Страница 2 из 6
Ты бы мог быть идеальным разведчиком. В том случае, если бы тебя поймали, тебя пришлось бы долго пытать. Да один чёрт ты всё равно бы ничего не сказал.
Этакий Павка Корчагин. Мальчиш-Кибальчиш… Стивен Хокинг.
Это знали все, но только не ваша новая учительница. Суровая дама с псевдоаристократической манерностью.
И вот, ты стоишь и молчишь… Чисто объективно – ничто не мешает тебе заголосить на весь кабинет:
– Читайте, Стебунов, – спокойно говорит Нина Васильевна, сидя у себя за столом и стеклянными глазами озирая класс.
Ты молчишь.
– Стебунов, – Стеклянные глаза продолжают смотреть на парты с учениками, но ты явственно ощущаешь, что её периферическое зрение видит тебя с ног до головы: твои потёртые брюки школьной формы, твои немодные стоптанные кеды, твой школьный пиджак с короткими для тебя рукавами…
– Вы не выучили урок, Стебунов? – спрашивает Нина Васильевна холодно-спокойным голосом, в котором чувствуется скрытая угроза. А её глаза всё так же устремлены на шкафы в конце кабинета, на полках которых рядом с блекло-розовыми горшками герани торчат портреты Достоевского и Некрасова.
Ты молчишь. Она всё так же смотрит впереди себя, а на тебя – и бровью не ведёт.
– Да он всегда такой, – выкрикивает самый гиперактивный и улыбчивый ученик с одной из задних парт. – Всё время молчит.
Секундное молчание.
– Останетесь после урока, Стебунов, – холодно говорит учительница, глядя стеклянными глазами впереди себя.
Она сказала, и ты остался…
Деревянная указка резко опускается на твоё правое плечо. Почти больно. Даже через свитер.
– Почему такое отношение к литературе? – спрашивает Нина Васильевна, стоя перед тобой и своими стеклянно-пустыми глазами глядя прямо тебе в лицо.
Она давит на указку, которая покоится на твоём плече, всё сильнее.
Ты молчишь.
Само воплощение серости молчит.
– Я жду ответа, – говорит учительница холодным голосом и давит на указку ещё сильнее. Нажмёт ещё чуть-чуть и эта сраная деревянная палочка просто сломается.
Но ты продолжаешь молчать.
Тогда учительница убирает указку с твоего плеча и стукает ею по своей левой ладони.
– Литература – это цветок человеческой цивилизации, – говорит вдруг Нина Васильевна, пустыми, но широко открытыми глазами глядя на портреты Лермонтова и Пушкина у горшков с геранью. – Если все предыдущие достижения человеческой цивилизации – это лишь стебель, листья и бутоны, то литература, а особенно поэзия – цветки. Цветки человеческой цивилизации, человеческой мысли. Нет Н-И-Ч-Е-Г-О прекраснее, чем поэзия. Все эти рифмованные фразы в окончаниях строк – ведь это самые возвышенные порывы человеческой души, навек запечатлённые в словах.
В тот момент, при всей своей зажатости, закомплексованности, ты понимаешь, что у этой женщины не всё в порядке с головой. Она просто тронутая.
Если ты – это всего лишь сгусток комплексов, то она – это целая психическая патология.
Нина Васильевна – одна из тех учителей, что буквально «повёрнуты» на своём предмете. Считают его самым важным.
Важнее соли в супе. Важнее пальцев на руках.
– Так и будете молчать? – спрашивает она тебя, смотрящего прямо в парту.
– Я… – ты хотел что-то сказать, но язык ворочается медленно, а мысль уже ушла.
Тогда деревянная указка плавно поддевает твой склонённый подбородок и вынуждает его подняться вверх. Теперь твои глаза смотрят прямо в глаза учительницы.
Твои нерешительные в её – холодно-стеклянные.
Они совсем голубые, её глаза.
Ты смотришь в эти два омута и… Чёрт подери, наверное, это самый близкий контакт с женщиной в твоей жизни!
В общем, в тот момент ты «кончил». "Кончил" впервые в жизни.
К своим пятнадцати годам, ты ещё даже не знаешь, что такое мастурбация.
Трудно расти без старшего брата, который всему тебя научит и всё покажет.
Какой рукой и как сильно.
Ты помнишь лишь, как однажды в возрасте примерно шести лет лежал на полу в большой комнате и что-то рисовал. Твои мать и отец, они спокойно обсуждали необходимость приобретения земельного участка в какой-нибудь деревеньке неподалёку, чтобы овощи на столе были с собственной грядки.
Такая милая была обстановка: родители беседуют, ты рисуешь, лёжа на тёмно-бордовом паласе прямо на животе. Рисуешь какую-то херню. Ну, какую обычно рисуют дети… А пока ты лежишь на животе и иногда елозишь своими бёдрами в порывах творческого безумия, твоя маленькая пиписка начинает возбуждаться от соприкосновения с грубым паласом.
Тогда, возможно, это была первая эрекция в твоей жизни.
Во что ты был тогда одет, уже и трудно упомнить, но, скорее всего, во что-то типа каких-нибудь колготок «унисекс» цвета незрелого поноса, в которых тогда ходило всё маленькое население нашей необъятной Родины.
Пока ты малевал свой шедевр на тетрадном листке, твоя пиписка чуть-чуть привстала.
Ты ещё был слишком молод, чтобы обратить на это внимание. Ты вообще не думал, что что-то не так.
Когда завершаешь свой шедевр, то поднимаешься с пола и направляешься к маме, сидящей в кресле, чтобы показать ей рисунок. Ты идёшь через всю комнату, а через твои колготки поносного цвета что-то предательски выпирает… Такое пока ещё маленькое, но уже с тенденцией к сепаратизму.
Как ты потом понимаешь, мама далеко не сразу заметила бумажку с рисунком в твоих ручках.
Это что такое, негромко восклицает она, хватает тебя за руку с рисунком, поворачивает к себе задом, и несколько раз шлёпает по жопе ладонью.
Ты вообще не понимал, в чём дело. Отец тогда вступился за тебя. Сказал, мол, это ведь нормально. На что мать отреагировала: в таком-то возрасте?!
Наверное, тот случай во многом и надолго определил твоё дальнейшее сексуальное поведение. Ты усвоил главное: всё, что связано с пипиской – плохо…
Потому, когда ребята в школе на переменах обсуждали в коридоре свои сексуальные проблемы, ты старался держаться от них в сторонке.
Эти разговоры с деловыми лицами у окна в коридоре…
– Я на днях надрочил полный спичечный коробок.
– Мой старый носок уже весь чёрствый от малофьи. Я кончаю в него уже почти полгода.
Ты только стоишь в сторонке, но не разговариваешь. Ты не можешь похвастать такими достижениями.
Только слушаешь и молчишь. Мотаешь на ус, но не более того.
Ты даже не знаешь, что там и как… За какую ручку дёрнуть и сколько раз.
Один из твоих одноклассников, Коля Смиренко, самый умный, спокойно говорит ребятам:
– На американском жаргоне «дрочить» – это «jerk» и "jack off". А ещё – "beat off"…
О чём ещё могут говорить девятиклассники? Только о девятиклассницах и способах их отсутствия.
Когда в тот день ты возвращаешься из школы домой, то обнаруживаешь на изнанке своих школьных брюк зачерствевшее пятнышко. Такое махонькое… Первый эякулят в твоей жизни. Смесь секретов простаты, семенных пузырьков, куперовых желез, смегмы и не более пяти процентов спермы…
Да, то, что мы называем спермой, спермой является не более чем на пять процентов.
Но ты ничего этого не знал. Да ты и слово «сперма» тогда не слышал. Не от матери же с отцом, которые "про это" вообще никогда не говорили.
С годами всё более крепло твоё мнение о том, что и занимались они «этим» лишь однажды – в момент твоего зачатия. Зажатые, забитые, затюканные… Он – худенький, щупленький и закомплексованный, она – толстая, закомплексованная и глупая.
Такие родители могли воспитать только подобие себя…
Зажатого, закомплексованного, с пятнышком эякулята на штанах.
2
В очередной из вечеров, когда возвращаешься с работы, видишь, что куртки твоего сына нет в шкафу. Тебе известно, что у него не очень много друзей. И в принципе нет таких друзей, с кем он мог бы пропадать вечерами.
Он точно такой, каким ты был в его возрасте – серый, но не как волк, а серый, как мышь.