Страница 28 из 32
- Чего это ты нос снова повесил? Опять что-то натворил и мать ремня дала? - услышал я вдруг. Поднял голову. У колодца с вёдрами и коромыслом стояла Гребенючка и смотрела на меня с улыбкой. - И чего это ты один? А где же твой переэкзаменовщик? Поссорились, что ли?
Наверное, надо было ей сказать что-нибудь резкое и презрительное:
"Не твоё свинячье дело", - но мне не хотелось так говорить, и я просто сказал:
- Он в Песках, у тётки.
- А ты, бедненький, ходишь и плачешь. И опять я удержался от обязательного в таких случаях: "Сама ты плачешь. Вытри у себя под носом", - а честно признался:
- Не плачу, но скучаю.
Мои непривычно смиренные ответы, должно быть, удивили и тронули Гребенючку. Она посмотрела на меня с сочувствием и сказала:
- Так чего же ты к школе не приходишь, на площадку? Мы там всегда в волейбол играем.
- Да-а... - неопределённо протянул я.
И вдруг мне очень захотелось рассказать ей и про остров, и про браконьера Кныша, и про юных следопытов, и даже про сон, который приснился мне сегодня. Я еле сдержался. Если бы это была только моя тайна, я бы, наверное, рассказал. Но Кукурузо!.. Он бы никогда не простил мне этого. Как трудно порой быть верным другом!
И ещё я подумал: "А умеет ли Гребенючка танцевать казачок?" И почему-то решил, что, наверное, умеет...
Пока мы говорили, она опустила ведро в колодец и теперь начала вытаскивать, крутя обеими руками ручку ворота. Я сперва смотрел, потом махнул рукой: "А! Кукурузо не видит!" - и сказал:
- Давай помогу!
Она ничего не ответила, я взялся за ручку, и мы стали крутить вдвоём. Мы крутили так энергично, что ведро ударялось о стенки сруба и слышался беспрерывный плеск. Когда мы вытащили, воды было всего полведра. Мы посмотрели друг на друга и засмеялись.
- Давай ещё.
Мне было очень весело вот так, вдвоём, крутить ворот. Мы толкали друг друга, а один раз даже стукнулись лбами. И всё время смеялись. Стало жаль, когда вёдра были уже полными.
Она нацепила их на коромысло, взяла на плечо и пошла, покачиваясь. Где-то в глубине у меня шевельнулась мысль: надо бы помочь ей, донести хоть до ворот... Но на это у меня уже не хватило пороху. Я только молча смотрел ей вслед. И думал, что на необитаемом острове я бы не жил ни за что на свете. Даже если бы мне подарили велосипед "Орлёнок"...
"Ой! - вспомнил я вдруг. - Кукурузо же просил скрипачей привезти. А сельмаг скоро закроется".
И тут, как палкой по голове, стукнула меня мысль: "Батюшки! Да у меня же денег ни копейки! А скрипачи - девять копеек сто граммов. Что делать? Пока мать или отец придут, сельмаг будет уже закрыт".
Гребенючка входила уже в свою калитку.
- Гр... Ганя! - крикнул я, чуть ли не впервые в жизни называя её по имени.
Она качнулась и пролила воду от неожиданности.
- Ганя, - подбежал я к ней, - погоди!.. Знаешь что, одолжи мне девять копеек. Мать с фермы придёт, я сразу отдам.
- Зачем? - лукаво взглянула она на меня. - На папиросы?
- Да какие там папиросы! Очень нужно... Я на рыбалку на ночь еду. Крючков купить, а то сельмаг закроется. Чес-слово отдам. Одолжи.
- Только у меня девяти нету, у меня целых пятьдесят. Монеткой. Мать на книжку дала. Хорошая книжка продаётся: "Путешествие на "Кон-Тики". Про то, как на плоту океан переплывали...
- Я сдачу принесу. Я быстро.
- Подожди, я вынесу.
Короче говоря, скрипачей я купил, Гребенючке сдачу отнёс, а когда мать пришла, и долг вернул. Всё вышло хорошо. Даже не пришлось долго просить у матери девять копеек. Сразу дала. И на ночь отпустила. Вот что значит быть хорошим и выполнять всё, что тебе наказывает мать! Ещё и харчей напаковала полную торбу - будто я на месяц путешествовать еду.
И когда зашло солнце, я отправился в плавни. По дороге в сенях захватил ещё длинную толстую верёвку, которой мать когда-то телёнка привязывала. "Кто его знает, может, придётся связывать..." - подумал я, ощущая при этом неприятный холодок в животе.
ГЛАВА XIV. "РУКИ ВВЕРХ!".
Кукурузо с удочкой в руках торчал по пояс в воде у берега. Торчал, должно быть, давно, потому что уже посинел и лязгал зубами.
- Я думал, что ты вовсе не приедешь, - сердито пробормотал Кукурузо, но я видел, что он прячет радостную улыбку. Видимо, он и вправду боялся, что я не приеду.
Кукурузо вышел из воды и стал приседать и в обнимку хлопать себя руками по спине, как извозчик на морозе, - согревался. Потом спросил:
- Ну как там?.. Что нового?.. Как мой дед? Ещё в милицию не заявил?
- Да что ты! Сидит себе спокойненько и косу точит. Про тебя и не думает.
Кукурузо нахмурился, и я понял, что ему неприятно это слышать. Ему, наверное, казалось, что он уже давно-давно на этом острове, а, оказывается, никто даже не заметил его отсутствия.
- Ну и правильно. Хорошо. Скоро вообще все забудут, что был такой я... И всё будет в порядке, - бодро говорил он, но в голосе слышалась грусть и тоска. Кому же хочется, чтоб его все забыли!
Я вынул из кармана кулёк со скрипачами и протянул ему.
- О, привёз! Вот спасибо! Ох, я соскучился! - И он тут же со скрипом впился зубами в пряник.
- Ну, а ты что же делал? Вчера и сегодня весь день? - спросил я.
- Да что - рыбу удил и просто так...
- Ну, а дневник свой ты хоть пишешь?
- Не-а, не пишу, - легкомысленно произнёс он, грызя скрипач. - Бросил. Это же всё равно что уроки готовить. Для того, что ли, я на необитаемый остров уплыл.
Я ничего не ответил: я ведь знал, что там, в дневнике.
- Слушай, давай в цурки-палки сыграем. Я так давно не играл! - предложил вдруг Кукурузо.
- А что - можно, - согласился я.
И старые селезни-крыжаки, и пучеглазые жабы, и шустрые камышовки, и другие обитатели плавней впервые, наверное, в своей жизни услышали отчаянное и протяжное:
- Цурки-палки-накувалки накую-у-у-у...
Дотемна играли мы с Кукурузо. Перестали только тогда, когда уже не только цурки, но и палки не стало видно.
Ещё во время игры чем больше темнело, тем сильнее беспокойство охватывало меня. Я, конечно, старался не показывать этого Кукурузо, но с каждой минутой что-то всё противнее щемило у меня внутри. А когда совсем стемнело, я уже был, что называется, готов: едва сдерживался, чтоб не стучать зубами...