Страница 9 из 26
– Это решать не мне, а уважаемому Михаилу – ты как, позволишь Инне скрасить тебе вечер?
– Не пойму, на кой ляд ей это и откуда такая настойчивость, но трудно отказать обаятельной девушке, – вздохнул тот покорно.
– Тогда идите спускайтесь на лифте и подождите меня в лобби буквально пять минут: я распрощаюсь здесь со всеми и спущусь к вам, а пока как раз подгонят ко входу машину, – сообщил Сергей и, непринужденно развернувшись на сильных ногах, дематериализовался в группе гостей.
Михаил был не то чтобы мастак общаться с девушками, да и его извечный запущенный внешний вид не способствовал ему в этом. Он был из тех мужчин, которые привлекают женщину лишь после длительного знакомства, когда становятся заметны его не такие уж многочисленные, но зато существенные достоинства: порядочная эрудиция, чувство юмора – средненькое, но зато вкупе с умением искренне посмеяться и над самим собой, спокойный уравновешенный характер – все эти качества делали его желанным лекарством после бурных страстных переживаний, безудержного секса, измен с предательствами, лёгким мордобоем и всем тем, что именуется у женщин настоящей любовью, нахлебавшись которой, они, как побитые собаки, скуля устраиваются в ногах доброго друга, которому иногда даже искренне отдаются, но в целом в глубине души считают его ничтожеством, тайно вздыхая по ушедшим страстям. Роль, безусловно, унизительная, но лишь для того, кто не способен отбросить своё мужское эго во имя удобства таких отношений, что Михаил с успехом и проделывал, находя даже некоторую эротическую остроту в этих натянутых любовных признаниях раз за разом уходящих обратно в омут страсти подруг, их подчас лёгком отвращении к нему во время секса и непременном апломбе при воспоминании о прошлом. Иногда в изрядном подпитии они даже признавались ему искренне в своих чувствах, открывали, так сказать, несчастному глаза, рассказывали, какой он хороший и положительный, и как им стыдно, несмотря на все попытки не любить такого и прочее в том же духе, всегда одинаковое не только по содержанию и форме, но даже последовательностью открытий напоминающее сотню раз игранную настольную игру. И если раньше минутами он раздражался на них и даже позволял сам себе жаловаться на убогую роль, то последнее время, обдумывая свою идею, смотрел на остальное исключительно с утилитарной точки зрения, возможно, познав истину настоящего мужского достоинства – отдаваясь чему-то действительно стоящему, рассматривать женщин исключительно как средство физиологического удовлетворения и, соответственно, выстраивать любые связи и уж тем паче отношения исключительно с точки зрения удобства. Благодаря же повышению и принципиально новой зарплате, он и вовсе теперь мог позволить себе не забивать голову, иногда разбавляя одинокие алкогольные вечера компанией проституток, снимая с себя, таким образом, бремя физиологии.
В случае же с Инной всё было и того проще, потому что он трезво оценивал свои шансы и должен был с чувством некоторого даже удовлетворения признать, что это птица не его полёта, поскольку это давало возможность расслабиться и не задумываться о производимом впечатлении, манерах и прочей мишуре, постоянно отвлекающей мужчину от чего-нибудь интересного.
Они снова ехали в лифте, на этот раз вниз, но только новоявленный джентльмен уже не шутил, находясь в приятном, что называется, подпитии и концентрируясь исключительно на своём медленном опьянении, умышленно приняв слегка извиняющийся вид, как бы говорившей его обольстительной спутнице: «Всё понимаю, работа у Вас не сахар, но что же я могу с собой поделать. Ничего», – соглашался он сам с собой, пытаясь на этой ноте примирения дотянуть до лобби, потому что лифт, подвластный его изменяющимся контурам пространства и особенно времени, полз вниз удивительно медленно, так что казалось, будто какая-то неведомая, но зато уж очень решительная сила тянет его вверх. Михаил даже посмотрел инстинктивно на потолок в попытке прояснить для своего мутнеющего сознания эту загадку, но, хотя и не обнаружил там ничего сколько-нибудь приоткрывающего для него завесу тайны, зато, видимо, сумел изрядно напугать их капсулу времени, потому что двери тут же открылись, но, как бы в виде насмешки, лишь на третьем этаже. Страждущий новый пассажир спросил: «Вы вниз?» и, видимо, Инна кивнула ему или ещё как-то прояснила направление их движения, потому что мужчина тут же присоединился с твёрдым намерением составить им компанию до конечной станции следования. Зеркало на потолке, в которое Михаил продолжал, не отрывая взгляда, смотреть, издевательски представило его вниманию полную противоположность собственной персоны: элегантно одетый, молодой, уверенный в себе индивид во все свои отполированные, как хороший дубовый стол, тридцать два здоровых зуба улыбался их теперь уже казалось общей подруге, попутно недоумевая, как её угораздило даже оказаться в лифте с таким ничтожеством. Инна неожиданно для обоих мужчин сначала ответила первому многообещающей лучезарной улыбкой, а затем покорно и нежно взяла под руку второго, наблюдавшего эту сцену через зеркало в потолке.
Этот момент станет во многом переломным для их мимолетного знакомого, который, несмотря на все попытки и логику многолетнего опыта, так и не сможет себе объяснить, почему эта красавица так несомненно предпочла ему уставившегося в потолок пьяного кретина: то, с какой трепетной любовью взяла она его под руку, даже не пытаясь отвлечь от по меньшей мере странного занятия, перевернёт с ног на голову его представление о мире, в котором, как он до этого предполагал, задают тон и почти царствуют красивые успешные мужчины, оставляя на обочине жизни своих менее привлекательных собратьев.
«Типичная ошибка очередного баловня судьбы, – продолжал размышлять Михаил, высказывая, к счастью, про себя, потолочному зеркалу соображения на этот случайно подвернувшийся счёт, – выбрать мерилом успеха женщину. Если ты готов всерьёз положить жизнь, зарабатывая деньги и ухаживая за собой, лишь для того, чтобы быть любимым или хотя бы желанным женщинами, если стремишься сделать её целью своего существования, то стоит ли удивляться, что она будет презирать такое ничтожество; и пусть отдельные представители этой инопланетной расы будут отдаваться во имя денег и тщеславия, всё равно ему не разорвать порочного круга убогого существования ради самого яркого воплощения грубой бездушной материи – женщины».
Открывшиеся, по счастью на этот раз на первом этаже, двери лифта вернули Михаила в состояние относительной реальности, потому что Инна потянула его податливое тело на выход, зеркало сменилось грубо, с претензией на стиль, отделанным потолком лобби, стало неинтересно, и он, закрыв даже рот, опустился на грешную землю, чтобы как назло упереться в только что трижды проклятую материю женской обтянутой изрядно декольтированным платьем груди.
На этот раз он стоял так близко, что его дыхание, казалось, колыхало две прекрасные на вид доброго второго размера… он судорожно пытался выбрать подходящее произведённому на него впечатлению слово… перси?
– Вот подумайте, Инна, насколько убог наш язык: я вот вперился в Вашу грудь и поймал себя на мысли, что существует от силы два-три синонима этого слова, и все неприличные. А если я хочу назвать их как-то нежно, с оттенком эротизма, но всё же не грубо, не подразумевая их лишь сексуальным объектом и вторичными половыми признаками, но жажду передать то волнение, которое чувствую, когда они поднимаются с каждым Вашим вдохом. «Грудь» не подходит, это символ материнства, ей кормят новорожденных детей; «сиськи» или «батоны» мало того, что пошло, но ещё и отдаёт пролетарским вонючим сленгом, «перси» – безнадёжно устарело, так как?
Он поднял голову выше до её лица и вопросительно посмотрел в недоумевающие глаза.
– Это ещё ладно грудь, а если мне посчастливилось бы восхититься чем-нибудь пониже, то и вовсе осталось бы только матом ругаться, не декларировать же медицинский справочник. Нет, Вы не подумайте, что я всерьёз рассчитываю на подобное окончание вечера, – поспешил зачем-то успокоить Михаил, – но как всё-таки бедно наше воображение, если не смогло придумать красочных эпитетов того, вокруг чего, в общем-то, вращается жизнь абсолютного большинства мужчин. Что это: ханжество или такой непонятный сорт морали, который заставляет нас быть немыми, когда как раз и стоило бы говорить, не всё же, ей-богу, только делать, это же не физкультура, как-никак…