Страница 13 из 17
– Я что-то могу для вас сделать, дорогой мой шер Седейра?
Последние слова оказали на графа волшебное действие: он оживился и попробовал что-то сказать.
– Да, дорогой советник? – От ласковой улыбки уже немели губы, но Роне не мог себе позволить оставить графа недовольным. Только не тогда, когда он может наговорить лишнего герцогу Альгредо или, хуже того, сообщить о дневниках Андераса непосредственно в Конвент. – Вы про вашу старшую дочь?
Титулованный проныра, даже при смерти не забывающий о шкурных интересах, кивнул.
– Несомненно, сложный случай. Но… – Роне сделал паузу, словно фокусник перед тем, как вынуть из шляпы живого ширхаба. – Для вас, любезнейший советник, Конвент сделает все возможное и даже невозможное!
Седейра оживал на глазах, послушно впитывая крохи собственной жизненной силы, рассеянные в воздухе и заботливо собранные для него Роне.
– Ваша све… темность так добры!
Роне чуть не рассмеялся: граф не зря запнулся. Темный и доброта! Да, темным несвойственно подрабатывать целителями душ. Но правилам следуют только неудачники.
– Вы что-то говорили о кабанчике по-ольберски?
– О да! – Граф глянул на старинные напольные часы, показывающие без десяти минут три. – Самое время отобедать! Извольте, ваша темность.
– Надеюсь, вы не возражаете, если я сейчас же заберу документы для шера Дюбрайна? Они требуют особой осторожности.
– Разумеется, ваша темность. Счастлив служить империи!
В верноподданническом восторге графа пронзительной нотой звенела надежда на устройство судьбы дочери, и лишь глухим обертоном диссонировала опаска: сын же должен был отдать бумаги Дюбрайну лично в руки. Но шер Бастерхази обещал, а слово шера – нерушимо…
– Вы отдадите их шеру Дюбрайну сегодня же, не так ли?
– Шер Дюбрайн получит эту шкатулку сегодня же, видят Двуединые! – без малейшей опаски поклялся Роне.
Во-первых, он в самом деле собирался отдать тетради Дюбрайну. А во-вторых, шкатулка была пуста, а тетради уже лежали в заговоренном ящике дома у Роне. На всякий случай.
За обедом он присмотрелся к старшей графской дочке. Свежее, всего-то во втором поколении, проклятье сделало ее совершенно непривлекательной ни для мужчин, ни для женщин. Внешне она была хороша: с правильными чертами, стройна, в меру округла, ухожена, со вкусом одета. Но при взгляде на нее, если не подниматься над примитивным животным, коим и является обычный человек, возникало стойкое отвращение. Конечно, Роне бы мог снять проклятие и подкорректировать ее ауру до нормального состояния. Даже, если постараться, наделить ее звериной притягательностью Ристаны. Но зачем портить такую прекрасную работу? Лучше использовать с толком. Исполнению желания графа Седейра это не повредит, ведь он всего-то и хочет, что удачно выдать дочь замуж за шера не ниже его самого по титулу. Какая, право же, ерунда!
Через час обжорства и неумеренных восторгов со стороны семейства Седейра Роне наконец-то проводили к карете. С почти королевскими почестями и фейерверками эмоций.
Старшая дочь графа искрилась радостью пополам с недоверием. Услышав, что красавец граф Сильво, фаворит принцессы и мечта всех придворных дам, тайно влюблен в нее и попросил шера Бастерхази высватать ему невесту, она сначала чуть не расплакалась, думая, что шер Бастерхази над ней издевается. Она была недалека от истины, но издевался Роне не над ней, а над Шампуром. Конечно же, не потому что ревновал Ристану к бездарному недошеру, еще чего. А потому что любой, кто посмеет перейти Роне дорогу, должен быть наказан. Хотя бы так, в шутку, но чтобы все об этом знали.
Графиня Седейра разрывалась между острой потребностью немедленно похвастаться новостью всему свету, страхом перед недовольством ее высочества Ристаны и предсвадебной лихорадкой. Шер Бастерхази обещал сам объявить о помолвке на Весеннем балу и просил как можно скорее обвенчать молодых, ведь граф Сильво так влюблен, так влюблен! Ах, как это мило!
Младшая дочь графа не могла понять, завидует она старшей сестре или радуется за нее. Она мысленно примеряла платье, как у Ристаны на последнем балу, и представляла себя у алтаря с графом Сильво.
Один лишь глава семьи, улыбаясь и кланяясь, сходил с ума от страха. Вдруг султан узнает, что Седейра посмели отдать султанский подарок не лично в руки Дюбрайну? Вдруг сам Дюбрайн рассердится? Вдруг шер Бастерхази готовит подвох? И почему шер Бастерхази так подозрительно добр и щедр?
Роне от таких мыслей графа Седейра не знал, что ли смеяться, то ли… смеяться. Без вариантов. Этим людям не угодишь! Злой – плохо, добрый – тоже плохо. А какой хорошо? Сами не знают.
Ну и Мертвый с ними. Пусть сами разбираются, а Роне следует поспешить домой и заняться переводом тетрадей. Наверняка Дюбрайн опять проторчит у короля до позднего вечера и потратится до дна. Интересно, он-то сделал правильные выводы? Или списал утренний прилив сил на погоду и положение звезд?
А еще крайне интересно, зачем Дюбрайну дневники Андераса. То есть до Роне долетали слухи о том, что Дюбрайн интересуется старинными документами, но как-то он не похож ни на коллекционера, ни на ученого-экспериментатора. Так зачем?
Терпения Роне хватило ровно до того момента, как карета отъехала от особняка Седейра. Тетради буквально требовали как можно скорее вытащить на белый свет все свои секреты. Если они там есть! Пока Роне видел по большей части сопли и слезы влюбленного светлого, Мертвый его дери. И, кроме слез с соплями, недвусмысленное указание на то, что Ману совершил не одну, а целых две серьезные ошибки. Причем, что самое досадное, избежать второй из них любому темному почти невозможно.
«Путь тьмы не усыпан розами, Бастерхази, – вспомнились слова Паука, сказанные полвека назад, когда Магда Бастерхази только отдала пятнадцатилетнего “дубину” в обучение. – Сумеешь выжить – твое счастье. Не сумеешь – горевать не буду. Первый совет: забудь все то, чему тебя учила бабка, и вспомни, как смотрит на мир ребенок. Тогда твои шансы не попасть в Бездну, возможно, вырастут».
За дневником Роне просидел до позднего вечера. Он прочитал все четыре тетради, а заодно сделал перевод для Дюбрайна, предусмотрительно вымарав в оригинале несколько слов – не стоит даже через три сотни лет связывать имя Бастерхази с маньяком и еретиком. Больше половины строк так и остались не прочтенными, даже погружение в ментальное пространство Андераса не дало ничего, кроме больной головы, отвратительного настроения и путаницы в мыслях.
Конечно, если бы у Роне было достаточно времени, он бы вытащил из дневников все, что там есть, еще немного сверх. Но не за несколько же часов! Ему и так пришлось использовать одно условно запрещенное заклинание, ускоряющее восприятие. Условно – потому что без толку запрещать то, что не под силу шерам ниже второй категории, а запрещать что-то шерам второй категории и выше – тем более толку ноль. Однако это заклинание имело массу побочных эффектов и прежде всего сжирало прорву энергии.
«Стихийный диссонанс, неконгруэнтность понятий и эмоциональных образов, магическое истощение, – поставил сам себе диагноз Роне. – Каким надо быть идиотом, чтобы влюбиться в Ману!»
Он с отвращением отбросил последнюю тетрадь, зажмурился и потер виски.
– Эйты, крепкого шамьета, меду и ве… тьфу! – Мысль о ветчине отозвалась приступом тошноты. – Только шамьета и меду!
Слуга аккуратно положил поднятую с пола тетрадь на стол и быстрой рысью отправился на кухню, а Рональд снова поморщился: казалось, умертвие топает прямо по голове.
Через четверть часа и три чашки шамьета головная боль утихла, но дурное расположение духа никуда не делось. Мысли крутились вокруг шести Глаз Ургаша, как светлые победители назвали найденные во дворце ирсидских королей результаты последнего опыта Ману. Историю штурма дворца как раз преподавали и в гимнасиях, и в Магадемии: великая победа сил света над силами тьмы, шис их багдыр! А что ради этой великой победы воины света превратили большую часть Ирсиды в пустыню – право, несущественные мелочи. И вообще виноват во всех бедах исключительно Ману.