Непосланный посланник

Сам же тихо пробормотал:

– Ну вот и посмотрим, права ли моя чуйка? А ты, парень, у нас сам откуда? – он повернулся к парню и тут же выругался, заметив лишь ускользающий в толпе клок темной рубашки. – Проклятье, улизнул, чертенок!

Естественно, я не собирался околачиваться рядом с ним. «Ищи, товарищ капитан, дураков в другом месте! – ввинчиваясь ужом в толпу, приговаривал я про себя. – Я лучше с партера на основное действие погляжу… А вот у нас и Тимонин».

Мне удалось вскарабкаться на массивное каменное основание старинного фонаря, который, словно древний маяк, возвышался над перроном. Отсюда было неплохо виден наш вагон и улыбающийся младший лейтенант, который что-то рассказывал красноармейцу с красной повязкой. Вот из нагрудного кармана гимнастерки он вытащил какой-то листок или бумажку и протянул ее Тимонину, который, кажется, начал ее изучать.

– Чего он там заснул, что ли? – в нетерпении топтался я на каменном пятачке, чувствуя, что у меня затекают ноги. – Сказал же тебе старшой, что сидор его нужно потрясти! Сидор, глухой!

Наконец Тимонин закончил изучать квиток и вновь что-то спросил. Потом кивнул. Лейтенант в ответ громко рассмеялся и спокойно стащил с плеча сидор, ставя его на землю. К моему удивлению, мой подозрительный попутчик выглядел совершенно спокойным и, я даже сказал бы, веселым. Последнее вообще никак не вязалось с моим подозрением.

– Митька! Вот ты где! – в этот самый момент, когда все могло разрешиться, меня окликнули. Прямо перед фонарем стояла возмущенная бабушка, уперев руки в бока, а Настька, маленькая негодница, в точности копировала ее позу. – Мы тут места себе не находим, а он на фонаре торчит! Орясина такая, а все на паровозы не можешь налюбоваться.

Меня уже тащили вниз, когда я бросил последний взгляд назад. Лейтенанта уже на старом месте не было, а Тимонин стоял, навалившись на вагон. «Как же так? Пустышка, что ли?! А шоколад, а гвозди?» Красноармеец же вдруг начал сползать по стенке вагона вниз. Но меня уже, дернув за рукав рубахи, тащили прочь от перрона…

С перрона с большим трудом нам удалось выбраться. Еще один отправлявшийся на восток поезд штурмовало уж слишком много народа. Подозрительно много народа хотело срочно уехать из Бреста. Особенно бросалось в глаза, что большинство из штурмующих вагоны были женщины и дети, навьюченные, словно мулы, большим числом чемоданов, сумок и котомок.

Бабушка, ступив на каменную брусчатку возле одного из высоких домов, на несколько минут остановилась. Подслеповатыми глазами она что-то довольно долго изучала на прибитом к забору указателе. Наконец, видимо ничего не разобрав, она выцепила из проходящих мимо людей какого-то солдатика – высокого, худого, на котором гимнастерка со штанами болтались как на вешалке.

– Запамятовала я что-то, мил человек. Кружусь, кружусь здесь. А ты, вижу, все здесь знаешь, – красноармеец, совсем еще мальчишка, похоже недавно призванный, важно расправил плечи, стараясь казаться старше и еще выше. – Подскажи, где бы мне племянника свово найти. Тута он где-то служит. Начальник, – солдатик еще сильнее наморщил лоб. – Ефим Моисеевич Фомин. А?

Красноармеец ответил не сразу. Коснувшись висевшей через плечо винтовки, он пару мгновений шевелил губами, словно вспоминая всех «Ефимов Моисеевичей» в Бресте и гарнизоне. Однако тут до него дошло, что начальник и Фомин здесь может быть только одним человеком.

– Товарищ комиссар… – разинул он рот. – Конечно, мамаша, конечно. Знаю, где сейчас находится товарищ полковой комиссар. Здесь у него место расположения. Давайте, я вас провожу.

Судя по тому, с каким пиететом он посмотрел на бабушку, Фомин здесь был действительно большим начальником. «Похоже, это тот самый Фомин, что был одним из руководителей обороны, – прокручивал я в голове, пока мы шли по улице. – Возглавлял часть гарнизона, когда бойцы пошли на прорыв. Сам же, кажется, попал в плен, где его кто-то выдал… Да-а, херовая судьба!» Я прекрасно помнил про него, по иронии судьбы в этой жизни оказавшегося моим дальним родственником. В экспозиции Брестской крепости, где мне посчастливилось побывать аж три раза, фигура комиссара Фомина занимает особое место. Так что я шел на встречу с ним не без внутренней дрожи. «Вот, б…ь, время! В 32 года, имея жену и сына, возглавить оборону Брестской крепости и держаться до конца. Фактически совершенно осознанно пойти на смерть. Кто бы так смог еще?»

Оказалось, до того здания, где заседал комиссар, было три или четыре сотни метров. Но «чапали» мы до него минут пятнадцать, так как на жаре бабушка то и дело останавливалась, чтобы отдышаться… Наконец мы оказались перед старинным двухэтажным домом с небольшими окошками. Весь из красного мощного кирпича, с характерными украшениями, в свое время дом, видимо, принадлежал какому-то купчине.

Красноармеец провел нас внутрь, потом по коридору и, отдав честь какому-то военному за столом, исчез за большой дверью.

– Ефим Моисеевич, туточки до вас! – открыв дверь, с характерным говором доложил красноармеец. – Есть! Проходите, мамаша, – он посторонился, пропуская нас внутрь.

Мы вошли, и тут я впервые увидел вживую одного из легендарных руководителей обороной Брестской крепости – полкового комиссара Фомина. Вставший при виде нас командир был невысокого роста, худощавый, с темными волосами. Особенно запомнились в это мгновение его глаза – глубоко посаженные, иссиня-черные и… воспаленные, словно он не спал много часов подряд. Чуть позже мы узнали, что комиссар действительно не спал уже больше полутора суток, еще держась лишь на одной силе воли.

– Я вас слуша… – начал он, не сразу узнав бабулю. – А! Тетя Маша! Что вы здесь делаете? – и, если честно, я в его голосе совершенно не услышал радости, даже, наоборот, в нем явно сквозило какое-то нескрываемое беспокойство. – Да еще с внуками… Как же так?

И дальше красные как помидоры бабуля и ее племянник о чем-то яростно спорили. Первая степенно, но напористо, второй сильно жестикулируя…

Фомин пытался отправить нас обратно на вокзал и посадить на первый же поезд на восток. Он через слово говорил: «НАДО», «СРОЧНО», «ОЧЕНЬ ВАЖНО», напирая на какие-то обстоятельства и при этом не произнося о них вслух. Наконец, когда бабуля его достала своим упорством и желанием во что бы то ни стало добраться до злополучных Дубков, комиссар выдал:

– Тетя Маша, скоро война, – произнес он сквозь зубы, чуть ли не рыча. – Война, тетя Маша. Немец попрет прямо здесь. Другой дороги тут нет, – он сверлил ее красными воспаленными глазами. – Вот прямо тут, в этом самом месте, снаряды будут рваться. Вы понимаете это? А сдержать их крепость не сможет, – уже тише добавил он. – Там, за рекой, уже неделю не смолкают звуки танковых моторов, немецкие самолеты каждый день чуть не по нашим головам ходят. А мы сиди и молчи! Слышишь, тетя Маша?! Уезжать вам немедленно надо! Уезжать и точка!

Бабка же тихо перекрестилась и с окаменевшим лицом забормотала:

– Значит, правда война. Прости меня господи, – тонкие пальцы старушки еще сильнее прижали к груди сверток с иконой. – Значит, предупреждала это нас Матушка-заступница… – Фомин с удивлением на лице пытался понять, о чем это его тетя говорит. – Говорю, Ефимушка, Матушка наша Заступница, Богоматерь, кровавыми слезами плакала. Предупреждала нас грешных, что грядут страшные Антихристовы времена… – бабуля, растирая слезы, схватила комиссара за рукав. – Помоги, Ефимушка, дай машину. Мы только до Дубков и обратно. В скит нам нужно. Матушка Фрося наказ дала. Никак нельзя ослушаться, – и по ее глазам было совершенно понятно, что старая женщина не отступится – если надо, она и пешком пойдет в это расположенное в лесу село. – Помоги…

– Хорошо, хорошо, – он все-таки уступил напору бабушки, которая перла вперед, словно тяжелый танк, твердя об одном и том же. – Дам я машину, чтобы вас докинули до этих чертовых Дубков. Сегодня же дам, – тут он подошел к женщине вплотную и негромко добавил. – Тетя Маша, только я прошу вас… Через сутки уезжайте оттуда. Я послезавтра снова вышлю машину, чтобы забрать вас. Понимаете? Ровно через сутки! Ни минутой позже…