ЛЯДЬ

– Почему здесь ничего нет?

– То есть? – сделала она вид, что не поняла.

– Слов. Он пустой.

– Сам же сказал, что врут, чем теперь недоволен, – Малая не привыкла бояться, но этот тип мог удушить тут же, поддавшись мимолетному порыву или инстинкту. – Это же я, Аня. Просто ещё не начала его вести.

– Как-то ты слишком много понимаешь для…

– Шлюхи?

– Нет, для столь юной… Тем более – женщины.

– Гендерное превосходство вам не к лицу.

– При чём здесь превосходство. Я молодой, сильный, наглый и вполне ещё неглупый. К тому же у меня есть ресурсы, время и, наконец, мотивация. Следовательно, при чём здесь ты? – наверное, первый раз она видела его в замешательстве.

– Так спроси, – она попыталась усмехнуться. – Глядишь, что и расскажет.

– Теперь уже нет. Теперь я твой рассказчик.

– Звучит как рабовладелец.

– Хорошая фантазия, не находишь? Красота в услужении. Насилие… Падение, – каждое слово произносилось тихо, но отчётливо, так, что пробелы будто тоже отбивались пишущей машинкой. – Необходимость ублажать, полнокровная манящая юная привлекательность – для утех. Обязанность. Рок. Неизбежность, – ритм повторился, выбрав направление стихийно и безошибочно. Задыхаясь, она ловила обрывки фраз: исполненных всё той же грубой властности, хрипящих от возбуждения, столь родных и близких… Как ни один прежде.

В этот раз всё завершилось правильно, то есть когда он захотел. И как захотел. Улыбчивая молодая красавица Анна вдруг поняла, что он знает желания лучшее её самой. Потому что теперь то были его желания. Глядя снизу вверх расширенными зрачками, осознала, что ей нравится так смотреть. Просто смотреть, а не обыгрывать очередную эротическую сцену в окружении податливо грубых возбуждённых поклонников.

– Дневник оставляю, – звучал его голос. – На сегодня пока хватит, но скоро снова приду, – запустив руку в её волосы, улыбнулся понимающе.

В ответ она прошептала ему очевидное.

– Искренне тебе сочувствую. Сам уже ничего. Умираю – не чувствую, и убиваю – не чувствую.

Он давно ушёл, но она всё ещё была Аней. Образ будто загнали глубоко внутрь нервическими фрикциями. Дышать стало трудно, но не дышать ведь тоже не выход. Не сказать, чтобы случилась зависимость: окажись этот тип впоследствии бесхарактерной дрянью, она оставила бы его без сожаления. Но мир – всего лишь призма, через которую смотришь на жизнь – если не искать ничего волнующего, приготовься встречать его всюду одинаковым. Аня всё ещё была женщиной, и потому годы за трубкой в ожидании помпезной процессии с трупом врага её очевидно не прельщали. Требовалось действовать, иначе риск поддаться воле обстоятельств становился чересчур существенным. Главное в любом процессе – его систематизировать. Превратить в ряд понятных отрывистых пунктов, вопросов и предложений. С хорошим реестром и покорение смежных пространств не кажется невыполнимой задачей.

– Глупость.

– Что глупость? – немедленно задала она в ответ вопрос.

– Всё случившееся, да и action plan твой дурацкий.

– Может, просто ревность…

– Набралась-таки смелости. Куда там, к тебе устанешь ревновать.

– Тут другое…

– Увидим, – слишком, быть может, самоуверенно констатировал он. – Впрочем, представление мне понравилось. Хорошо и достойно, когда женщина умеет получать удовольствие. Вся эта пошлая ласка ей не к лицу, согласен. У нас здесь, конечно, всё проще. Какой бы ты ни был, и как бы ни оказалось все плохо. Ты писал. Ради этого не стоит ли побыть жалкую вечность знаком препинания? Жить на странице чужих судеб, читать их, переживать. Смотреть и радоваться, раздражённо рыдать, но с ними вместе и оставаться. Будущность получше всякой пошлости реальности.

– Интересное часто попадается?

– Молодец, умеешь видеть корень проблемы. В основном, конечно, эпизоды. Путь человека нынче запросто укладывается в абзац, в лучшем случае – предложение. Остаются детали, описания, лирические отступления. Отупения, если честнее. Персонажей как таковых почти и не осталось, скоро, по-видимому, исчезнут вовсе.

– Чем тогда займёшься?

– Всё тем же. Собственно, это и будет расцвет. Миллиарды превратятся в одного – если говорить о мотивации, порывах, действиях и прочей составляющей жизни. Сомнение как вид деятельности или хотя бы просто мысли исчезает, следовательно, какой уж тут анализ. Большинство не в состоянии думать, потому всё и сводится к инстинктам. Важнее всего в текущий исторический период делается безопасность, утвердив которую, люди устремляются за спариванием. Пожрать, конечно, тоже надо, но исключительно с целью прибавки лет существования за счёт различных пользительных свойств продукта. Те многие, кому приличное соитие по объективным причинам не светит, устремляются в семью, где, как правило, благополучно и досрочно умирают. Ты вот мотаешь головой, а зря. Ни на одном курорте никто уже давно в море не плавает – хоть тысячная доля процента, но, как-никак, опасность утонуть. Человек смертен, ему нужно об этом только грамотно напомнить, и дело в шляпе.

– Какой же интерес от такой истории!

– Никакого. Но пожить-то им хочется. В крайнем случае – представить, сделать вид, показать, что пожил как следует. Теперь подумай, когда все и везде одинаковые – а воспитание от рождения коллективным разумом гарантирует результат без единого отклонения от нормы, – много ты отдашь за индивидуальность? Пусть выдуманную, но при условии, что все вокруг, а за ними обязательно и ты сам, с пелёнок привыкший доверять сети, в неё поверят.

– Насчёт самого себя бы поспорила.

– И прогадаешь. Сам поверишь быстрее остальных. В мечтах ты настоящий, чувствуешь наслаждение, разве что не физическое. Тщеславие не требует реальности, ему необходимо лишь поклонение группы, реальность которой также никого не волнует. В результате он даст написать ему жизнь, а вскоре лишь шаблонно разукрасить по образцу предыдущих, успешных. Оставшись безмерно счастлив и, обрати внимание, искренне благодарен. Заплатит, если потребуется. А когда потребуется, львиной долей заработанного за четверть века беспорочной службы. Тщеславие есть бесценная, не подверженная инфляции валюта, которую теперь возможно сосредоточить в руках единственного эмитента. Таким образом, если говорить о практической стороне вопроса, имеем потенциальное человечество рабов. Добровольных, чей величайший страх есть свобода. Равно как эффективный инструмент контроля, в том числе над численностью населения. Скажем – будут рожать, напишем, что смертный грех, – перестанут.

– Вряд ли живя, к примеру, на берегу моря в тропиках, соблазнишься…

– Ещё как соблазнишься, моя дорогая. Только возьми в руки источник информации – и тут же получи засвидетельствованную целым миром истину. В которой ты неудачник и люмпен. Бросишь свой солнечный берег и отправишься зарабатывать на образ – куда пошлют, естественно. Останутся, может, числом несколько пришибленных одиночек, но их и трогать не нужно будет – со временем народу покажется чересчур подозрительным, если кто-то перманентно не онлайн. Сначала пожурят, а позже разорвут на части потенциального террориста. Безопасность ведь прежде всего, а что в голове у не такого как все, пойди разбери… Уже сейчас готовое подозрение, дай срок – и вызреет до моментального приговора. И тогда хочешь – строй новую Великую стену, хочешь – копай дыру в пространстве.

– А что хочет лично…

– Я? Надоели вы мне. Все до единого, разве вот кроме пока что тебя – для компании, наверное, да и в целом, красивую умную бабу встретить хоть одну на земной шар большая теперь удача. Больше ничего не создаёте – не про инфраструктуру, конечно, а про то, ради чего обезьянами быть перестали. Чего вы стоите, если в паршивом знаке препинания смысла больше. Какой-то бред, в самом деле, хранить и кормить к тому же эдакую массу безнадёжных. Мне, может, до последнего дела и мало, но по-своему обидно и противно. Тупиковая ветвь. Стадо. Пора вам, наверное, освободить место для чистой без примесей мысли. В крайнем случае, последней.