дополнительную плату, чем вызвал недоверие к себе и поплатился жизнью. Но у самого Гайворонского не было времени более тщательно обыскать Хрыча. Бумажку эту нашли не в карманах убитого, а зашитой во внутреннем шве брюк… Из рассказа Рындина Афонькин должен сделать вывод: Гайворонский взял ценности из банка и у него есть золото. Поверить такой легенде нетрудно: чертеж подлинный, рисовал его сам Саломаха, золотые монеты настоящие, причем «у Гайворонского их много», перепало за услуги и Хрычу, и еще неизвестно, сколько их себе оставил Рындин… Саломаха, скорей всего, пойдет искать Гайворонского с золотом или пошлет кого-нибудь в разведку, такого, как объявившийся Ященко.

— А Борову вы организуете побег, чтобы он обрел свободу действий и навел на Саломаху? Так, что ли? — спросил Сергеев.

— Борову можно организовать побег, — согласился Мещеряков, — а можно на новом месте в обычном лагере объявить набор в действующую армию для тех, у кого малые сроки за незначительные нарушения закона. Тот же Боров в операции «Универмаг» был всего лишь на «подхвате». Ясно, что тут же он запишется в фронтовую команду и на первом полустанке, где остановится эшелон, сбежит.

Наступило недолгое молчание. Затем Бирюков спросил:

— Что скажешь, Глеб Андреевич?

— Легенда, может быть, и правдоподобная, — ответил Сергеев, — только есть в ней одно слабое место… Вы, конечно, думали, что Гайворонский, едва приземлившись и уже спустя какой-нибудь час застрелив Хрыча, не мог в эту же ночь в степи наводить немецкие самолеты на общественные здания Сталинграда и ограбить банк… Запустить руку в золотой запас у него была возможность лишь двадцать третьего августа, во время массированной бомбежки, когда Хрыч был уже мертв. Так что у Хрыча этих золотых монет ни при какой погоде быть не могло. Это тут же вычислит Саломаха, и что ему скажет Рындин?

— Все правильно, — согласился Мещеряков. — Несовпадение последовательности событий — слабое место легенды… Расчет здесь на то, что Рындину все равно никто ни в чем не поверит: речь-то идет о золоте, значит, в любом случае врет. Должен сработать хватательный рефлекс: раз золото у Гайворонского, его, то есть золото, надо взять. Даже если Саломаха и Гайворонский уже сошлись, после такой информации они начнут выяснять отношения и таким образом себя обнаружат.

— Но эти провалы в легенде означают, — возразил Сергеев, — что Рындину не поздоровится, у него постараются вырвать правду любыми путями, вплоть до пыток.

— Что делать!.. В любом, даже самом безупречном, плане операции есть элемент риска, — сказал Мещеряков. — От этого мы никуда не денемся…

— Но ведь не исключено, — заметил Бирюков, — что и сам Рындин может подложить нам свинью: сотенные купюры отдаст, а чертеж и золото отдавать не будет. Спрячет их «на черный день» или по пути следования просто выбросит, чтобы себя не подставлять и других не смущать.

Резон в этом замечании Николая Васильевича был основательный, и Сергеев подумал, что осторожный Колька, скорей всего, так и сделает, если не удастся убедить его решиться на самопожертвование. А во имя чего? Не в характере Николая жертвовать собой.

— Поэтому и должен старший лейтенант Сергеев так подготовить Рындина, чтобы тот честно выполнил задание, иначе лишается смысла вся операция, — ответил капитан.

— А в чем суть только что возникшего у вас варианта? — спросил Бирюков.

— Решение пришло мне в голову только что, когда была здесь Гринько. Говорить об этом варианте рано, закончим обсуждение утвержденного первоначального… У вас есть еще какие соображения, товарищ старший лейтенант? — спросил Мещеряков Сергеева.

— Думаю, что надо поговорить с самим Рындиным. Выполнять-то задание ему!

— Вот и поговори, — подытожил разговор Бирюков. — Ясно, что Рындин больше нас знает и Саломаху, и того же Борова…

В дверь постучали, вошел дежурный по управлению, доложил:

— Вернулся Рындин.

— Пусть войдет.

На пороге появился Николай, забинтованный так, что только глаза-щелки были видны на белом кочане головы. Приняв стойку «смирно», доложил:

— Товарищ комиссар третьего ранга, санитар похоронной команды Ященко — «шестерка» «дяди Володи», кличка — Хрящ. Кузьме Саломахе он в лагере на нарах пятки чесал, за всех подряд парашу выносил. На переправе под обстрелами и бомбежкой зря крутиться не будет, наверняка «пахан» приказал…

— Это точно?

— В надеже, товарищ комиссар третьего ранга. Я его как самого себя знаю.

— Установите круглосуточное наблюдение, — обернувшись к Сергееву, сказал Бирюков. — А Вере Петровне передайте от меня благодарность, объявим еще приказом по управлению. Она хоть и в перевязочной трудится, а все равно наш работник, основную свою специальность не забывает. Правда, кто ее знает, какая у нее основная, медицина или криминалистика? Выходит, обе…

— Начинайте собеседование, — сказал Мещеряков Сергееву и вслед за Бирюковым вышел из помещения.

— Ну что ж, Коля, за то, что опознал Ященко, — спасибо, — сказал Сергеев, — а теперь пойдем в кабинет Павла Петровича Комова, чтобы нам никто не помешал, и поговорим.

Когда он подробно, в деталях, изложил Николаю его задачу, тот сник, опустив голову, и надолго замолчал.

— Что не весел, нос повесил? — спросил Сергеев. — Говори прямо, что думаешь?

— Так ведь, только я появлюсь на пересылке или в лагере, мне тут же перо под ребро и — все дела… У них все давно решено. Знаю даже, кто в карты проиграл.

— Ну и кому это дело поручено?

— Борову… Он из-за меня в универмаге погорел, лишился своей доли добычи, от дяди Володи получил по загривку так, что едва ноги унес, достали его и в зоне, ему меня и кончать. Срок давно назначен. А у «пахана» строго: не выполнит — самого убьют…

«Так вот почему Боров отправил анонимку, рискуя и себя засветить», — подумал Сергеев.

— А было так складно задумано, — сказал он вслух.

— Так ведь когда задумываешь, в голове оно всегда складно, — отозвался Николай. — А только ведь и другие думают!.. Каждый одеяло на себя тянет, тут уж кто кого передумает…

— Тоже верно… Ну а если ты все-таки вернешь эти двадцать семь тысяч, еще и добавишь те, что Хрыч должен был принести от Гайворонского, тогда как?

— А где я их возьму?

— Предположим, дам я или капитан Мещеряков…

— Что, в натуре?

— А вот…

Сергеев выдвинул ящик стола, показал пачки сторублевок в банковской упаковке.

— Настоящие?..

— Не совсем… Ты ответь на мой вопрос, о деньгах еще поговорим. Если вернешь деньги, как с тобой поступят?

— Да все так же. Моя песенка спета. По их понятиям, раз я «ссучился», места мне в жизни нету. Война не век будет. На фронте не убьют, после войны урки прикончат… Если, конечно, «дядя Володя» и Боров живы останутся…

Сергеев чувствовал, что Колька не все ему говорит, взвешивает и прикидывает что-то в уме, что-то решает. Решать надо было и ему с Мещеряковым, — может, и правда, так получится: Кольке рта раскрыть ее дадут, отправят на тот свет.