Страница 66 из 83
- Что я? - забеспокоился доктор, потому что настроение панны Брыгиды внезапно переменилось. Сейчас она снова злилась.
- Вы не интересуетесь, от кого у меня ребенок?
- Нет.
- Почему?
- Меня интересует, здоровым ли родился ребенок, не вывихнута ли у него ножка из бедренного сустава, не надо ли женщине зашить промежность. Вам я наложил четыре шва, верно ведь?
- Нет. Двенадцать, - буркнула она. - Даже этого вы не помните. И это лучшее доказательство, как вы ко мне относитесь. Четыре или двенадцать - вам все равно. Одной промежностью больше, одной меньше, одним швом больше, одним меньше. Женщина рожает и даже при родах хочет казаться красивой и интересной, но вы смотрите на женщину как на лежак.
- Помилуй Бог! - закричал Неглович. - Хоть вы и ветеринар, но ведь и вам должно быть понятно, что трудно влюбиться в женщину в родильном отделении.
- Понимаю, все прекрасно понимаю, - сказала она, останавливая машину перед воротами докторской усадьбы. - Воспользуюсь, однако, случаем, чтобы сказать вам несколько слов правды. Вам сорок шесть лет, седеет ваша голова, вам надо иметь жену, а не допускать того, чтобы Гертруда приводила вам на ночь каждый раз другую женщину, как свиноматку к хряку. Это просто стыдоба!
- Что с вами? - рассердился доктор. - Я вам что-то плохое сделал? Слишком сильно зашил, и теперь у вас слишком тесная или наоборот?
- Свинья, - бросила она ему в гневе.
Он вышел из машины и хлопнул дверцей, она развернулась перед воротами и уехала на большой скорости. Неглович в страхе перекрестился, что удивило Макухову, которая вышла на крыльцо, обеспокоенная долгим отсутствием доктора.
- Машина у меня поломалась, и меня подвезла панна Брыгида, - объяснил он своей домохозяйке. - Но запомни, Гертруда, что я в глаза ее здесь видеть не хочу. Нет меня для нее, понимаешь? Если только больная приедет или с больным ребенком. Знаешь, как она меня назвала? Хряком!
- А как же ей тебя называть? - удивилась Макухова. - Она ведь ветеринар. Эх, Янек, Янек! Красивая она, привлекательная. Глаза у нее, как у телки, зад, как у двухлетней кобылицы, а ноги стройные, как у серны.
- Я не скотоложец, - рассердился доктор Неглович и пошел в ванную, чтобы вымыть лицо и руки, испачканные маслом. А потом за обедом раза два выругал Гертруду, что суп слишком горячий, а котлета холодная, будто бы это она была виновата, что он опоздал на обед и ей надо было разогревать еду.
Под вечер доктор пошел с визитом к Порвашу, где пани Халинка в мастерской вязала ребенку свитерок на спицах, а художник уже четвертый раз набрасывал святого Августина в епископской митре, с левой рукой, опирающейся на открытую книжку, а правой благословляющего мир. Возле святого Августина Порваш собирался поместить ангела с нимбом и крылышками, но так в конце концов получилось, что ангела он стер, а крылышки остались.
- Снова Клобук вылезает у вас из картины, - сказал доктор, разглядывая работу Порваша. - Это не ангельские крылья, а Клобуковы. Выезд бы вам пригодился, дружище.
- Это вам надо куда-нибудь съездить, - ответил художник.
- Ну да. Скоро я поеду к сыну, в Копенгаген. У меня уже есть паспорт, виза, билет на самолет. На пользу мне будет смена климата и окружения.
Потом он помолчал и, взглянув на пани Халинку, которая мелькала спицами, вспомнил Турлея, ни с того ни с сего вспомнил и прекрасную Брыгиду и громко спросил:
- Если предположить, что правы те, кто утверждает, что змей, искушающий Еву в раю, - только фаллический символ и имеется в виду мужской член, тогда что означают слова: "Неприязнь также положу между тобой и женщиной и между семенем твоим и между семенем ее"? Дело в том, что женщины хотят владеть нами, но если по правде, то они нас не любят и не ценят.
Пани Халинка громко засмеялась, а Порваш заявил, закрашивая крылья ангела:
- Слишком умно это для меня, доктор. Я не читаю, как Любиньски, "Семантических писем" Готтлоба Фреге. Библии тоже не знаю. Вы не найдете в моем доме ни одной книжки, кроме той, которую я стащил за границей. Это телефонная книга города Парижа. Жаль, что вы едете в Копенгаген, а то я мог бы ее вам одолжить. В этой книжке есть телефон и адрес барона Абендтойера. А что бы случилось, если бы из Копенгагена вы заскочили в Париж? Ведь это очень близко, почти как от нас до Трумеек. Ну, может, немножко дальше, добавил он, подумав.
Домой доктор вернулся в сумерках. Он удивился, что в кухне еще горит свет, хоть Макухова уже давно должна была быть у себя дома. Заметил он и отблеск света на побеленном стволе старой вишни в саду, это означало, что свет горит и в его спальне со стороны озера.
- Пришла та, которую ты хотел, - Гертруда задержала его в сенях. - Она сказала родителям, что едет к тетке в Барты, но вышла возле лесничества и сама сюда пришла. Стыдлива, как девка из "Новотеля". Помыться помылась, но в платье под перину залезла. Я ей дала хрустальную вазочку с шоколадками. Ждет в спальне и сластями обжирается. А ты будешь ужинать?
- Нет. Я обедал поздно, - сказал доктор и сразу пошел в спальню.
- Ой, погасите свет! - со страхом крикнула старшая дочка Жарына. Перину она натянула на лицо, выставив наверх только вазочку с шоколадками.
Погасил доктор свет, разделся и залез под перину. Девушка позволила ему раздеть себя до пояса.
- Я - хряк, - буркнул он, трогая ее груди.
- Это очень хорошо, - услышал он в темноте ее смех. - Я видела, какой бывает у хряка. Похож на сверло. Хряк был большой, тяжелый, а наша свинья маленькая, легкая. А он так осторожно и медленно в нее ввинтился.
Поиграл доктор большой и теплой левой грудью, поиграл и помял правую грудь. Девушка все сидела на кровати. Ела шоколадки, громко чавкая и говоря:
- Я вчера снова встретила Антека Пасемко. Ничего у меня в руках не было, поэтому ничего у меня не выпало. А он, как змея, на меня зашипел: "Ты, с-с-сука". Я чувствую, что он теперь хочет на меня напасть, говорила об этом моему жениху, Юзеку Севруку. "Веревка для него висит, - так я ему сказала, а он не хочет сам повеситься. Возьми братьев, и затащите его туда, под веревку. Кто узнает - сам он повесился или его повесили?"
Она чавкала, сопела, в конце концов легла навзничь, чтобы доктору было удобнее ее груди ласкать и тискать. А его восхищала их округлость. Натянутая на них гладкая кожа пружинила под прикосновением губ и языка.