Страница 4 из 6
И вот уже прошло около пятнадцати минут, а никто из вас ни слова больше не говорит. Очень напряжённое молчание. Уж лучше она хоть что-нибудь говорила, твоя учительница. Хоть то, какой ты бездарный ученик, какой нелепый, неказистый человек. Или то, какой у тебя безвкусный свитер. Особенно эти волнистые узоры на нём. Такие глупые – сиреневые на бежевом.
Да пусть она говорила бы что угодно, лишь бы не было этой гнетущей тишины.
Нерешительно протягиваешь руку к стакану с чаем и неуверенно делаешь глоток.
– Добавь сахару, – приказным холодным голосом произносит Нина Васильевна, а сама стеклянными глазами смотрит в колеблющуюся поверхность чая в своём стакане.
Добавить сахару? Ты бы с удовольствием, но ты не можешь просто пошевелить рукой. Сидишь и пьёшь чай без сахара. И никаких конфет. Взгляд то на клеёнку, то в стакан.
Когда Нина Васильевна в полной тишине допивает свой чай, она говорит тебе перейти в комнату, чтобы читать там заученный отрывок стиха. И ты следуешь за ней.
За окном уже темнеет – начало марта, как никак. Но твоя учительница не включает большой свет в люстре с безмерным числом декоративных стеклянных тарелочек. Она статно наклоняется, держа спину ровной, и включает торшер у кровати – две полуметровые свечи-плафоны вспыхивают желтоватым светом.
Нина Васильевна говорит тебе встать у окна, а сама садится прямо напротив тебя на кровать. Делаёшь всё, как она сказала. И вот вы – друг напротив друга.
Ты стоишь спиной к окну, которое всего в метре за тобой. Из-под ровно остриженных прядей волос, свисающих на твой прыщавый лоб, смотришь в пол и левой кистью сжимаешь правую, держа их обе на уровне своих гениталий, будто бы у тебя пенальти перед твоей учительницей.
Нина Васильевна сидит на кровати в метре от тебя. Её колени под твидовой юбкой плотно прижаты друг к другу, кисти рук, сжатые в кулаки, покоятся поверх ног, а взгляд сквозь очки направлен в пол – прям как у тебя.
Годы спустя ты вспоминаешь эту сцену, и она заставляет тебя как-то неуклюже ухмыляться. Так же неуклюже, какими вы оба были тогда – ты и твоя учительница литературы.
Ты – полное собрание всех человеческих комплексов в одном томе, и твоя учительница – почти молоденькая, но со своими тараканами в голове.
Вы находитесь друг напротив друга и оба молчите. Так проходит около минуты. Примерно минута неловкого молчания. Затем Нина Васильевна произносит тихим голосом, который всё же не теряет своей властности:
– Читайте, Стебунов.
По старой памяти переходит на "вы".
Она говорит это, а сама даже не поднимает глаз от пола.
Ты сглатываешь тугую слюну и начинаешь:
Ты декламируешь, сбиваешься, вспоминаешь забытую строку, декламируешь дальше, а пальцы в кулаках Нины Васильевны в это время начинают нервно поигрывать, шевелиться взад-вперёд.
Неловким движением твоя учительница снимает очки и принимается их протирать большим пальцем правой руки, водя по линзам круговыми движениями.
Ты декламируешь, сбиваешься, вспоминаешь… Нина Васильевна трёт свои стекляшки…
Декламируешь, сбиваешься, вспоминаешь… Она всё трёт…
Декламируешь, сбиваешься, вспоминаешь… Она трёт и трёт…
Декламируешь, сбиваешься, вспоминаешь… Она слегка подаётся телом вперёд, протягивает к тебе левую руку. Ты собственными глазами наблюдаешь, как её пальцы слегка отрывают твои скрещенные ладони от области гениталий и касаются выпуклости на твоих штанах из хрен его знает какого материала.
Следующую строчку от неожиданности ты начинаешь повторять, буксуя от волнения на одном месте.
– Взгляд пораженный оторвать… Забудет путь свой продолжать.
Испарина выделяется на твоём прыщавом лбу. Сердце начинает долбиться, как сумасшедшее. Ты чуть ли не заикаешься.
Скрещенными ладонями пытаешься неуклюже отталкивать руку Нины Васильевны от себя, но она опять лезет под твои ладони, плотно прижатые к штанам в районе ширинки.
Всё твоё тело словно немеет. Ничто не движется, кроме рук, которыми ты пытаешься обороняться. Смотришь впереди себя – на шифоньер с коробкой ёлочных игрушек наверху – и руками пытаешься отогнать цепкие пальцы учительницы от своей ширинки.
И при этом ты повторяешь строку из Байрона, засевшую в твоём мозгу и почему-то не позволяющую тронуться дальше:
– Взгляд пораженный оторвать… Забудет путь свой продолжать.
Тихая паника затуманивает твой юношеский мозг. Совершаешь руками какие-то нелепые резкие движения у своих гениталий, потакая детскому страху в попытках противостоять чужому вторжению на запретную даже для тебя самого территорию.
Ты с раннего детства усвоил простую истину: всё, что связано с пипиской – плохо… Мама тебе в одну секунду всё доходчиво объяснила несколькими шлепками по заднице.
В ушах аж звенит от волнения и напряжения.
Несколько секунд молчаливой борьбы с руками Нины Васильевны и ты "кончаешь".
Очередное пятнышко эякулята на твоих штанах опять гарантировано.
Руки немного расслабляются, и пробегает еле заметная дрожь по лицу. Видимо, твоя учительница всё это замечает. Потому что она сразу же ловко отодвигает твои ладони своими шустрыми длинными пальцами и несколько грубо ухватывается за выпуклость на твоих штанах.
И тогда ты падаешь в обморок… Просто так. Незатейливо.
3
Через два дня у тебя опять урок литературы. Ты его просто прогуливаешь, шатаясь со своим драным портфелем по окрестностям. Лазишь по давно уже ведущимся стройкам высотных домов, а сам всей силой своих юношеских, совсем ещё зелёных мозгов, пытаешься сообразить, что же делать дальше.
С высоты прожитых лет ты понимаешь, что та проблема для пятнадцатилетнего юнца-девятиклассника действительно была неразрешимой. Слишком ты был шокирован произошедшим, чтобы найти хоть какой-то мало-мальски разумный выход, кроме банальных прогулов всех уроков литературы и русского языка.
В тот вечер, когда ты был у Нины Васильевны в гостях, ты приходишь в себя на её кровати. Разгоняя послеобморочный туман перед глазами, ты смотришь то на обои, то на потолок.
Пусть ты и лежишь на кровати, но вся одежда на тебе: и свитер, и штаны, и носки.
Ширинка застёгнута.
Нина Васильевна выходит из кухни и подносит тебе стакан чая. Она присаживается рядом на кровать и говорит, глядя на включенный торшер:
– Вы очень слабы, Стебунов. Вам нужно потреблять больше витаминов.
Приняв сидячее положение и поставив ноги на пол, ты молча принимаешь протянутый стакан из рук учительницы. Делаешь глоток сладкого чая и, глядя в пол, отчётливо понимаешь, что тебе сильнее всего на свете сейчас хочется убежать отсюда.
Или снова упасть в обморок.
– Вам нужно идти домой, – говорит Нина Васильевна, переместив своя взгляд в сторону не задёрнутого окна. – Уже темно.
Когда завязываешь шнурки в коридоре, она говорит тебе, твоей скрюченной спине:
– Приходите завтра в семь часов.
Твои пальцы на мгновение замирают.
– Вы ведь так и не закончили читать Байрона.
Обратно домой ты не бежишь, хотя очень хочется. Ты просто идёшь, как обычно, потупив свой взгляд в самую землю, но при этом тебе кажется, что все прохожие смотрят на тебя – на сопливого пацанчика, который только что круто согрешил. И все эти осуждающие взгляды в твой адрес, все они говорят: как можно, молодой человек, как можно?
Эти взгляды, полные укора, говорят тебе: что скажут родители, если узнают?
Эти взгляды говорят: и как Вы теперь, молодой человек, будете выкарабкиваться из этого дерьма?
Но, конечно же, ты не знаешь ответа ни на один из этих вопросов.
Ты просто бредёшь по тёмной вечерней улице, как сомнамбула, и вокруг только мерещатся осуждающие взгляды.
И всё бы ничего… Ты бы тогда, наверное, пережил бы этот инцидент…
Всё было бы хорошо, но придя домой и ответив отцу и матери, что гулял с друзьями (которых у тебя отродясь не было, и все об этом знали), ты раздеваешься, проходишь в туалет, чтобы опорожнить мочевик, наполненный сладким и не сладким чаем, и обнаруживаешь, что твой юношеский член обильно покрыт чьей-то слюной…