Страница 15 из 16
– Потребность – это точно, – согласился Илья. – Пьём сразу по способности и по потребности. Сколько войдёт.
– А как не пить? – продолжал Михаил. – День, второй, пускай даже неделю – оно ещё можно. А если совсем, до самой смерти не выпить? Подумай только. Сплошь одно и то же. Ведь столько верёвок нас держит и на работе, и дома, что не охнуть, столько ты должен был сделать и не сделал, всё должен, должен, должен… А выпил – и уж ни холеры не должен, всё сделал, что надо. И так тебе хорошо бывает, а кто откажется от того, чтобы хорошо было, какой дурак? Выпивка – она ведь вначале всегда как праздник. Опять же надо меру знать…
– Если бы меру знать, половины того, что она с нами творит, не было бы.
– Оно, конечно, не было бы. С другой стороны, скажи мне сейчас, мол, хватит, остановись – разве я остановлюсь? Хотя оно, может, и правда хватит: вроде полегчало, теперь, ясное дело, на другой бок пойдёт. А всё равно мне ещё надо, такая у меня натура. Она пока своё не возьмёт, её лучше не удерживай. Она не любит выгадывать, делать только наполовину, ей всё надо до отвала, всласть. И работать, и пить. Сам знаешь.
– Сколько у тебя в месяц выходит?
– Чего в месяц? Вина, что ли?
Илья засмеялся:
– Вино ты без бухгалтерии пьёшь, я знаю. Я спрашиваю, какой у тебя заработок – ага, сколько ты денег в месяц получаешь?
– Заработок… Когда как, Илья. Заработки теперь, если хочешь знать, не те. Механизаторы у нас ещё зарабатывают, а мы, кто на своих ногах ходит, нас попридержали. Мне против старого, вот как в первые годы было, почти вполовину только начисляют. Раньше две-три баржи нагрузил и можешь спокойно в потолок поплёвывать. Правда, и работали. Ох, работали, не то что сейчас. На руках эти бревешки-то катали. Теперь что, теперь краны. Подцепил – отцепил, смотри только, чтоб не придавило. И везде так, кругом машины заместо людей, техника.
– Легче с ней, с техникой-то.
– Легче, конечно, кто спорит. Далеко легче. Не надрываемся. – Михаил ненадолго задумался и вдруг с чувством сказал: – А всё-таки тогда как-то интересней было. Взять те же баржи. Любил я эту погрузку, и даже не из-за денег, хоть и деньги там были тоже немаленькие, а из-за самой работы. По двое суток с берега не уходили. Пока не нагрузим, все там. Еду нам ребятишки в котелочках принесут, поели – и опять. Азарт какой-то был, пошёл и пошёл, давай и давай. Откуда что и бралось?! Вроде как чувствовали работу, за живую её считали, а не так, что лишь бы день оттрубить.
– Тогда ты был помоложе.
– Помоложе-то помоложе… А вот вспомни, как в колхозе жили. Я говорю не о том, сколько получали. Другой раз совсем ни холеры не приходилось. Я говорю, что дружно жили, всё вместе переносили – и плохое, и хорошее. Правда, что колхоз. А теперь каждый по себе. Что ты хочешь: свои уехали, чужие понаехали. Я теперь в родной деревне многих не знаю, кто они такие есть. Вроде и сам чужой стал, в незнакомую местность переселился.
Скрипнула дверь в избе, и Михаил вскинул голову. Вышла Нинка – не Надя. Оглянулась – никого нет, покружила вокруг поленницы и моментом юркнула за неё. Михаил подождал, пока Нинка сделает своё дело, и высунулся в дверь:
– Нинка, иди-ка сюда.
– Заче-ем? – испугалась девчонка. Она никак не ожидала, что за ней могут следить из бани.
– Иди-иди, голубушка, тут всё узнаешь.
– Я больше не бу-у-ду.
– Иди, тебе говорят, пока я тебе не всыпал.
Озираясь, Нинка бочком влезла в баню, заранее запыхтела.
– Тебе сколько можно говорить, чтоб ты место знала? Ноги у тебя отвалятся, если ты добежишь куда надо?
– Я больше не бу-у-ду.
– Не бу-у-ду. Только одно и заучила. Мне с тобой уж надоело разговаривать. Вот сейчас возьму и выпорю, чтоб помнила. А дядя Илья посмотрит, понравится это тебе или нет. Я знаю: у тебя одно место давно уж чешется. Уважить его надо, почесать, раз такое дело.
Нинка запыхтела сильнее.
– Ну, что молчишь?
– Я тогда мамке скажу, что ты здесь вино пьёшь, – быстрым говорком предупредила Нинка и прицелилась на дверь, готовясь дать стрекача.
– Я вот те скажу! – взвился Михаил. – Я те так скажу, что и мамку свою не узнаешь! Тебя для того, что ли, научили говорить, чтоб ты родного отца закладывала? Мамке она скажет. Вот вша какая! – пожаловался он Илье. – От горшка два вершка, а туда же. Ты погляди на неё.
– Тогда не дерись.
– Никто с тобой не дерётся – помалкивай. Хотя оно, конечно, следовало всыпать на память за такие фокусы.
– Ладно, отпусти ты девчонку, – пожалел Нинку Илья. – Она больше не будет.
– Будешь, нет?
– Не буду, – проворно пообещала Нинка и выпрямила голову, глазёнки сразу забегали по сторонам, схватывая всё, что она не успела заметить.
– Ишь, шустрая какая. «Не буду» – и дело с концом, и отделалась. Ты как тот петух: прокукарекал, а там хоть не рассветай. Так, что ли? Погоди, не торопись. Успеешь, не на пожар. Я бы тебя выпорол, да вот дядя Илья не хочет. А за это ты нам с дядей Ильёй должна принести что-нибудь закусить. Поняла?
– Поняла.
– Ни холеры ты не поняла.
– Я мамке скажу, она даст.
– Опять двадцать пять. Опять она мамке скажет. Да ты без мамки-то не можешь, что ли? Забудь ты про неё. Совсем забудь. Ты нам так принеси, чтоб мамка твоя не видала и не слыхала. Теперь поняла?
– Теперь поняла.
– Посмотри там на столе или в кладовке и потихоньку принеси. А я тебе потом за это бутылку дам. – Михаил отставил в сторону пустую бутылку.
– Да-а, – навострилась Нинка. – Ты дашь, а сам же и отберёшь.
– Не отберу, не отберу. Беги.
– А тогда отобрал.
– Тогда отобрал, а сейчас не буду. Сейчас у меня свои есть. Вот дядя Илья свидетель, что не отберу.
– Я свидетель, – хлопнул себя по груди Илья.
Нинка стояла.
– Ну, что тебе? Беги скорее.
– Мне две надо, – Нинка метнула быстрый взгляд на вторую пустую бутылку.
– Две дам, только беги Христа ради. – Михаил присоединил к первой бутылке вторую.
Нинка принесла под платьишком булку хлеба, больше ничего, потому что от стола, возле которого она делала круги, мать её турнула, а с булкой дело обстояло проще, она лежала в сенях, где Надя оставила её до завтрака.
Хлеб – это, конечно, лучше, чем совсем ничего, но одного хлеба было всё-таки маловато для утренней выпивки. Тут Михаил вовремя вспомнил, что как раз над головой, на бане, несутся две или три курицы. Нинка полезла и принесла пять яиц вместе с подкладышем, который лежал там, наверно, с весны и который Михаил по своей привычке глотать все залпом и не смотреть, что глотает, умудрился всё-таки после водки проглотить. Хоть и не на чистый желудок, а всё равно у него глаза полезли на лоб и стало всего выворачивать, так что пришлось эту закуску запивать опять водкой, чтобы промыть горло. Долго он ещё плевался и матерился и яйца больше пить не стал, ломал один хлеб.
За яйца Нинке отдали третью бутылку, которая валялась в курятнике, а за то, что сбегала за солью, пришлось пообещать и четвёртую, ещё недопитую. Карауля её, девчонка не шла из бани. Показываться в избе ей не имело никакого интереса ещё и потому, что даже здесь было слышно, как Надя ищет хлеб, который будто корова языком слизнула. Нинка спокойно помалкивала и чистыми, невинными глазёнками посматривала на мужиков, с которыми она чувствовала себя в полной безопасности. Теперь судьба крепко связала её с ними, и Михаил мог быть спокоен, Нинка не выдаст. Скоро ей опростали и эту бутылку, и она потащила её прятать туда же, за поленницу. Потом пооколачивалась в ограде и, как обычно, кругами стала приближаться к избе. Видно, захотела есть.
После водки разговор у мужиков пошёл опять бодрее. Только один раз и помялись, ослабли, это когда Илья захотел оправдаться, что ли, перед кем-то за сверхурочную выпивку и сказал:
– А что делать? Возле матери нам находиться, я считаю, больше незачем – ага. Сам видишь, она уже села. Того и гляди, побежит.
– Это она может, – мотнул головой Михаил.