Мертвая зона
(Повести)

Подполз лейтенант Скорин, вполголоса сообщил:

— Ваш подопечный отпросился в разведку… Сомневался я, отпускать ли? Уговорил…

— Что он, один пошел?

— Прикрывает его отделение сержанта Калабухова из взвода Куренцова, а к немцам — один.

«Петра уже нет в живых, а взвод по-прежнему называют его именем», — подумал Сергеев. Он не стал говорить, что одного в разведку не посылают, догадываясь, какие аргументы выдвинул Николай, Скорин подтвердил его предположения.

— Я ему: «На что рассчитываешь? Самого сцапают, как „языка“». А он: «Не сцапают. Есть у меня козырь. Что ж я, зря вырос в немецкой колонии в Сарепте? По-немецки могу болтать хоть на главной площади Берлина перед рейхстагом, и никто не заметит, что русский». «А почему, — спрашиваю я, — раньше молчал? Начальник штаба полка с ног сбился, переводчиков ищет, некому пленных допрашивать». И знаете, что он мне ответил? «Надо же, — говорит, — было в учебном батальоне пройти подготовку одиночного бойца…» Вот какой сознательный. Правду сказать, эта подготовка иной раз боком ему выходила, случалось, за пререкания и наряды вне очереди получал, норовил и от работы увильнуть…

— Ладно, хоть теперь до него дошло: служить в армии да воевать тоже надо учиться, — заметил Сергеев.

Он не забыл, как сам говорил Рындину: «Чтобы стать переводчиком — такое доверие надо еще заслужить». Отпросившись в разведку, Николай решился на серьезный экзамен. Выдержит ли?

— Как воюет Рындин? — спросил Сергеев.

— Хорошо воюет, — ответил Скорин. — Только заняли позицию, немцы начали нас из пулеметов поливать, головы поднять не дают. От пуль за бетоном прячемся, тоже отвечаем им, сдерживаем… А тут миномет… Слышу, мины запели, посыпались на нас сверху — одного ранило, потом еще сразу двух. Рота несет потери… Тут Рындин говорит: «Товарищ лейтенант, вижу, откуда немец мины кидает, разрешите гранатами?» Я ему: «Не пройти. Видишь, что делается?» Он настаивает: «Я пройду, разрешите». Приказал я пулеметному расчету: «Из-за бетонных блоков с арматурой бьет пулемет, давайте короткими очередями по тому месту, прикрывайте Рындина — с гранатами к минометной батарее пополз». Ну… Пулеметчики прикрывают, а где он ползет, поди узнай. Как он прошел, что немцам говорил, одному богу известно. Только появился на завале — немцы весь огонь на него, пули так и рикошетят по камням, штукатурку брызгами выбивают, над головами свистят. «Ну, — думаю, — труба нашему герою, на смерть ведь послал». А тут еще несколько мин разорвалось в наших порядках, опять потери: один убит, двое раненых… Смотрю, немцы переполошились, поливают не только из пулемета — еще из автоматов, но почему-то перенесли огонь правее метров на семьдесят. Минут пятнадцать, кроме этой трескотни, ничего не было слышно, потом одна за другой три гранаты рвануло, миномет замолчал, и стрельбы стало меньше. Мы — броском вперед, вышибли немцев на своем участке, Рындин целехонек, вместе со всеми вернулся, докладывает: «Товарищ лейтенант, ваше задание выполнено, минометный расчет уничтожен!» Как заговоренный!..

— Не сглазьте, — остановил его Сергеев. — Сейчас-то давно ушли?

— Минут сорок… Двух человек взял с собой до нейтралки. Пока ничего о них не слышно.

Сергеев и Скорин тоже повнимательнее присмотрелись и прислушались. Все здесь, на такой знакомой площади и прилегающих улицах, стало до жути неузнаваемым, чуждым и враждебным, как на изрытой кратерами Луне. И только пустые, обугленные коробки разрушенных зданий с незрячими окнами, чернеющие на фоне неба, светящегося от ракет и багровых отблесков пожаров, напоминали, что позиции бойцов Сергеева и Скорина не на Луне, а в развалинах уничтоженного фашистскими бомбами квартала, в простреливаемом со всех сторон пространстве, которое еще так недавно было родным мирным городом.

Автоматная трескотня, тугие винтовочные выстрелы, взрывы гранат доносились и с севера и с юга — с разных сторон, а это значило, что немцы уже в нескольких местах прорвались к Волге.

В полосе обороны роты лейтенанта было в этот час относительно тихо. Над головой взлетали яркие до боли в глазах мертвенно-белые осветительные «фонари», тут и там поднимались, изгибая дымные шеи, красные и зеленые сигнальные ракеты, лучи прожекторов шарили по небу, рассекали задымленную мглу. И медленно ползли к зениту, где гудели моторы ночных бомбардировщиков, разноцветные пунктиры трассирующих пуль.

Эта картина фронта, такая непривычная нормальному человеческому восприятию, как бы отодвигалась в сознании Сергеева за невидимый барьер, и вместе с тем она была сама реальность, от которой никуда не денешься, с которой приходилось считаться.

Все внимание Сергеева, так же как и внимание бойцов роты Скорина, а также милицейского взвода, привлекали негромкие шумы, долетавшие со стороны фашистов, за условной полосой такой неширокой нейтралки.

Позади, между развалинами показалась знакомая фигура: пригибаясь и перебегая от укрытия к укрытию, подошел командир батальона, влившегося в 282-й полк НКВД, майор Джегурда, увидел Сергеева, поздоровался как со старым знакомым, даже пошутил: «Выходит, что и здесь моя милиция меня бережет?» Спросил у Скорина:

— Что разведка? Шума не слышно?

— Все тихо. Вроде примолкли немцы.

— А не могли они?.. — майор не закончил фразу, но Сергеев отлично понял, что он хотел сказать: «А не удрал ли ваш Рындин к врагу?» Уж майор-то знал личное дело Рындина.

Отвечать Сергееву не пришлось: в проеме между глыбами бетона, откуда ждали разведчиков, мелькнули силуэты в красноармейской форме — тащили они что-то тяжелое.

— Наши! — сказал Скорин и крикнул: — Калабухов! Рындин! Сюда!

У Сергеева отлегло от сердца: «Вернулись!» Он посмотрел на Джегурду, но ничего не сказал, сам подумал: «Да и „язык“ знатный».

Красноармейцы тащили немца в офицерской форме, с кляпом во рту. Кляп господину офицеру явно не нравился: белки глаз сверкали в отсветах пожара как раскаленные угли.

Скорин поспешил навстречу группе, донесся его голос:

— Все живы? Раненых нет?

Сержант доложил:

— Товарищ лейтенант, задание выполнили, вернулись в полном составе, взяли в плен фашистского офицера… Товарищ майор… — увидев майора Джегурду, решил повторить свой доклад.

— Слышу, слышу, — ответил тот. — Сами и доставите его в штаб полка. Рындин, вы тоже… Поступаете в распоряжение начальника штаба полка, как переводчик.

— Есть!

Только сейчас Николай увидел Сергеева:

— Глеб Андреевич, и вы здесь!

Но это был совсем другой Николай, и не только потому, что на нем была немецкая шинель, а в руках он держал немецкую каску. Успешно завершенный поиск и пленение фашистского офицера настолько прибавили Рындину уважения к себе, что Сергеев уже не видел в его лице выражения настороженности и недоверия от сознания, что все знают его прошлое и потому избегают. Николай вел себя сдержанно, но видно было, гордость распирала его: «Сказано — сделано; взял и притащил „языка“.

— Расскажите, как вам это удалось? — прежде чем отпустить разведчиков, спросил майор у сержанта Калабухова.

— Это не нам, товарищ майор, а вот ему удалось, — указывая на Рындина, ответил сержант.

— Повезло, товарищ майор, — просто ответил Николай. — На нейтралке рвануло и такой дым пошел, что перед носом своей руки не увидишь. Я, переодетый в фрицевскую форму, нырнул в этот дым и пошел, вроде как по ходу сообщения, гляжу, сразу в немецкие боевые порядки попал. А тут фриц у груды кирпичей лежит, стонет, встать не может. Спрашиваю у него: „Что случилось?“ Отвечает: „Не знаю, ранило или контузило“. Добавляет: „Герр обер-лейтенант Лемке вызывает к себе лейтенанта Краузе“. „Яволь“, — говорю. Сам думаю: „Языка“ бог послал, однако на плотву, может, и щука клюнет». Немца поднимаю. «Вставай, — говорю, — вместе пойдем, меня тоже послали за лейтенантом Краузе… Проклятые русские вот-вот в атаку пойдут…» Он ничего, поднимается. Взвалил его на себя, тащу, он объясняет, куда идти, пароль называет, я только отдуваюсь, вроде мне и говорить трудно… Доложил он лейтенанту, сдал я раненого, отрапортовал: послан, мол, проводить вас к обер-лейтенанту Лемке. На обратном пути пропустил офицера, как положено, вперед, хватил его пистолетом по затылку, кляп в рот и к своим…