Страница 19 из 37
— Семейные проблемы?
— Да не то чтобы, — с неохотой протягиваю я и вновь сбрасываю поступающий звонок. Больше пяти минут мама не даёт о себе знать. Да и после вызовов больше не следует. Я облегчённо выдыхаю. Юлия считает за лучшее не спрашивать меня больше ни о чём. И правильно.
До метро я добираюсь одна, оставив подругу на работе. Уже начинает смеркаться — о своём наступлении зима всегда даёт о себе знать уже и тем, что к пяти вечера улицы заволакивают сумерки, а в самых людных частях столицы зажигаются фонари, и все работающие ещё с большим огорчением взирают на часы и ещё сильнее хотят как можно скорее оказаться дома. А меня не волновало ничего. Я вернулась и, безразличным взглядом окинув своих соседок-первокурсниц, бросила сумку на кровать, думая об уже недалёком нищенском студенческом будущем. Теперь, после увольнения, поистине недалёком.
Секунды длились медленно, неимоверно медленно. Хотелось, подобно ежу, побыть наедине со своей мрачностью, а все были в комнате, в сборе, и это меня немного раздражало. Но так как в последний раз я выплёскивала свой гнев при разговоре по мобильному с мамой, я мысленно заедала эти обиды. Кстати, насчёт разговора… Я взглянула на дисплей сотового, на котором отобразились три пропущенных (а, точнее, отклонённых) ещё днём от мамы, обвела задумчивым взглядом соседок, которые были заняты — каждая своими делами (но при этом я знала, что, как только покину комнату, они тут же начнут обсуждать меня) и, вздохнув при этой мысли, взяла телефон и отправилась в душ. Стены у нас тонкие, а уши по общаге большие, но, если включить воду, ничего слышно не будет. Так я и поступила. И мамино «Алло» показалось мне таким нежным, но в то же время встревоженным, что я беспокойно заёрзала на тёплом (благо, работал утеплитель) полу рядом с душевой. «Ты звонила, мам». Это сухое «Ты звонила, мам». Каждый ребёнок на свете, должно быть, в несчастьях проклинает себя за все безразличность и равнодушие, вложенные в это «Ты звонила, мам». Хотя нет, есть ещё похлеще. И, точно чтобы добить создавшуюся ситуацию, я произнесла это «я была занята, мам», но она не отвечала долго, и каждый бы уже на моём месте понял, что произошло или происходит что-то ужасное, что не поправить одними лишь словами.
— Папа…
***
Мой папа всегда любил Dire Straits. Особенно Brother In Arms. Он плакал на любых мероприятиях, когда слышал первые аккорды гитары в этой песне. До определённого момента я не находила ни в этой песне, ни в самой группе ничего особенного, несмотря на мою большую любовь ко всем музыкальным произведениям 80-х годов. Но однажды он, улыбаясь и улетая в воспоминания, рассказал, почему именно это песня. И почему его так трогает одно лишь напоминание о ней.
— Когда я собирался в армию, я слушал эту песню почти каждый день (да, мой папа знает английский. Более того, в детстве мы даже вместе учили его). Оттого и воспоминания такие.
У всех свои воспоминания. И никогда не знаешь, что вспоминает человек, слушая ту или иную песню. Но за это мы музыку и любим — не вслушиваясь порой в текст, мы находим в ней для себя нечто большее, чем только лишь рифмованные строчки и мелодичные куплеты. Вместе с этими знакомыми словами мы уходим в воспоминания, и нас либо гложет боль души по уже давно ушедшему, либо радуют счастливые воспоминания прошлого. Что чувствовал папа при этом?
— Да, я знаю эту историю, — тоже улыбаясь, говорю я. — Когда тебя забирали в армию, но ты не пошёл. Просто не смог. Потому что появилась я.
— Ну, да, как-то так, — неопределённо качал головой отец. Ему нравилось вспоминать. Ему определённо нравилось возвращаться в былые воспоминания. Впрочем, кому из людей это не нравится?
— Папа…
Сердце замирает у меня в груди, и слёзы уже сами собой текут по щекам. Я не помнила, как бешено ворвалась в комнату, то ли бессознательно кидаясь кому-то в объятия, то ли кто-то сам стал обнимать меня. Соседки? Да, безусловно, это были они. Но у меня в голове только звенели слова мамы, и шумела не выключенная в душе вода. You did not desert me, My brother in arms…
Сколько потом дней подряд играла у меня в голове эта песня? Сколько потом дней подряд прокручивала я в голове слова матери? Для меня перестало быть важным абсолютно всё, и я с нетерпением ждала прихода выходных. А неделя, как назло, выдалась самой насыщенной в плане учёбы, и все пары по определённым датам сошлись именно на ней. You did not desert me, My brother in arms…
Мой отец очень серьёзно заболел. И пока врачи не могли прогнозировать чего-то определённого, но каждый второй пожимал плечами. В итоге, папу положили в больницу. Никто не мог ничего сказать. И эта неопределённость пугала сильнее любого поставленного диагноза. Мне бы скорее приехать, увидеть его в палате, утешить и успокоить.! А дни, как назло, медлили и ползли самыми медленными в мире улитками.
В четверг, зная, что назавтра у нас нет пар, когда я собралась уезжать домой, мне написала Дарья. Её сообщение странного содержания тут же привлекло моё внимание, несмотря на смятение и рассеянность, которые сопровождали меня с самого начала недели. Соседка спрашивала, собираюсь ли я заехать ненадолго в общагу перед тем, как поеду домой. Да, естественно. Все свои вещи я не решилась тащить в университет. Дарья — Дарья! — от которой я не могла никогда ожидать не то что подобного, но даже элементарного извинения, слёзно просила и умоляла меня, зная о грядущей проверке в общежитии: «На посвяте, на котором я была вчера, мне налили в колу немного виски, о чём я совершенно не просила. Я не выпила ни капли, только принесла с собой стакан. Вылей, пожалуйста, если не трудно. Очень прошу».
Когда я ехала в автобусе, я вспоминала себя первокурсницей. И разве это повод — винить их в том, что у них столько желаний и возможностей? Разве стоит их упрекать в том, что они только начинают учиться и многого не знают? Да и сама я… Разве столько много знаю, что чуть не пошла работать в ночной клуб? Впервые за всю эту неделю такие мысли заставили меня улыбнуться.
За моими сборами в общежитии наблюдала Ангелина. У девушки не было пар в этот день, и она молча смотрела, как я пытаюсь впихнуть в рюкзак вещи в таком количестве, в котором их просто невозможно туда впихнуть, сидя на своём втором ярусе, по-турецки сложив ноги.
— Дай помогу.
Она спешно спустилась, и мы стали пытаться сделать невозможное вместе. Получалось всё ещё плохо, но уже куда лучше, чем одной. Я поблагодарила Ангелину и, к моему огромному удивлению, она обняла меня перед тем, как мы распрощались на мои долгие выходные.
— Можно я буду иногда брать твою подушку? Я всё не решалась у тебя это спросить, но поступала так, когда тебя не было, — скромно поинтересовалась соседка, робко улыбаясь. Девушка имела в виду мою подушку, с одной стороны у которой были вышиты разноцветные блёстки. — Просто когда тебя нет, я беру её и рисую на ней сердечки и прочее, — негромко добавила она.
Как после этого можно было не улыбнуться! Я ещё раз обняла Ангелину и отправилась в путь, в свой любимый подмосковный город, слушая песню, которая то и дело вызывала у меня слёзы в последнее время. You did not desert me, My brother in arms…
***
Сложно передать словами, что чувствуешь, когда глядишь на до боли знакомые места, в которых ты родился и рос, а теперь приезжаешь сюда лишь когда находится время. На нашем маленьком городском вокзальчике так ничего и не поменялось. Также продолжают спешить нелепые и порой рассеянные люди — одни, усталые, мчатся домой из Москвы, с работы; другие ездили в пригороды к родственникам и знакомым. Есть и такие, у кого сама работа — вокзал. Среди таковых, например, встречающие новых пассажиров маршруточники, которых слышно ещё с самого перрона с их забавным акцентом. Один такой мужчина знает меня в лицо. Когда я подхожу к маршрутке, взгляды наши встречаются, и на его смуглом лице мелькает улыбка. Он кивает мне, я — ему, а затем время снова начинает бежать по своей накатанной, совершенно забыв о том, что только что остановило мгновение для едва ли знакомых друг другу людей.