Лонвилль

– Ты просто маленькая дурочка, – снова усмехнулся Билли и отправился прочь. – Через пару-тройку лет ты все узнаешь.

Саманта ничего не поняла из его последних слов. Она лишь показала язык ему вслед, а потом, обернувшись, увидела, что женщина запустила двигатель, и через несколько секунд ее машина скрылась в переулке. Все, что успела сделать Саманта, это поднять фотоаппарат и сделать еще пару снимков удаляющегося автомобиля.

3

Мила остановила машину напротив дядюшкиного дома на Оук-Роуд и с легкой печалью посмотрела на него. Двадцать лет, снова подумала она, с ума можно сойти, ее не было здесь целых двадцать лет. Она оглядела белый невысокий заборчик, лужайку между ним и домом, моментально вспомнив, как будучи маленькой девочкой спускалась по крылечку, держа маму за руку, а потом гордо шагала с ней по сонному мирному городку. Она вспомнила, как дядюшка доставал свежую почту из этого самого почтового ящика, торчащего на шесте у дороги, а потом возвращался в дом, садился в старое продавленное кресло и приступал к чтению новостей, таким образом поддерживая свою связь с внешним миром.

Как же давно она не была здесь. Кто бы мог подумать, что за этим маленьким заборчиком живет ее единственный оставшийся в живых родственник, нелюдимый и замкнутый дядюшка Томас, которого все-все-все – даже она и ее мама – считали чудаком. Вздохнув, Мила выбралась из машины и, потянув на себя низенькую калитку, окрашенную в один цвет с заборчиком, вошла во двор и направилась к крыльцу.

Стук в дверь не дал никаких результатов. Немного постояв на пороге, Мила отступила назад, посмотрела на окна и крикнула:

– Дядя! Дядюшка Томас, ты дома? Это я, Мила, твоя племянница. Ты меня помнишь?

Она снова прислушалась и во все глаза смотрела на окна, надеясь заметить в них какое-нибудь движение, но безрезультатно. Дом ответил ей тишиной.

Мила сделала еще несколько шагов назад и только теперь поняла, что дом выглядит так, словно в нем давно никто не живет. Она внимательно оглядела покрытые толстым слоем пыли стекла и облупленное крыльцо, которое последний раз красилось, явно, много лет назад. Мила перевела взгляд на неухоженную, поросшую высокой нескошенной травой лужайку вокруг себя, и задумалась, почувствовав нарастающую в груди тревогу. В принципе, дядюшка никогда не был слишком уж опрятным домохозяином, не славился любовью к чистоте, и Мила отчетливо помнила, как мама, ежегодно приезжавшая сюда, несколько дней тратила на то, чтобы навести порядок и привести дом в божеский вид, но…

Сейчас все выглядело именно так, словно в доме уже давно никто не живет. Снова почувствовав легкое головокружение, Мила вернулась к заборчику и только сейчас поняла, что белая краска не обновлялась, как минимум, несколько лет. Она открыла почтовый ящик, торчащий на почерневшем от времени деревянном столбике у ветхой калитки и заглянула внутрь.

Пусто. Только высохшая прошлогодняя листва, которую, судя по всему занесло сюда ветром. Но чтобы дядюшка перестал выписывать газеты? В это она могла поверить с трудом, и тревожная мысль, словно молния, пронзила ее голову – а что, если дядюшка давно уже умер?

– Дядюшка! – взволнованно крикнула она, снова посмотрев на дом. – Дядюшка Томас, ты дома?

Тишина.

Мила посмотрела на часы и, убедившись, что уже больше десяти утра, с надеждой подумала о том, что может быть он просто ушел куда-нибудь ненадолго. Но ведь он не любил покидать дом без крайней необходимости. Может быть он пошел рыбачить на пруд, хотя он никогда не пылал любовью к рыбалке, но куда еще можно пойти в Лонвилле в десять часов утра?

– Ты кого-то ищешь? – раздался за ее спиной скрипучий голос.

Обернувшись, Мила увидела худенького старичка, одетого в светлый старомодный костюм. Он облокотился на кривой заборчик и с интересом разглядывал ее. Догадавшись, что это, скорее всего, бдительный сосед, она направилась к нему, периодически оглядываясь на дом и надеясь увидеть в одном из окон грустное лицо дядюшки Томаса.

– Я пытаюсь разыскать своего дядю, он жил… Он живет в этом доме, – ответила она, поравнявшись с ним. – Вы не знакомы с ним, случайно?

Старичок от души рассмеялся, чем вызвал недоумение в глазах Милы, и переспросил:

– Знаю ли я старину Томаса Дункана? – этот вопрос, явно, позабавил его, и ему потребовалось некоторое время, чтобы справиться с новым приступом смеха и ответить ей. – Я живу по соседству с этим человеком почти пятьдесят лет, – старичок пальцем указал на дом на противоположной стороне дороги, – так что, думаю, что знаю его… – он замолчал ненадолго и бросил короткий взгляд в сторону дома дядюшки, а потом добавил, усмехнувшись. – Да, я думаю, что знаю Томаса довольно хорошо. Пожалуй, я гораздо ближе и роднее ему, чем какие-нибудь там родственники, которые совсем забыли о его существовании.

Мила почувствовала нотки злого сарказма в голосе этого сухонького старичка, но сделала вид, что не заметила этого. Она лишь украдкой бросила взгляд в сторону дома, на который указал старичок и обратила внимание на то, что тот выглядел не более опрятным, чем дом дядюшки – такие же покрытые многолетним слоем пыли окна, пошарпанные стены и запущенная лужайка на переднем дворе. Это немного приободрило ее и отогнало тревожные мысли. Видимо, старикам совсем сложно справляться с хозяйством и поддерживать свое имущество в пристойном виде, а заказать комплексную уборку в клининговой компании им не по карману, вот они потихоньку и зарастают грязью.

– А вы случайно не знаете, где он сейчас? – спросила она.

– Понятия не имею, – старичок беспечно пожал плечами. – Давненько не встречал его… Быть может, он перебрался из нашего захолустья куда-нибудь в другое место?

Услышав это, Мила снова с тревогой оглянулась на дом и подумала о том, что исключать того, что дядюшка умер, тоже не стоит.

– Насколько давно, вы не припомните?

Наблюдая за окнами, она все еще ждала увидеть очертания дядюшки в одном из них. Он запомнился ей постоянно сутулившимся невысоким, худощавым человеком с небольшим пузиком, всегда одетым в коричневый костюм. Мама говорила, что он был таким всегда. Мила снова вспомнила, как он неделями ходил в одной и той же одежде, до тех пор, пока запах пота не становился невыносимым даже для него, и переодевался, чтобы снова стать аккуратным и чистым, и начать этот замкнутый круг сначала. Такой подход к жизни, впрочем, как и множество других странностей, искренне удивлял маленькую Милу. «Просто твой дядюшка мыслит не совсем так, как большинство людей, – объясняла ей мама в детстве. – Он может совсем не обращать внимания на те вещи, которые будут раздражать других до мозга костей.»

– Тебя зовут Мила? – неожиданно спросил старик, вырвав ее из размышлений.

Она, опешивши ненадолго, повернула к нему голову и внимательно посмотрела в его прозорливые смешливые глазки, потрясенная тем, что он знает ее имя.

– Я помню тебя, – продолжил старик с улыбкой, не дождавшись ответа. – Кажется, когда-то давно вы с матерью ежегодно приезжали к Томасу ненадолго, так?

Мила оказалась в силах только лишь кивнуть головой, а старик благодушно добавил:

– Как же ты выросла и похорошела… Я иногда видел, как ты играла на этой прекрасной лужайке и несколько раз давал тебе конфеты. С разрешения твоей мамы, конечно.

– Я этого совсем не помню, – честно ответила Мила, почувствовав себя немного неловко, хотя ей очень не хотелось обижать этого милого человека.

– Неудивительно, ведь это было так давно. Ты была совсем ребенком, – философским голосом произнес старичок и самодовольно кивнул. – Молодежь очень быстро забывает подобные мелочи. Только старые дураки вроде меня хранят все эти воспоминания в своих головах… А чем еще заниматься в этом богом забытом паршивом городишке, – он снова ухмыльнулся. – Я до сих пор помню те маленькие голубые конфеты, которые я давал тебе, когда ты играла у забора. Хоть какое-то разнообразие в бесконечно одинаковых серых буднях, черт возьми!