Страница 9 из 10
Он научился разглядывать в умело подкрашенных глазах следы ночных слез и бессонницы, и ещё научился читать по губам те слова, которые она ему беззвучно шептала при встрече: «Доброе утро, милый», «Я скучала по тебе, очень», «Саша, Сашенька»…
Отношения осложнялись тем, что они встречались только в адвокатской комнате, которая просматривалась, и, скорее всего, ещё и прослушивалась. Как-то проявлять свои чувства было категорически нельзя. И эти внешне тщательно подавляемые чувства бушевали и сжигали их изнутри, заполняя душу болью и каким-то горьким счастьем.
Они писали друг другу письма, тихонько шептались, склоняясь над материалами дела, и их лёгкие, практически незаметные для постороннего взгляда прикосновения доводили обоих почти до исступления. Каждый раз она приносила ему какие-то мелкие подарочки, то, что можно было взять с собой не вызывая нареканий: маленькие шоколадки, конфеты, пакетики с чаем, яблоки, сигареты…
Он писал ей стихи, много стихов, почти к каждой встрече. Страстные, исступленные, горячие, искренние. Никогда раньше не подозревал он, что у него есть поэтический дар…
Через полтора месяца этих сладостно-мучительных отношений им выпала счастливая карта. Коротенькое свидание без свидетелей. Двадцать две минуты наедине, без подслушивающих и подглядывающих…
– Меня на завтра следователь вызывает, – сказал Саша ей накануне, – в прокуратуру повезут.
– Я знаю, я тоже там буду, – ответила Татьяна. – Попрошу, чтобы мне дали возможность переговорить с тобой наедине. Там есть специальные комнаты… Без аппаратуры.
И она посмотрела на него особенным взглядом.
Он сразу понял, что взгляд особенный, буквально почувствовал всеми клеточками своего тела, которые как будто разорвались на тысячи маленьких невидимых фейерверков после слова «наедине».
Следователь вызывал для закрытия дела. Следственные мероприятия были закончены, пора было передавать материалы в суд. Ещё один суд, ещё одна нервотрёпка, ещё одно выворачивание наизнанку. И, скорее всего, приговор, на этот раз окончательный. И он уже не увидит Её так близко. Может быть, вообще никогда уже не увидит…
Но до этого у них будет свидание. Наедине. Боже, как она это сказала! Ни одна кровинка в лице не дрогнула! Какая женщина! И это «наедине» будет завтра!
Это была его первая и последняя ночь в СИЗО, во время которой он так и не смог уснуть. Даже в самые худшие и отвратительные дни, когда хотелось наложить на себя руки от роковой безысходности и отвращения к этим стенам, сон всегда являлся к нему утешительным спасением и средством забвения, помогавшим на утро взглянуть на ситуацию чуть-чуть по-другому…
Но в эту ночь, ночь «накануне», он так и не смог заснуть. Лежал с закрытыми глазами и представлял, как пройдет это их первое и, вполне вероятно, единственное «наедине»…
И вот наступило утро этого особенного дня. С самого начала день пошёл не так.
Сначала почти на час опоздал конвой. Ещё полчаса было потеряно на оформление передачи подследственных под юрисдикцию прокуратуры. Следующая досадная задержка произошла у здания прокуратуры, где собралось с десяток журналистов, жаждущих поснимать обвиняемых по громкому делу и получить парочку свежих пикантных комментариев. Начальник конвоя минут пятнадцать переговаривался с кем-то по рации, после чего дал водителю команду ехать к другому входу в здание. Всё это время внутри у Алекса клокотал вулкан эмоций, выдаваемых только каплями пота на лбу и едва слышным поскрипыванием зубов.
Следователь продержал его почти два часа. За это время были просмотрены документы только по двум эпизодам из шести… Эти два часа показались Алексу вечностью. Было странное ощущение, что время разбухло, как напитавшаяся пылью вата, и тянется чудовищно, нечеловечески, нереально медленно. В конце концов, следователь сдался и сказал: «На сегодня всё. У Вас ещё будет встреча с Вашим адвокатом. Мы задержались, поэтому более детально вы с ней сможете обсудить материалы следствия в СИЗО». Алексу показалось, что у него с минуты на минуту закипит кровь, настолько невыносимым стало это затянувшееся ожидание.
Конвойный отвёл его в небольшую пустую комнатку с зарешеченным окном, с одиноким столом посередине и несколькими стульями вокруг. Александр стоял посреди комнаты и ждал, переминаясь с ноги на ногу.
Ровно через минуту в коридоре послышался приближающийся перестук каблучков. Его сердце мгновенно перестроилось на этот стремительный неровный ритм.
«Снимите с него наручники», – повелительно сказал такой знакомый, любимый голос. На пороге стояла Татьяна. Конвойный снял с Алекса наручники и вышел. Татьяна закрыла дверь на ключ и шагнула к нему навстречу.
С этой секунды медленное тягучее время вдруг встрепенулось и понеслось как безумное, взрывая мозг, ускоряя сердцебиение до несовместимого с жизнью ритма, ломая стрелки в часах…
Воспоминания о том, что произошло дальше, отложились у Алекса в памяти хаотично и сумбурно, как обрывки какого-то старого фильма. Вот они целуются, как безумные, лихорадочно обнимая друг друга… Вот он гладит её обнаженную грудь, сходя с ума от долгожданного ощущения тёплой упругости у него в ладонях… Вот её руки гладят его тело – сильно, быстро, жадно… «Она в любви такая же, как в своём рукопожатии», – проносится где-то далеко смутная мысль, и всё снова погружается в туман чувственных прикосновений… Вот он жадно целует её, везде, где успевает увидеть полоску загорелой кожи…
Сколько это продолжалось они не смогли бы сказать. Минуту? Час? День? Вечность? Они не сказали друг другу ни слова, не проронили почти ни звука, любили друг друга молча, не тратя время на ненужные слова, которых уже достаточно было сказано и написано друг другу… Две измученные запретной любовью души встретились и впились друг в друга, танцуя какой-то неподвластный логике танец страсти.
А между тем в дверь стучали. И уже достаточно долго.
– Татьяна Александровна, Татьяна Александровна, у вас там всё в порядке? Откройте, уже всех на отправку собрали, больше нет времени…
Они насилу вернулись в реальность. Cамым трудным было оторваться друг от друга. Но выбора не было. Кое-как за несколько секунд приведя в порядок платье, Татьяна повернула ключ в замке, открыла дверь и, отвернувшись от конвойного, сказала в его сторону чужим безжизненным голосом: «Выводите».
На большее у неё не хватило сил. Она так и стояла спиной к двери, когда он проходил мимо, на мгновение ещё раз погрузившись в дурманящую волну её запаха. Она даже не посмотрела в его сторону. Просто из чувства самосохранения, которое под страхом смерти требовало держать себя в руках.
Выходя, он бросил взгляд на настенные часы. Они провели вместе 22 минуты. Всего двадцать две! Просто ничто, мгновение, миг…
И именно этот миг привёл их к катастрофе, разразившейся через два дня. Как знать, не будь этого безумного свидания, этого невероятного по силе взрыва чувственности, возможно, их любовь не привела бы к таким жестоким последствиям…
Следующая встреча состоялась через два дня, в СИЗО. Она пришла с материалами по двум главным эпизодам, которые составляли основу обвинения. До суда оставался месяц, надо было готовиться, однако обсуждать протоколы не было ни сил, ни желания.
Они сидели друг напротив друга, склонясь над папкой с документами, и молчали. Он тихонько поглаживал её ладонь, прикрыв её страницей какого-то протокола, она смотрела ему в глаза…
Несколько вечностей спустя она отняла руку, чтобы уже через секунду вернуть её обратно и вложить в его пальцы записку. «Я написала тебе стихи, впервые в жизни», – сказала она беззвучно, одними губами.
Он понял, и в его сердце запульсировала безграничная нежность, которой не хватало места внутри – она изливалась из глаз, заставляла дрожать руки, растягивала губы в ласкающей мягкой улыбке…
«Она написала…мне…» – душа ликовала и пела что-то неуловимое, непонятное, невообразимое. Никогда ещё ни одна женщина не писала ему стихи, ни одна из его многочисленных любовей, подружек и жён.