Магус

— Есть кто дома?

Хлопчик промолчал, однако ночная гостья так запросто уходить не желала.

— Хозяева, добрые люди, пустите переночевать, — задушевно попросила она. — Я ж вижу, есть кто-то. Добрые люди, я много места не займу, не объем вас, не обопью. Пустите, а то на дворе уж больно страшно одной!

Мыколка испуганно сглотнул и посмотрел на старших. Что вовкулак, что Андрий — оба спали крепким беспробудным сном. В стойле за домом глухо всхрапнул и ударил копытом Орлик, но он был слишком далеко, да и не спросишь ведь совета у коня.

Вдруг голос за дверью переменился, помолодел и стал невероятно похож на мамин.

— Мыколушка, — сказал голос. — Я так долго тебя искала! Я так соскучилась по тебе! Позволь мне войти.

И тонкие белые пальцы — ее пальцы! — протиснулись в дверную щель.

— Входи, — прошептал он, завороженный их видом, одним только допущением того, что мама вернулась, что она жива, что…

Что-то оборвалось в нем с легким дребезжанием порвавшейся на кобзе струны.

Пальцы. Вернее, уродливые утолщения, колечками плоти вспухшие вокруг ее ногтей. Ни у одного человека Мыколка не видел таких пальцев. Тем более — у мамы, уж ее-то руки он знал лучше всех на свете.

Но она уже вошла — конечно, никакая не мама, а дряхлая старуха, от одного взгляда на которую хлопчик оцепенел.

Вообще-то все старые люди для Мыколки делились на два типа: одни, навроде его бабули, были занудными, но добрыми. Таких годы одновременно и делали более стойкими, и размягчали. Других же — только иссушали, превращали в подобие той самой костлявой Смерти, которую малюют на картинках да показывают в вертепе. Такие становились злобными, ненавидели всех, кто моложе их.

Но та старуха, что ввалилась сейчас в избушку, не шла ни в какое сравнение с наизловреднейшими из них. Она была самим средоточием ненависти, порождением ночных кошмаров мечущегося в бреду ребенка.

На ее лице не отыскалось бы гладкого клочка кожи даже размером с ноготь младенца. Все оно топорщилось бородавками, меж которыми пролегали глубокие морщины — и те, и другие густо засеянные жесткими волосками. Старуха вообще была невероятно волосата, под длиннющим морковкообразным носом явственно проступали крысиные усики, а уж на голове творилось сущее светопреставление: распатланные космы змеились, спадая по плечам едва не до самого пола. При этом меняли цвет от пепельного до угольного, да еще время от времени вспыхивали алым, точно приугасший костер.

Глаза ее тем же самым алым горели постоянно.

Одежда на старухе представляла собою смесь из грязной рванины разных оттенков серого. А вот обувки у нее вообще не оказалось — и ошарашенный, вконец перепугавшийся Мыколка обнаружил, что ноги у гостьи давно не мыты, с длиннющими звериными когтями и — самое страшное — обе левые.

Это последнее, что он успел заметить. Старуха неожиданно ловко метнулась к нему и ухватила за плечи. Ногти старухи удлинились, превращаясь в остро отточенные ножи. Один из них она с видимым удовольствием прижала к Мыколкиному горлу.

— Что ж ты, родненький, молчал? Я ведь живой дух еще у опушки почуяла, вами тут все насквозь пропиталось. А ты — молчал…

— Знал бы — так закричал бы, — угрюмо отозвался хлопчик. Он с надеждой косился на взрослых, но те по-нрежнему крепко спали.

— Покричи, — милостиво кивнула старуха. — Покричи, если очень хочется. Они все равно не проснутся. А когда проснутся, нас здесь уже не будет. Мы с тобой отправимся далеко-далече, за синие горы, за быстрые воды… — Голос ее зазвучал напевно, а сама она начала раскачиваться из стороны в сторону; коготь-кинжал расцарапал кожу на шее у хлопчика, потекла кровь.

В следующие мгновения произошло сразу несколько событий.

Вопреки старухиным ожиданиям, запах крови разбудил Степана. Тот мигом смекнул, что к чему, но напасть на нее не решился, видя, что жизнь Мыколки висит на волоске. Но видел он и еще кое-что, чего ни старуха, ни сам хлопчик пока не заметили. На пороге у двери, которую старуха, входя, оставила открытой, появились два чобота — оба на левую ногу.

Ее ноздри раздулись, словно у почуявшего добычу хищника, глаза блеснули.

— О! — хмыкнула она. — Да вы ведь к тому же привели ко мне давних моих беглецов! Ну кто бы мог подумать!

Она только-только шевельнулась, чтобы поглядеть на чоботы, а Степан уже прыгнул. С невероятным проворством старуха отшвырнула от себя хлопчика — назад, к дверям — и взмахнула руками. Вовкулак молча полетел в угол, забрызгивая пол своей кровью.

— Зря ты… — начала было старуха.

Он прыгнул снова — зная, что его ждет, но понимая: по-другому нельзя. Чоботы тоже перестали маячить каменными столбами и набросились на старуху сзади.

Мыколка смотрел на них, растерянно сидя на прохладной влажноватой траве, потом вскочил и помчался к сарайчику, где был заперт Орлик. Он понимал, что долго дядьке Степану не продержаться, даже с помощью самоходных чобот. А дядя Андрий так и не проснулся.

Орлик уже и сам вовсю рвался на волю. Ударами копыт он пробил заднюю стенку сарайчика и, если б не подоспел Мыколка, все равно скоро бы освободился. Вдвоем они бросились к избушке, но — поздно.

Через дверной проем наружу вывалился Андрий. (Его выволок, взявши зубами за шиворот, Степан, пока чоботы отвлекали старухино внимание.) Оказавшись вне стен избушки, Ярчук тотчас проснулся, однако так и не успел сообразить, что же происходит. Его только и хватило на то, чтобы проверить, на месте ли заветный сундучок. Тот по-прежнему висел за спиной, в упряжи, которую Андрий не стал снимать на ночь, словно предчувствуя беду; да он вообще последнее время с ним и не расставался.

Почти на колени Ярчуку вдруг упал кровавый тюк шерсти, а потом — один из чоботов-самоходцев. Хата задрожала мелкой бешеной дрожью и буквально рухнула в небо, разбрызгивая во все стороны клочья мха и травяные ошметки. На месте, где она стояла, чернел прямоугольник обнаженной земли и корчились дождевые черви (или — оборванные корни?..), которые спешно силились зарыться как можно глубже, подальше от света и странной компании на поляне.

— Сбежала, зараза, — прохрипел кровавый тюк, в который превратился после схватки со старухой Степан. Он шевельнулся, пытаясь подняться, но тут же обмяк, поскуливая.

Андрий, хоть почти ничего не знал о случившемся, понимал: жить вовкулаку осталось совсем недолго.

— Эх, братику! — вздохнул Степан. — Видишь, как оно получилось. Меня ведь просили за тобой приглядеть, а я не справился…

— Кто просил?!

— Да твой гость. Который с сундучком… потом уже — без. Он ко мне заглянул перед смертью. И попросил — сказал, хороший ты козак, но один можешь не справиться. Так чтоб я позаботился… Взамен обещал обычным человеком сделать, а не волком. И вот…

— Ты уже начал в него превращаться, — прошептал Андрий. — Помнишь, тень у тебя чесалась? Я тебе еще сказал тогда, чтобы ты терпел. Так вот, ты ее не видел, а я — видел. В человечью она у тебя превращалась, потому и чесалась! И — я ведь только сейчас сообразил! — желудок у тебя тогда прихватило не оттого, что ты съел что-то! Ты ж воды выпил проклят-озерской, а она только для двоедушцев целебна, а для обычного человека — смертельна. А ты — между тем и этим, но больше все-таки человек. Ты — человек, понимаешь?! Несомненно человек!

— Э-э, нет, братец, — сказал, странно улыбаясь, Степан. — Я — сын Божий. Только так.

Голова его безвольно поникла, все тело обмякло — и Корж отправился Господним шляхом за окоем.

* * *

Того, что приключилось в избушке, Андрий понять никак не мог. Пo всему, столкнулись они с древнею и невероятно могучею силой. Если б не Степан, выпихнувший Андрия из хатки, бог весть, что бы случилось.

— Но почему она сбежала? — вслух размышлял Ярчук, помогая Мыколке собрать их нехитрый, после последнего приключения значительно уменьшившийся скарб. — Кажется, она хотела завладеть сундучком — вообще только он один всем, кто нам встречается, и нужен. Но перевес был на ее стороне. Тогда — почему?..