Страница 14 из 15
– Юмористический монолог!
– Ладно, там в последнем акте можно вставить что-нибудь серьезное, – поспешно прибавил Хьюэл. – Сегодня набросаю, без проблем.
– И непременно сделай, чтобы кто-нибудь кого-нибудь заколол, – велел импресарио, поднимаясь на ноги. – Подлое убийство всегда идет на ура.
И ушел, чтобы поторопить рабочих с установкой сцены.
Хьюэл вздохнул и взялся за перо. Где-то за холщовыми стенами скрывался городок Вислопес, что невероятным образом примостился на почти отвесных стенах каньона. В Овцепиках имелось предостаточно плоскостей. Вот только почти все они были вертикальными.
Хьюэлу Овцепики не нравились – что странно, ведь гномы жили здесь испокон века, а сам он как раз и относился к этому народу. Но беднягу давным-давно изгнали – за клаустрофобию, а пуще того за тягу мечтать наяву. Местный король гномов решил, что такое свойство не подходит работнику, чья обязанность не только замахиваться киркой, но и не забывать ею бить. Поэтому сородичи снабдили Хьюэла весьма скудным мешочком золота, наилучшими пожеланиями и твердой рукой спровадили куда подальше.
По воле судьбы в тех краях как раз выступала бродячая трупа Витоллера, и гном выкроил один медяк, чтобы посмотреть «Дракона равнин». Все представление он просидел с каменным лицом, ушел к себе, а наутро постучал в дверь фургона импресарио, держа первую версию «Короля под горой». Пьеса вышла не очень, но Витоллеру хватило прозорливости разглядеть в лохматой башке незнакомца незаурядный запас воображения, поэтому, когда труппа вновь снялась с места, одному из артистов пришлось бежать, чтобы поспевать за остальными…
Частицы чистого вдохновения без устали летают по вселенной. Время от времени одна из них поражает восприимчивый ум, который затем открывает цепочку ДНК, или пишет сонату для флейты, или изобретает способ заставить лампочки изнашиваться в два раза быстрее. Но это редкость, в основном такие частицы пропадают впустую. Большинство людей проживают свои жизни, так ни разу и не ощутив прилив вдохновения.
Некоторым приходится еще тяжелее. На них вдохновение обрушивается всей своей массой.
Одним из таких неудачников и был Хьюэл. В его небольшом крепком черепе, созданном эволюцией с расчетом разве что на устойчивость к ударам топора, курсировало столько воображения, что хватило бы на полную историю театрального искусства.
Он облизнул кончик пера и застенчиво оглянулся. Никто не обращал на него внимания. Гном осторожно поднял «Волшебников» и выудил другую пачку бумаги.
Еще одна халтурка. Каждая страница была буквально полита потом, а слова расползались по рукописи в обрамлении клякс, вычерков и убористых примечаний. Хьюэл минуту смотрел на них, провалившись в мир, где была только следующая пустая страница и сотни голосов, что кричали в голове, наполняли сны.
А затем принялся писать.
Избавившись от строгого надзора гнома, Томджон откинул крышку коробки с реквизитом и с природной методичностью ребенка начал перебирать короны.
Высунув язык от усердия, Хьюэл строчил и строчил; его перо летало над испещренной чернилами бумагой. Он нашел место и для судьбоносной любви, и для комических могильщиков, и для короля-горбуна. Вот только котов и роликовые коньки пока не удавалось пристроить…
Уловив какой-то звук, гном поднял голову.
– Уймись, парень, – сказал он. – Да она у тебя на ушах висит. Положи на место.
Диск плавно вкатился в зиму.
Зима в Овцепиках – это совсем не волшебный заснеженный мир, где каждая веточка словно облита застывшим сахаром. Зима в Овцепиках на подобное не разменивалась; то были врата прямиком в первозданный холод, что существовал еще до сотворения мира. Зима в Овцепиках – это несколько ярдов снега, когда деревья становятся просто неясными зеленоватыми фигурами, закутанными в сугробы. Зима означает ленивый ветер, что не трудится огибать людей, а дует прямиком через них. Население Овцепиков в принципе не расценивало зиму как нечто приятное, зато у них имелось аж восемнадцать разных слов для обозначения снега[5].
Голодный и несчастный призрак короля Веренса бродил по крепостным стенам, вглядывался в любимые леса и ждал, когда же ему улыбнется удача.
То была зима предзнаменований. Ночью по холодному небу проносились кометы. Днем над землей плыли облака, сильно смахивающие на китов и драконов. В Захребетье кошка родила двуглавого котенка, но раз уж Грибо, благодаря своим неустанным трудам, являлся отцом практически всех котят на протяжении последних тридцати поколений, вероятно, на этом не стоило заострять внимание.
Тем не менее в Дурном Заду петух снес яйцо и был вынужден отвечать на некоторые весьма неловкие личные вопросы. В Ланкре мужик клялся, мол, другой мужик ему рассказывал, что своими глазами видел, как дерево снялось с места и пошло погулять. Потом выпал град из креветок. В небе мелькали странные огни. Гуси ходили задом наперед. А над всем этим сияли огромные полотнища холодного огня, называемые Aurora Coriolis, «центральное сияние», чьи ледяные искры озаряли и расцвечивали полночные снега.
Впрочем, все это было вполне в духе Овцепиков. Уж коли они лежали поперек вертикального магического потока Диска, словно брошенный на рельсы железный брусок, то насыщались магией так, что им приходилось регулярно разряжаться в окружающее пространство. Люди просыпались посреди ночи, бормотали: «А, еще одно чертово предзнаменование» – и проваливались обратно в сон.
Пришла Ночь Всех Пустых, отмечая начало следующего года. И, с пугающей неожиданностью, ничего не произошло.
Облака рассеялись, снег был глубоким и хрустел, точно ледяной сахар.
Замерзший лес молчал и пах жестью. С небес не падало ничего, кроме редких свежих порций снега.
Странник мог пройти все болота от Захребетья до Ланкра и не увидеть ни единого блуждающего огонька, безголовой собаки, бродячего дерева, призрачного возницы или кометы. Разумеется, после такого шока бедняге приходилось заходить в таверну и пропускать стаканчик ради успокоения нервов.
Стоицизм овцепикцев, выкованный годами сопротивления магическому хаосу, оказался бессилен пред лицом столь внезапной перемены. Это как шум, который замечаешь, только когда он прекратится.
Матушка Ветровоск тоже почуяла странность, лежа под грудой стеганых одеял в своей промерзшей спальне. Ночь Всех Пустых была единственным праздником в долгом году на Диске, когда ведьмы традиционно оставались дома. Матушка рано отправилась на боковую в компании мешка яблок и каменной грелки. Но что-то пробудило ее от дремы.
Обычный человек уже на цыпочках спускался бы вниз, предположительно вооружившись кочергой. Матушка же просто обхватила колени и отпустила свой разум на волю.
Нет, дело не в доме. Она чувствовала маленькие, быстрые мысли мышей и размытые сознания коз, что мирно испускали газы в пристройке. Острый ум парящей над крышами охотящейся совы отличался от них резкостью и настороженностью.
Госпожа Ветровоск сосредоточилась сильнее и уловила насекомых в кровле и древоточца в балке. Ничего примечательного.
Она сжалась и позволила себе углубиться в лес. Тот молчал; лишь изредка тишину нарушал приглушенный звук сползшего с веток снежного пласта. Даже посреди зимы лес был полон жизни: она дремала в норах или замирала среди деревьев.
Все как обычно. Матушка потянулась дальше, к дальним болотам и тайным тропам, где волки безмолвными тенями бегали по замерзшей снежной корке. Их разумы были остры, как ножи. Еще дальше… но на снежных полях не обнаружилось никого, кроме дурностаев[6].
Все было как надо – вот только в корне неправильно. В лесу что-то таилось – что-то живое, одновременно юное и древнее и…
Матушка покрутила ощущение в голове. Да. Точно. Что-то несчастное. Потерянное. И…
С чувствами никогда не бывает просто, матушка это знала. Сними верхний слой – и обнаружишь под ним…
5
К сожалению, все непечатные.
6
Дурностай – это небольшой черно-белый пушной зверек, широко известный благодаря своей шкурке. Их можно назвать более осторожными родичами леммингов; дурностаи бросаются вниз только с небольших камней.