ЛЯДЬ

Poetry was still usual here in cheap bordels, but never in expensive ones. He therefore stopped for a moment, even though not understanding much.

– Political issue number sixty-nine, – pathetically noticed someone and she took him away to the invisible darkness. Small, office-style room, looked like recently used for staff meetings. He attended aforementioned once to share foreign customer’s experience. Everything was pretty usual and therefore boring. Lateness, drunk at a working place, additional services that were supposed to be priced accordingly, but sometimes pro bono. Business always remains business, no matter what exactly you do sell. By the way that very perso

– Иди уже ко мне, – здешняя претензия на страсть оказывалась тем естественнее, чем искреннее была её фальшь. К тому же отсутствие сдельной оплаты исключало бездушность конвейера, всякий почти раз превращая рутинный, по сути, процесс в некое подобие лёгкого приключения с неизменно удовлетворительным финалом. Кто и что ещё, кроме дамы полусвета, может гарантировать как минимум последнее. Любовь, искусство, вдохновение… Сколько раз они обманывали и обманут своих наивных почитателей, здесь же всё могло быть или хорошо, или прекрасно. В худшем случае недолго, но искомый результат всегда достигался. Гарантированное удовлетворение отдельно взятой потребности, вполне себе претендующей называться основной. Or is it still not enough? – говорил он уже вслух.

Бордель – всегда атмосфера. Выпуклого богатства, скрывающего привкус нищеты и упадка, жалости и безысходности, торжества. Детали не столь, по сути, важны, когда есть приключение. Не возбраняется, оставшись с дамой наедине, послушать в жуткой тишине классическую музыку – и только. Редкостная пытка для всякой, по долгу службы вынужденной сидеть и внимать. Не доставляет наслаждения, но, при прочих равных, вполне себе занимательно. Когда основная задача – банально дожить до сна, по возможности не слишком напившись или приняв ещё какой адреналин, брезгливость перестаёт быть основополагающей. В каждой такой каморке страстей на дюжину трагедий Шекспира, разве что некому их передать, а без красивого описания всякий ужас – просто ужас и ничего более. Слегка возбуждает, немного пугает, но в остальном вызывает исключительно отторжение. Если бы за летопись их страданий взялась кисть художника, сколь восхитительно самобытное являлось бы всякий раз полотно! Ни у кого из них нет одинаковых историй – то есть абсолютно. Не в мелких даже эпизодах или незначительных деталях разнятся они, но идут каждая своим путём. Через трагедию, пресыщенность или настырную похоть. Боль и трепет, месть и наслаждение, удовольствие и страх. По количеству пережитых эмоций один год в профессии вполне стоит среднестатистического пути относительно успешного клерка от полового созревания и до могилы. Если найдётся у покойного бухгалтера какая-нибудь afterlife, то и она потянет не более, чем на пару кварталов клиентской отчётности хорошей гетеры.

У них почти всех случаются романы, причём, возлюбленные охотно эволюционируют до в меру практического взгляда на отношения, не исключающего, среди прочего, возможности стабильного заработка. В таких случаях они охотно делятся кровными, хотя бы и подразумевая в ухажёре очередного подонка – уж больно недвусмысленно объяснила последнее судьба. Трудность в том, что на дивиденды от многолетнего труда всё одно не купить тихого девчачьего счастья. И в самом деле, кому нужен дом, где каждый метр напоминает о славной огневой юности, растянувшейся на с лишком десяток лет?! Редкие умные, кто умеет ценить наслаждение, воспоминания лелеют, охотно переводя в драгоценности и недвижимость полезный опыт, но не всякое существо женского пола есть женщина.

С именем Evan, маняще созвучному русскому Иван, так приятно ежевечерне шляться по наполненным отчаянием захудалым квартирам, наспех переделанным в приёмные покои. Случалось, кто-нибудь из соседей выходил одновременно с ним в коридор, чтобы спуститься вместе на лифте. Стоило признать, что ни фешенебельная родительница из дорогой высотки, ни опаздывающая в школу девочка-подросток, ни даже пожилая жительница ушедшего столетия не глядели на него презрительно. Обычного неодобрения и то не читалось в глазах, соседство с вертепом приучало смотреть на вещи без прелюдии собственного мнения, доставляя радость молчаливого созерцания. Тем интереснее, возможно, наблюдать прилично одетого почти респектабельного гражданина, уверенно покидающего дом терпимости. Уверенность в себе, когда естественна и органична, импонирует окружающим. Впрочем, три поколения назад они встречали на лестничной клетке публику, куда многогрешней эротоманов-потребителей.

От большинства неприятностей его избавлял акцент, ломаный местный язык и вопиюще интеллигентная внешность. С таким лицом в этой стране не доживёшь до старости, но синий паспорт гарантирует неприкосновенность. Операторы на телефоне чураются откровенных подлогов, не сомневаясь в похвальных пристрастиях англосакса достойному сервису. Девушки радуются новым переживаниям, а остальные, хотя бы и в сильном подпитии гости, предпочитают не связываться с иностранцем. К тому же хлипкий европеец уважающему себя бойцу не добыча – такого и ребёнок соплёй перешибёт, откуда уж тут взяться куражу. Вообще же народ дружелюбный, и если бьёт друг другу в лицо, то неохотно, чаще изыскивая возможность, замирившись, вместе выпить. Вот уж где универсальное средство от всех недопониманий державного толка, болезней уязвлённого самолюбия и остального политического момента. Поговорить. А если тебя ещё и слушают, то никакой экспансии не надо: к чему пытаться объять, если объяли уже необъятное?..