Мертвая зона
(Повести)

Все это с недавних пор стало повседневной реальностью, «нормой», непреложным законом бытия. Сколько еще продлится такая жизнь и чем кончится полоса чудовищных испытаний, никто не мог бы сказать. Одно Сергеев знал точно: рубеж этот — последний. Для него, для каждого в отдельности сталинградца и для всех, вместе взятых, за Волгой земли нет. Даже просто погибнуть они не имеют права. Право осталось только одно — победить…

Еще издали Сергеев увидел, что Вера только что сдала дежурство, а сказать точнее — всего на четыре часа отошла от операционного стола и, прежде чем забыться тяжелым сном тут же, в штольне, вышла на воздух, опустившись на ящик, подставив лицо с закрытыми глазами все еще теплому сентябрьскому солнцу.

Сергеев осторожно подошел, опустился рядом.

— Что-нибудь случилось? — не открывая глаз, спросила Вера.

— Зашел просто повидаться, а так, «случайностей» сколько угодно, как говорят, «навалом».

— Не ври. Я знаю, у тебя что-то серьезное, но ты «не хочешь меня расстраивать».

— Ну хорошо, — согласился Сергеев. Вот полюбуйся, какие нам письма пишут и в чем я должен оправдываться перед капитаном Мещеряковым.

Он протянул ей обложку тетрадки с наклеенным текстом анонимки. Вера отнеслась к посланию с профессиональным вниманием. Сергеев почувствовал, что ей было даже интересно не только читать, но и пристрастно изучать столь примечательный документ.

Из дамской сумочки с разной мелочью она достала складную лупу, раздвинула ее и стала внимательно всматриваться в послание, созданное столь оригинальным способом.

— Хорошо то, что тебе доверили этот «исходный материал», — сказала она. — Бумага желтая, из старых газет… Тетрадка лет десять где-то валялась, хоть лапшу из нее вари… Текст резали кривыми ножницами от маникюрного набора. Значит, автор — женщина? Или аноним намеренно внушает мысль?.. Этими ножницами резали тонкую проволоку. Из такой делают примусные иголки: смотри, щербинка… На каждой кривой газетной полоске остался зубчик… Глеб! Очень хорошо, что ты ко мне пришел! Я, кажется, знаю эти ножницы!..

Сергеев со смешанным чувством недоверия и в то же время нежелания обидеть Веру смотрел на нее. Она это тут же поняла и спокойно объяснила:

— Помнишь мой день рождения, когда мы пригласили твою соседку Зинаиду Ивановну, а у нее заломился ноготь, и я его поправила?

— Ты хочешь сказать?..

— Вот именно. Я еще тогда обратила внимание на щербинку — она мне мешала — и подумала: «На примусе, что ли, готовит Зинаида Ивановна?» И тут же решила, что ни одна женщина не станет резать проволоку такими ножницами, портить свод маникюрный набор. Дело это мужских рук…

— Конечно, абсурдно предполагать, чтобы Зинаида Ивановна… — сказал Сергеев.

— Почему абсурдно? Скорей всего, не она создавала это наклеенное письмо, но мог же воспользоваться ее ножницами кто-то другой?

— Ну и где их искать, эти ножницы? Дом разрушен, квартиры Зинаиды Ивановны больше не существует, сама она переселилась на рыбацкий стан к старику Колотову. Не он же клеил это послание?

— Не он клеил, а искать надо в новом жилище Гриценко на стане Колотова, может быть, они еще существуют… Вырезаны и наклеены полоски текста в сентябре: вот просвечивает хвостик даты рядом с призывом «Смерть немецким оккупантам!» — арабская цифра «2», а рядом римская — IX… Если знаешь, где сейчас Зинаида Ивановна, ехать надо к ней…

— Пока что приказано ехать, а точнее сказать — идти прямо к капитану Мещерякову, — ответил Сергеев. — Но то, что ты сказала, наводит на весьма серьезные размышления… Конечно, ни сама Зинаида Ивановна, ни Колотов анонимку не клеили. Можно предположить, кто автор письма, но это еще надо доказать, а главное — найти его.

— А вот это уже по твоей части. Когда найдешь, не забудь сообщить мне, хотя бы в порядке благодарности за идею.

Сергеев молча сжал руку Веры и, немало озадаченный ее открытием, отправился на разговор к капитану Мещерякову, восстанавливая в памяти весь ход расследования по делу германского дипломата — заместителя военного атташе, которого так некстати «огладил» Колька Рындин, и по делу исчезнувшего в степи квалифицированного разведчика и диверсанта Гайворонского, которым конечно же занимается главным образом ведомство капитана Мещерякова, а не уголовный розыск.

Особый отдел размещался в подвале разрушенного дома. Дневной свет через зарешеченное окно под потолком проникал сюда слабо, его дополняла настольная лампа, бросающая уютные блики на лист плексигласа, лежавшего поверх зеленого сукна на столе, как оценил Сергеев, сохранившийся здесь случайно еще с довоенных времен. На столе — несложный письменный прибор с авторучкой в виде тонкой, устремленной в потолок пики, стопка бумаги.

Принял его капитан официально. За то время, какое прошло со дня их последней встречи, он еще больше похудел, под глазами с покрасневшими веками набрякли мешки, взгляд стал не только изучающим, но и колючим. Держался Мещеряков корректно, спокойно. Предложив сесть по другую сторону стола, капитан сказал без обиняков:

— Вам, конечно, известна причина вызова ко мне и тема предстоящего разговора?

— Анонимку я принес с собой, — ответил Сергеев. — Здесь моя объяснительная записка, краткая справка, материалы, имеющиеся у нас по делу Рындина… Операцию по вылавливанию дезертиров, когда ушел Гайворонский, мы с вами проводили вместе…

— В целях экономии времени ознакомлюсь сначала с вашей справкой, а потом побеседуем, — сказал Мещеряков.

Некоторое время капитан внимательно читал объяснительную записку Сергеева, оставляя мягким карандашом едва заметные галочки на полях, затем, дочитав, поднял глаза.

— Что вы еще можете сказать о Рындине? — спросил он. — Вашу операцию «Универмаг» я изучил, а после?

— После этого он сразу же был направлен в учебный истребительный отряд, проходил боевую подготовку, потом, как вы знаете, прибыл в батальон майора Джегурды, в составе которого участвовал в прочесывании местности, когда вылавливали дезертиров, а в первом же бою с немцами подавил гранатами минометный расчет и в составе отделения разведчиков взял «языка».

— Это мне тоже известно. А еще?

— Ну что ж еще?.. Узнав о том, что Рындин свободно владеет немецким языком, его тут же взял к себе начальник штаба полка переводчиком. Ничего другого добавить не могу: после суда и направления военкомата мы с ним встречались только на переправе, когда погиб его взводный — сержант милиции Куренцов, и в первом бою на привокзальной площади.

— Хорошо… В принципе мне ясно, что произошло, — сказал капитан, — хотел только уточнить некоторые детали… Расскажите, какой у вас порядок прохождения поступающей почты?

— Такой же, как в любом другом государственном учреждении, — ответил Сергеев. — Почта поступает в канцелярию, регистрируется в специальной книге, а та, которая касается работы милиции, направляется заместителю начальника управления Бирюкову Николаю Васильевичу. Он с помощью секретаря, который еще раз фиксирует поступления, знакомится с корреспонденцией и расписывает задания сотрудникам для исполнения.

— Значит, документы, похищенные Рындиным у германского дипломата и отправленные на ваше имя, были зарегистрированы и канцелярией, и секретарем Бирюкова? Так я вас понял?

— Безусловно. У нас не было случая, чтобы кто-то хотя бы однажды нарушил раз и навсегда заведенный порядок.

— Как вы объясните, что эти документы Рындин послал именно вам?

— Признаться, для меня такой сюрприз тоже был неожиданностью. Этот же вопрос несколько позже я задал самому Рындину. Ответил он оригинально, не сочтите это саморекламой с моей стороны: «Никого в милиции больше не знаю, а вас держу за порядочного человека».

Мещеряков молча поднял брови, ничего не сказал.

— Объясняется такое доверие просто, — продолжал Сергеев. — Я вел следствие по делу ограбления квартиры. В этом ограблении участвовал и Рындин, но был не в основной группе, а, как говорят уголовники, «на подхвате». Заправилы этой воровской операции, когда их судили, пытались все свалить на Рындина, как на самого неопытного… Ну я в ходе следствия восстановил истину и каждому в своих выводах воздал по заслугам. Вот и все.