Порубежье

Глава третья

— Жить, как говорится, хорошо!

— А хорошо жить — еще лучше!

Крылатая фраза советского времени

Обозник Лука трясся на телеге в самом конце растянувшейся процессии подвод с поклажей. Экий все-таки Костя везучий! Эх, не зря Лука к нему девять лет назад прибился, эх, не зря! Теперь самый главный Лука в обозе у купца! А всё почему? Не только потому, что сына-богатыря вырастил и всеобщее ему, Луке, уважение, а потому, что Лука и в обозе опыт имеет — как телеги построить, как тот обоз вести. Смекалка, конечно.

Так уж вышло, что уродился Лука последним ребенком, поскребышем, здоровьем не шибко дюж, телом не крепок. Но, видно, боги поскребли по сусекам, насобирали ума, что осталось от всех сестер да братьев, да вложили Луконе в голову. Для Луки не существовало понятия «так не делают», было понятие «не попробуешь — не узнаешь!». И придумок тех у Луки было множество — и простых, и сложных, и игрушек детских, и причуд воинских. Ведь и по военному делу тоже, чай, не лыком шит — и лубки наложить, и вывих вправить хоть скотине, хоть человеку, лекарь-то с войском да с караваном не ходит. А обозник ходит!

Лука вытянул тонкую шею и огляделся — чисто гусак со своим стадом. Всё спокойно. А то вона, всякое бывало, и отбиваться от татей приходилось, тут, конечно, выучка Луки просто неоценима была. Враз телеги развернуть да опрокинуть, добро потом и с земли поднять можно, а если сей момент о барахле думать — нечего потом будет и собирать, включая собственные головы. Со временем и команда своя в обоз подобралась, вот и ходили они не часто, раза два-три в год, с бывшим коробейником Костей, а ныне с купцом второй гильдии Константином Давыдовичем, за солью.

Как нашли те соляные пещеры, так и вовсе Лукоморье жить стало вольготно, сыто. Мужики вон по очереди на добычу соли ездят, копеечка неплохая перепадает. Костя — тот не жадничает, хотя эту… мо-но-полию на это дело имеет. В селе тож с этим продуктом изобилие. А есть соль в избытке — вот и нет голода. Это ж и огурчики засолить, и мясо, и рыбу, и капусту! Места-то богатые, и зверья, и рыбы много. А как люди Лукоморья с нелюдями знаться да кумоваться начали, еще поглаже стало. Только Лука-то не больно это приветствует. Не дело это, Богу Богово, кесарю кесарево, а крестьянину земля да доля.

Вон Фролушка, друг закадычный да соратник, с водяным знается, даже выпивает с ним, а евона Варвара белье на реку стирать носит — только носит! С вечера на мостках оставит, а поутру отстиранное заберет. Ишь, барыня! Нашла себе, понимаешь, прачную бабу, водяника женку. Всё одно это не дело! Вот у себя в семье Лука ни в какую бы не потерпел, если бы кто из его домашних с кромешниками якшался. Лучше уж те сами по себе, а люди сами по себе. Знамо, что реки молочные с берегами киселя овсяного только в сказках, а так даже на кромке не текут нигде. Трудиться всюду надо.

****

Утро, просыпается румяная дева Зарница, открывает свое окошко в мир яви, и вот уже первые лучи Ярила золотят землю. Подхватывает свой хвост месяц, спешит, не любит он встречаться с солнечным братцем.

В прибрежном тумане со смехом бегут в реку ундины, тоже не гож им свет Ярилы, больно жжет прозрачную кожу.

В лесу поднял морду кверху оборотень-перевертыш, волк. Стоит, воздух нюхает, последние новости читает.

Вот белка проснулась, дупло чистит. Мусор всякий из дому повытряхивала. Лиса с удачной охоты возвращается, добычу лисятам тащит.

Волк повернул лобастую голову — вот и дымком потянуло со стороны села, люди проснулись, печи да летние кухни топят. А это знакомый запах, ладушка милая печь топит. Волк удовлетворенно хмыкнул, почти по-человечески, и потрусил в сторону своей деревни.

В крепости Новой в терему на мягкой перине проснулась боярыня Поляна. Да мягче перины — рука мужнина, так сладко с мужем спать. Прилетел повидаться, сердешный, на два денечка, с самого пограничья людского прилетел на ковре самолетном. Десять лет назад, еще перед свадьбой, Марина Моревна, или Баба-яга, как тут ее зовут люди, сделала милому подарочек. Ковер самолетный, а потом, на свадьбу, скатерть-самобранку. Марина Моревна, морская королевна, — жена самого Стрибога, а тому, как известно, всё, что с воздухом связано, подвластно — и стрела летящая, и огонь горящий, и меха в кузне, и облака в небе. Так что ковер самолетный — плевое дело ему.

Утро Фрола-коваля по прозванию Чума началось не очень гладко. А заодно у всего семейства. Жена, Варвара, носила ребеночка позднего. И вот-вот разродиться должна была. И вот тут-то время и пришло, видать. Поясницу жуткой болью скрутило, аж взмокла вся. Бежи бегом, муженек, баню топить да мать буди, пусть чистое полотно готовит.

Пробуждается и болото с его обитателями, и омут речной с хозяином да семьей его, крутит река колесо водяной мельницы, уж спозаранку ворочает мешки с мукой да зерном старый мельник с юным помощником. Скоро помощник совсем в силу войдет, можно и на покой уйти будет, пора б уже, да привратники не каждый год родятся, и даже не каждое десятилетие.

Глава четвертая

…Но в это же самое время находятся люди,

которые из всех достижений человечества

облюбовали себе печку! Вот как! Славно, славно!

к/ф «Калина красная»

— Тише, тише ты… Не пихайся!

— Сам не пихайся! Вот ушат перевернется — будешь знать!

— Если ты своим задом не будешь елозить — не перевернется!

— Ой! Крыша ползет!

— А я говорил! Тикаем!!!

Соломенная кровля постепенно двигалась вниз, увлекая с собой и двух смуглых мальчишек, и большой ушат с водой, уж неизвестно какими трудами затащенный на крышу. Внизу тоненько скрипнула дверь.

— Эт-то что-о-о ту-у-у… А-а-ах!

Ушат с водой все-таки перевернулся, обдавая незадачливого Неклюду грязными брызгами. За углом дома послышался стремительный топот босых пяток.

— Эх, жаль не на голову!

— Ничего, ему и так досталось! Тикаем! Тикаем!

Старший из сорванцов чуть не споткнулся о какой-то серый кулек за домом, вроде как даже и живой, но рассматривать было некогда, Неклюда уже вопил на всю деревню, сообщая о состоявшейся проказе:

— Убили! Зашибли до смерти, супостаты!

«Супостаты» благополучно сбежали.

Неклюда лениво почесал живот и направился в избу. Надо ведь и в поле идти, а то со вчерашнего что-то разморило не на шутку. Вот ведь экая несправедливость! У кого-то ужо всё и посеяно, и посажено, а у него и конь не валялся! Кому-то помогают, а он, Неклюда, как лишний! Вот эти бесенята! Нет чтоб натаскали воды — так оставьте у дома, или уж хочется полить — так полейте огород! А то ишь, баловаться!

За домом серенький кулек крутанулся и превратился в маленького ладного мужичка. Только одет плохо, да узелок у груди держит. Домовой с грустью взглянул на обветшалую избу, еще раз вздохнул и тихонько пошел к околице.

— Ты куда ж это направился?

Пестрая птичка, похожая на сойку, склонила набочок голову.

— Э-эх! Да куды-нибудь! — горестно вздохнул домовой. — Нету больше моих сил! Нету! — Он в сердцах бросил узелок на землю. — И так один остался! И овинники ушли, и банник! А ему, лентяю толстобокому, всё нипочем! — Домовой погрозил тощим кулачком в сторону избы. — Ужо вона будет тебе! Лодырь! Сам такой, а хозяйка еще хуже! Изба не метена, пол не скоблен, что стол, что огород — всё едино, репу сажать можно!

Скотины нету, да и была бы — с голоду б передохла! Солнце же вона, встает, а эти лежебоки еще дрыхнут на соломке! Зато вчерась ох как песни-то пели! Сам — не дурак вроде, и руки на месте, вчерась печь барыне класть закончил, да кто сейчас печи кладет? В поле надоть! Но энтому лодырю Поляница не указ! Он печь сложил, грошики получил — и к Мирону. У Мирона его тож не очень привечают, шкалик купил — и домой. Меланья пустой репы запарила, вот и сидели вечеряли. Песни пели, а потом на судьбу свою жалились. Птица заинтересованно повернула голову.