Страница 3 из 5
– Я вас подвезу на машине.
– Зачем? Тут пять минут ходьбы.
– А ехать – все десять. – В ответ на ее удивленный взгляд пояснил: – Я вас покатаю вокруг вашего офиса.
Она сидела рядом с ним, на переднем сидении. Он что-то увлеченно рассказывал, но она не слушала, она вдруг поймала себя на желании поцеловать его. Чтобы погасить это желание, она отвернулась и стала смотреть в окно.
И вдруг он тормознул машину посреди улицы, притянул ее к себе, поцеловал и, ни слова не сказав, поехал дальше. Придя в себя, она произнесла:
– Слышите, сколько гудков! Водители вами возмущаются!
– Вы не поняли – это они выражают свою поддержку!
Она осуждающе молчала. Он понял, что шутками положение не исправишь, и поспешно произнес, чуть захлебываясь:
– Простите меня… Я не знаю, что со мной… Я понимал, что вам это может быть неприятно… Но я не сумел удержаться… Просто не смог… Не смог!..
Она молчала.
Подъехали к ее офису. Он остановил машину. Она открыла дверцу, погладила его по плечу, улыбнулась и в его же ритме, быстро-быстро, произнесла:
– Не мучайте себя: мне не было неприятно… До завтра! – И вынырнула из машины.
Глава вторая
На следующий день, после очередного посещения Светланы в ее обеденный перерыв, Марк заехал в гости к академику Августу Львовичу Болдину. Тот был намного старше его, но, несмотря на разницу лет, они, недавно познакомившись, очень быстро подружились. Болдин жил один в двухэтажном особняке, периодически меняя приходящих домработниц, которые через три-четыре месяца уступали место новым претенденткам на уборку и ведение хозяйства.
При доме имелся участок земли, на котором росло много деревьев. Между ними был вырыт небольшой бассейн, шириной три метра, длиной – десять. Вдоль него стояло несколько пластмассовых кресел и лежаков. А у забора, под навесом, возвышался большой стог сена из травы, скошенной за лето.
Август Львович обрадовался гостю:
– Давно не появлялся, ни дома, ни на фейсбуке. С кем загулял?
– Готовлюсь к выставке… Почему у тебя так душно?
– Кондиционер испортился, завтра придет мастер. А пока я живу за счет сквозняка: открыл окна и входную дверь, минут через пять придет свежий воздух.
– Он уже идет к тебе, не спеша, я его обогнал на лестнице… Прости, я должен всполоснуть физиономию. – Он направился в ванную. Вошел, осмотрелся. – Август, у тебя появился грибок. Пора делать ремонт.
– Зачем? Чтобы грибок жил в лучших условиях? Мне он не мешает – пусть в холостяцком доме будет какая-то живность!
– А где твой кот?
– Гуляет. Каждый вечер. Шляется в кустах и подворотнях там, где кошачьи свадьбы…
– Он же кастрирован? Что ему там делать?
– Наверное, консультирует молодоженов… Мы с ним договорились жить долго. Ему пятнадцать лет, а мне семьдесят, получаю повышенную пенсию. Планирую прожить лет до девяноста. Долголетие – это моя месть государству. Каждый прожитый мною год – это удар по экономике страны, которая мне всю жизнь недоплачивала. Сейчас собираюсь в Германию, пригласили на какой-то очередной конгресс. Восстанавливаю школьные знания: учу немецкий.
– Сегодня, если едешь в Германию – учи арабский, – посоветовал Марк.
– Лучше посоветуй мне выучить иврит.
– Я понял, что для тебя это невыполнимая задача.
– Ты прав. Я учил, но это не так легко, особенно когда ты уже миновал первую половину жизни. Я понимал, что если и выучу, то не настолько, чтобы на нем писать статьи, учебники, даже письма… Как же мне жить здесь, как работать без своего главного инструмента – языка?.. Как общаться?.. Эти вопросы, конечно, мучили меня. «Твой иврит к тебе придет», успокаивали меня друзья. Но он не приходил – очевидно, он ушел к кому-то другому.
– Но ульпан ты посещал?
– Да. Первый месяц даже регулярно, но… Мое изучение иврита – это было плавание в безбрежном море. Я плыл, захлебываясь, пуская пузыри, отчаянно и безнадежно. Возникала спасительная мысль: а не пойти ли ко дну?.. Но смотрю, кто-то рядом, по-собачьи, как и я, барахтается, барахтается и продвигается вперед на несколько сантиметров. Становилось стыдно за свою слабость, начинал так же энергично шлепать ладонями по воде, разбрызгивая глаголы и предлоги. Приходило второе дыхание, но уходило первое.
Боже, как еще далеко до берега! И снова маячила спасительная мысль: а не пойти ли ко дну?.. Конечно, проблему безъязычья можно решить с помощью переводчицы, если всегда держать ее при себе, но я пишу и по ночам, а ночью она будет отвлекать меня от работы.
– Но ты же как-то общался с израильтянами?
– Когда на своей чудовищной русско-ивритской смеси я пытался на улице или в автобусе о чем-то спросить, непременно раздавался голос: «Перестаньте мучиться, говорите нормально!». А однажды на рынке заросший волосами продавец сообщил мне с родным для меня грузинским акцентом: «Я тут уже патнадцать лэт. Ыврыт нэ получается, а русскый – выучил».
Это дало мне надежду и перспективу. Я даже попробовал сам что-нибудь написать на иврите. Узнав, что суббота – это шаббат, а Володя – это Зеев, я перевел на иврит название одной известной картины, где Ленин несет бревно, помнишь? Она называется «Владимир Ильич Ленин на субботнике». В моем переводе эта картина именовалась «Зеев Ильич Ленин на шаббатнике». На этом моя деятельность на иврите тогда и закончилась – я вернулся к русскому и английскому.
– С тобой всё ясно. Чаю нальешь?
– Пойдем!
Гостиная переходила в большую кухню. Они прошли туда. Рядом с плитой к стене были прикреплены пять пластмассовых женских грудей с краниками. И над каждой надпись: заварка, сироп, молоко, сливки, какао…
– Это у тебя что-то новое.
– На той неделе прикрепил – приятно лишний раз потрогать. – Встал в позу и произнес: – Их бин алле лыбн а гройсер ловелас! Понял, как я себя назвал?
– Что-то вроде: «Я – большой ловелас».
– Верно.
– Это на немецком?
– На идише. Они похожи. Одни говорят, что идиш – это исковерканный немецкий, другие – что немецкий – это испорченный идиш. Мне плевать на эти формулировки, на нем говорили бабушка и дедушка, когда хотели, чтоб я не понял, о чем они говорят. А я уже знал много слов, но виду им не показывал. Например ругательства: «Киш мир ин тухес!» – «Поцелуй меня в попу!»
– Так ты хорошо знаешь идиш?
– Наоборот: я хорошо не знаю идиш. Но еще лучше я не знаю иврит. Поэтому я и с израильтянами говорю по-русски. До сих пор на всех моих лекциях меня синхронно переводят… Пойдем, я покажу тебе свой новый письменный стол.
Они поднялись в кабинет, заставленный книжными шкафами. Между ними, на стенах, висели несколько картин. У окна располагался большой письменный стол с гнутыми ножками и вензелями. Рядом, прислоненная к одному из шкафов, стояла картина в резной раме. На ней была изображена полнеющая женщина в туго облегающем купальнике, выходящая из воды.
– Ты купил новую картину?
– Это подарок Вайцмана.
– Какого Вайцмана?
– А, ты же ничего не знаешь. Это Слава Макарченко.
– Его я знаю. Хороший художник.
– Хороший. Но две его выставки прошли неудачно, ни одну картину не купили. Он был очень расстроен. Тогда я предложил ему поменять фамилию, как это принято у евреев, если дела не клеятся. Он послушался и на всех новых картинах подписался Вайцманом.
– Почему Вайцманом? Кто это?
– Фамилия бабушки его жены, она была преуспевающей портнихой.
– И что было дальше?
– Выставка, успех. Четыре картины купили японцы, а три – англичане, и знаешь для кого? В королевскую коллекцию!.. Вот, он в благодарность за идею подарил мне эту красотку.
– Ты хотел сказать: толстушку.
– Есть поговорка: женщины не толстеют, они расширяют территорию любви!.. Она меня вдохновила, я написал первые четыре строчки от ее имени.
Он встал в позу и с выражением процитировал: