ЛЯДЬ

Через два дня явился снова, но уже один. Походил вокруг на почтительном расстоянии, не увидел реакции и сел на соседний лежак. Остальные, вижу, с благоговением наблюдают сцену издалека. Ладно, думаю, пусть себе загорает, место ведь свободно, отчего разумному существу не побыть для разнообразия в гармонии с ойкуменой. Тут я допустила оплошность – ушла с веранды внутрь, чтобы заварить кружку их тамошнего горячего напитка: нечто вроде чая, но бодрит куда приятнее. Имелся для этих целей в гостиной здоровенный прибор на пять литров горячей воды. Оглянулась, приятель мой новый уже вслед морду в дверь просунул и нагло так, по-хозяйски, осматривается. В его типично гендерном мозгу уход другой особи закономерно классифицировался как отступление. Ну уж нет, сердяжный, делить со мной кровать тебе не по карману, никаких бананов не хватит. И, раз уж так всё к слову пришлось, решила объяснить сородичу, отчего не стоит конфликтовать со старшими товарищами – может, без когтей и внушительных зубов, но технически куда более подкованных. Открыла крышку и вылила на незваного гостя содержимое. Шустрая бестия, конечно, увернулась – разве малость совсем обварился, но драпанул со скоростью хорошей борзой собаки. Присоединившись к стае и отдышавшись, первым делом залез на самку и совершил несколько яростных фрикций – именно лишь для того, чтобы поддержать утерянную самооценку, заодно напомнив подчинённым, что, хотя и позорно ретировавшийся, тут он всё равно и навсегда главный. Через несколько секунд буквально слез, и отправились, надо полагать, всей компанией искать менее агрессивных туристов.

Всё здесь перечисленное – типичное донельзя поведение такого же обалдуя, только в обличье говорящего примата средних лет. Первый аккуратный заход, разведка боем, проверка на вшивость и немедленное восстановление пошатнувшегося авторитета. Модель поведения мужчины, чиновника, руководителя или главнокомандующего. Притом, что все указанные граждане, вроде как прошли двух- а теперь принято говорить шестимиллионный путь эволюции. Оставшись на уровне внутривидового взаимодействия обезьян. Чей давний предок, обожравшись переспелых фруктов и движимый ленью, первейшей мотивацией человечества, взял по пьяному делу палку, чтобы достать плод – голову старшего. Включился страх – ранее природе неведомый, и пошло-поехало: эволюция.

По-твоему, возможно быть творением высшего разума с набором рефлексов животного? Речь не про инстинкты, хотя та же доказательная база, но именно про условные уже даже рефлексы. Страсть к самоорганизации в стаю, то есть толпу, безоговорочное – до слепой бездумной страсти безоговорочное – подчинение главарю, пока в состоянии удержать власть. Борьба за жизненное пространство – в обоих случаях неосознанная, с риском потерять уже имеющееся и по сути своей бессмысленная. Вожак ты или диктатор-президент, новые территории ничего принципиально в твоём существовании не изменят, вершина пищевой цепочки на локальном уровне достигнута. А с ней все прелести, радости и соблазны тоже. И, тем не менее, повсюду демонстрация силы, ожесточённая, повторюсь, с риском для власти и самой жизни, конкуренция. Или ты предполагаешь, что обезьяна, подобно господину Македонскому, озадачилась следом в истории? Наполеон воевал – чего ради? Европа на коленях, Англия трясётся от страха, империя процветает, искусство и наука на подъёме, население поголовно и самозабвенно влюблено в своего лидера. Живи себе спокойно хоть в Версале, балы давай и первых красоток мира лапай – феерия. А ведь попёрся же в Россию, которая, зараза, не вполне континентальную блокаду соблюдает. Лично тебе от этого что, Гран Крю в стакан не дольют или Жозефина какая ноги не раздвинет? Тщеславие – да весь мир у ног твоих, и враги же тебя первые боготворят и превозносят. Итого ни экономической целесообразности, ни стратегии, ни тактики, ничего – один бессознательный порыв примата к расширению ареола обитания. В природе ведь всё логично, в постоянных конфликтах выживает сильнейший вид, дающий лучшее потомство. Поэтому, родная, сознанием играйся сколько влезет, но про душу свою бессмертную забудь.

– И откуда ты всего этого начиталась? – только и смогла ответить Натали.

– Всё оттуда же. Постоянная клиентура, когда не одним ценником живёшь и не на выхлоп только работаешь. Тоже, своего рода, чувство прекрасного.

– Послушай, а этот мексиканец… Штатник то есть, ты с ним отношения ещё поддерживаешь?

– Какие могут быть отношения с добровольным импотентом!

– Вот же шлюха, а! К нам он сюда приезжает, не в сети же вы познакомились.

– Бывает – когда тепло.

– Вот и славно, чем не учитель английского языка? Милый, добрый, почтительный и завсегда пьяный. Вечер с ним, а ночь на вахте, так за пару месяцев уже поднатаскаешься. А дальше анкета с «I speak English», и к пенсии, нашей, естественно, чисто филологом станешь.

– Всё ты меня, Натаха, на гнусь какую-то подбиваешь, бордель класса люкс покоя не даёт…

– Не даёт, милая, не даёт. Только он и не мужик же тоже, чтобы давать, он у меня мечта. Ты, вон, мечтаешь – кстати, а о чём ты мечтаешь?

– Ни о чём, – спокойно констатировала Малая.

– То есть как? О чём-то же, засыпая, грезишь. Принц какой или хотя бы мерседес… Ты не думай, смеяться и подтрунивать не стану, у меня же воспитание.

– А я вот как раз и думаю. Но мечтать, что поделаешь, не приходится. Всё же есть, как заказывали. Пытаешься, бывает, затянуть эту песню, только всё одно понимаешь: случись оно завтра – и что? Лучше станет тебе лично или вокруг красивее? Мир не переделать, да и ни к чему это, а остальное вполне устраивает. Будет больше, ярче – хорошо, не будет – может, и лучше.

– Счастливый ты человек, подруга. Или несчастный. Так сразу и не скажешь.

– Довольный. И довольно об этом.

– Да погоди, ведь интересно же. В кого ты такая сука. Дом, покой, семья, дети – ужели не брезжит вдалеке хотя бы, не мерещится?

– Боже, или кто за этот вопрос отвечает, меня упаси от эдакой напасти. Девять месяцев блевать, растяжки, всё порвано, и после ещё лет двадцать ор слушать, таская его повсюду. Ах, посмотрите, какой великолепный карапуз… Да хрен ли в нём великолепного, детёныш как детёныш.

– Это ты сейчас так говоришь…

– Нет, это я всегда так говорить буду, – огрызнулась Малая. – И не надо кормить баснями про материнский инстинкт да прочую слащавую белиберду. Терпеть не могу этот покровительственный тон молодых родителей, особенно мамаш. Ах, такое счастье… Дура, когда тебя последний раз благоверный отец семейства-то нагнул, и не вспомнишь. Или он целибат держит из уважения к единственному и неповторимому – чреву. Противно, та же секта, что и вегетарианцы. Жрёшь свою траву и жри, пока не затошнит, но не лезь к другим с лекциями о здоровом питании – или мало на свете без тебя остолопов.

– Чего к диете-то привязалась, – теперь уже Натали хотелось переменить тему. Вера в продолжение рода была тем немногим, что осталось у неё нетронутым, и она разумно опасалась хлёстких замечаний отработавшей, по-видимому, изрядное число эрудитов коллеги.

– Бред потому что, – ловкий маневр удался, – человек развивался целый Кайнозой, у него выработался совершенно определённый гормональный фон, и вдруг один какой-то умник заразил людей напастью, похуже вируса гепатита. Тычут в рожу своей Индией, так ведь там жрать банально нечего испокон веков, при таком-то населении. Или кто вспомнит хоть одного махараджа, пробавлявшегося исключительно паровым рисом? Нет таких. Простейший же приём, вроде нашего великого поста: раз в брюхе всё одно по весне сквозняк, хотя бы на душе будет спокойно и хорошо от богоугодного дела. Никто же не спорит, хорошо и нужно – но в своё время и обстоятельства, зачем без толку людей голодом морить-то.

– Всё тебе не так.

– Мне – всё так. Лишь бы вокруг никто не советовал, как так и как лучше.

– Как да как… Впору и обосраться, глубокоуважаемый проповедник, юмор – что выпад рапирой. Его следует наносить безошибочно, но дозволяется, коли обстоятельства благоприятствуют, не побрезговав, вломить противнику в висок эфесом. Бесспорно, не слишком изящно. Зато живой.