Порубежье

— Да! Вот баннику это в радость будет! Да он тебя теперь и в мыльню не пустит, сердешный!

«В корень зришь, Марысенька, в корень! — Банник аккуратно расставлял по местам шайки. — Вот оно мне надоть тут? Душу неупокоенную иметь? А то и две? Надо до овинника добежать, пока они там скандалом заняты, да предупредить, что у нас тут дура убийственная завелась, как бы к нему вешаться не отправилась, путь настороже будет».

Маленький кудрявый мужичок в войлочной шапке да в белом исподнем осторожно выглянул во двор.

— Доченька! Да что ж такое-то! — опять в голос тем временем взвыла Катерина.

— А ну! Цыть вы! А ты, недоутопница лядова, марш домой! — Речная хозяйка хлестко шлепнула Любаву пониже спины. — Лучше вон самовар поставь да медку достань!

— И то дело, — опомнилась Катерина, все-таки гостья. Да не простая. И, судя по всему, Марыся только что ее дочери не дала утопиться.

Что и почему — это успеется выяснить, а гостью уважить нужно.

Глава шестая

— А-а-а-ах! Пресвятая Богородица, благословенная Макошь… Все святые угодники! Больно-то как!

Варвара, время от времени выгибаясь дугой, лежала на спине на лавке в жарко натопленной бане, крепко уперев ноги в верхний полог.

Варвара рожала. Рядом хлопотала мать. В уголочке за печкой, мелко трясясь, притаился банник, ох, лишенько…

Ребеночек на свет не торопился, и совершенно напрасно, силы у женщины на исходе были.

Вокруг бани с причитаниями суетливо бегал муж, Фрол Чума:

— Может, чем помочь? Мать! Что она там? Почему ты молчишь? Почему она кричит? Воды принести?

Мать Варвары была высокая сухопарая старуха, которую в деревне прозвали Куть, начисто забыв крещеное имя Захария. Да по имени ее и не называл никто, хотя побаивались и даже говорили, что Куть черт-те с кем знается, ибо ведет хозяйство справное, держит двух коров, овечек, и всё одна… В ее-то годы!

Куть промолчала, а вот Варвара, услыхав, разразилась в адрес мужа неприличной бранью:

— Да что ты там сикатишь, аки петух с башкой отрубленной! Что ты, отрясина, в бабьи дела лезешь?! А-а-а-ах! Не ляд тебе в бабьи дела лезть, корову подои! Корова с утра не доена! А-а-а-а! Мама! Скажите ему, пусть воды принесет да утопится к бесам! Всё! Не дам ему боле!!! В жизни не дам!!! А-а-ах! Пусть хоть мхом там всё зарастет!!!

— Тятя!.. — Младшая Оленка, пять годков только сравнялось, дергала Фрола за рукав. — Тя-а-ать, а чего мамка тебе не даст? Медку? Аль молочка? Да я тебе принесу, тять, я знаю, где она медок прячет…

— А?.. Где?.. Где медок? — Фрол, плохо соображая, вылупился на свою любимицу как баран на новые ворота.

— В подполе, за кадушкой, — ответил бесхитростный ребенок.

— За кадушкой? А! А зачем? Оленка! Ты бегом бежи до тетки Степаниды и кличь ее скорее сюда, скажи, что мамка разродиться никак не может… Беги, доченька, беги…

Засверкали в пыли босые пяточки, хлопнула калитка.

Фрол огляделся, одним махом переставил огромный ушат с водой к самой бане, вторую часть совета аль распоряжения женушки — утопиться — проигнорировал, мало ли чего баба в бреду скажет. Чего злиться-то. Прошелся кругом по двору и в полном бессилье опустился на крыльцо.

Какое же это мученье, когда ты, здоровенный мужик, быка одним махом можешь прибить, с десятком воев справиться, дикого зверя голыми руками порвать, а вот своей ладушке даже в малости помочь не можешь…

Со стороны бани донесся еще крик… Фрол подскочил и еще один круг быстрым шагом сделал. Их хозяйство близко к реке стоит, и баня, и кузня… Лучше бы как у всех, подальше… И тут же устыдился таких мыслей. Больно ему, видите ли, слышать жены стоны! А ей не больно?

Варварушка… ладушка, ведь семерых уж деток родила, это поскребыш, восьмой. Уж и не думали, что так… Старшая дочь уже внуками одарила, а тут… Поначалу-то сам гоголем ходил, эко вон! Сын будет! Кто ж думал-то? Прежде детей Варвара рожала легко, как бы промеж делом, и в поле, бывало, не раз.

А тут… Ну, точно сглазил кто-то. От бани опять донесся крик или даже рык и еще раз крик, только громче и звонче. Фрол машинально взял какую-то железяку (как потом выяснилось, Зосим заготовку для серпа принес) и легонечко так в клубочек ее смял… Кинул в сторону и решительно зашагал в сторону бани.

То ли в роли повитухи себя попробовать, то ли утопиться, то ли… воды еще принести.

Дверь бани распахнулась настежь, чуть было не треснув Фрола по упрямо наклоненной вперед башке, вышла Куть с синим младенцем на руках, не чинясь трижды окунула его в притащенный Фролом ушат, что-то шепча и приговаривая, потом замотала в чистую беленую холстину и сунула на руки Фролу.

Всё это молча, по своему обыкновению. Развернулась на пятках и пошла обратно в баню.

Фрол украдкой развернул полотно, неловко придерживая младенца одной рукой, заглянул… Парень!

Сын!!! И завопил радостно:

— Сы-ы-ын!

Младенец, доселе молчавший, видно находясь в недоумении после бесцеремонного холодного купания, ответил ему мощным басистым ором.

Из бани тут же донесся полный сил голос Варвары:

— Вот ведь точно отрясина! Собака серая! Вот ведь так и стоит, балда, у бани с младенчиком в лапах! Да еще наверняка поглядеть полез, пацан аль девка!

Она что, сквозь стены видит?

Варвара еще что-то кричала и, по всей видимости, приказывала матери «пустить ее, Варвару, ибо корова не доена и муж криворукий младенчика расшибет».

— Оп, оп, сына, пойдем в дом! Ну их, баб!

Глава седьмая

Бежит вперед лесная тропка, сбивают пыль босые ступни, путаются ножки в полах сарафана. Власа, или, как все домочадцы ее зовут, Власенька, обернулась назад, поправила перекинутые через плечо лапоточки, обмоточки-то аккуратно спрятаны за пазухой.

Не разрешает воструха-старшая босой ходить, но так ведь хочется! Пробежаться босиком по мягкой пыли или, еще лучше, по травке мягкой! Поэтому, едва отойдя за огород, Власенька сняла обувку и побежала дальше, одной рукой лапти придерживая, другой — узелок с пирогами да крынкой молока. Это Федору.

Девочка потрогала рукой еще теплые пироги, первый раз сама пекла, понравятся ли? Вестимо, Федор скажет, что нравится, он и лягушку из ее рук съест и скажет, что понравилось.

А на самом деле? А вдруг не получилось? Воструха похвалила, домовушка только хмыкнула, но от нее-то похвалы как снега летом ждать. Строга… Воструха-младший целое блюдо слопал и прихваливал, ну, этот что не вкусно не буде кушать. Корогуша бы правду сказал, но у корогуши свои заботы, другим не внятные. Второй день на дворе не кажется. А день-то как хорош! Солнце гладит, не печет совсем! Птички поют, цветы распустились! Только бы и гулять… Но в последний месяц весны, травень, все товарищи по играм при деле. Посевная.

Даже Федор и тот помогает дядьке мельнику огород городить да репу с капустой сажать! А Власу не взяли. Свой-то огород на выселках она быстро высадила, правда, чего таиться, полевички мелкие помогали. Так вроде сделано всё, полевички к тетке Степаниде побежали помогать, а ее, Власу, опять не взяли.

Тетка Степанида одна огород садит, все парни у нее, аж четверо, и все как на подбор. Власенька улыбнулась, вспоминая степенных и рассудительных погодков тетки Степаниды и дядьки Рогдая, хотя старший, которому почти десять годочков сравнялось, уже нет-нет, а огрызается. Видать, перекидываться начал, кровь свое берет, говорит дедушко Мороз, или дед лесной, как еще его величают.

Живут они, дядька Рогдай с семьей, тоже на выселках, почти на кромке, между крепостью Новой и мельницей. Рогдай-то у воеводы служит, а тетка Степанида — травница да ведунья. Говорят, раньше-то в деревне жила, а как за дядьку Рогдая замуж пошла, так обосновались они на выселках. Их в крепость жить звал сам воевода, да Рогдай уперся, а богатырь Славен его поддержал, тесно, дескать,

Рогдаю в стенах крепости будет. Разгуляться негде. Власенька даже фыркнула в кулачок. Знамо тайна! Разгуляться!.. Ага. Знаем мы, как перекидывается Рогдай в серо-бурую шкуру. То-то мясные пироги с зайчатиной у Степаниды не переводятся. Вот и старший, Яшка, начал охотиться.