Лётчик

– Если завтра погода будет, готов.

– Снова удивили. Раньше в вас, извините, гонору больше было. А сейчас разумная предосторожность и рассудительность появилась. Не обессудьте, если что не так сказал, но мне надлежит о готовности роты заботиться. Поэтому и обязан я этот разговор вести. Надеюсь, вы меня понимаете, Сергей Викторович?

– Совершенно с вами согласен, Роман Григорьевич. Понимаю, полностью понимаю.

– Да, изменились вы поручик после этой аварии, повзрослели, что ли. Что же, ступайте. Вы на поле сейчас?

– Да. Нужно посмотреть, как аэроплан к ангару доставят, да и потом присмотреть за сборкой.

– Да? – и штабс-капитан снова как-то удивлённо на меня глянул. – Не буду вас больше задерживать. Как освободитесь, зайдите в канцелярию. Возьмёте накладные, пойдёте на склад, получите новую лётную форму взамен испорченной.

– Слушаюсь, господин штабс-капитан.

– Ступайте, поручик. И без официоза, пожалуйста, мы же с вами оба лётчики.

Я посмотрел вслед удаляющемуся грузовику с прицепленным к нему аэропланом, весело пылящим и подпрыгивающим на неровностях дороги. Впрочем, дороги как таковой ещё не было, так, слегка обозначенное в примятой траве направление.

Вздохнул с досадой, сбил привычным жестом фуражку на затылок, вытер тыльной стороной ладони вспотевший лоб, запрокинул голову к небу. Фуражка каким-то чудом удержалась, не упала. В этом движении был особый авиационный шик, сбить её на затылок, а потом посмотреть вверх. Так, чтобы головной убор остался на затылке. Вот, мол, я какой лихой авиатор! Ещё раз вздохнул, чуть поправил фуражку и потихоньку потопал вслед за удаляющимся грузовиком, стараясь держаться примятой колеи под непрестанное пение жаворонка в бездонной синеве над головой. Кожаная подошва сапог проскальзывала на особо густых валиках смятой травы, заставляя напрягать ноги, голенища быстро покрылись пыльцой и пылью, потеряли зеркальный блеск и приобрели рыжевато-серый тусклый цвет. Сверху, прямо в фуражку жарило солнце, лёгкий ветер волнами гнущейся травы превращал поле в море, а под ногами испуганными мальками туда-сюда шныряли кузнечики. Если бы ещё не эти гадские пчёлы и надоедающие до раздражения слепни, то была бы вообще красота и райская идиллия.

На лётном поле я задержался до позднего вечера. Благо механики накормили. Сначала между собой втихаря погримасничали, что это я возле аэроплана забыл, а потом ничего, привыкли к моему присутствию. Зато я после того, как самолёт был полностью собран, сам всё лично проверил. И тут же объяснил впавшему в натуральный ступор от такого небывалого поступка техническому составу. Не то чтобы я никому не доверяю, но если сам всё проверю, то завтра мне спокойнее будет. Форму только жалко. От былого великолепия не осталось и следа. Как ни берёгся, а всё равно слегка измазюкался и измялся.

Ожидал за спиной понимающих ухмылок, что, мол, поручик после падения на воду дуть стал, забоялся, но ничего такого не было. К моему желанию отнеслись спокойно, с пониманием, поудивлялись, конечно, немного, но удивление быстро прошло, даже начали помогать с осмотром и отвечать на интересующие меня вопросы. А как без них, без вопросов? Нет, в школе мы, конечно, конструкцию изучали, как изучали и мелкий ремонт своими силами. Мало ли где сесть придётся из-за мелкой неисправности? А так хоть починиться можно будет своим силами и долететь куда нужно. Но сейчас я предпочёл узнать по возможности если не всё, то чуть больше положенного по наставлению. Мне на этом аппарате летать, значит, знать я его должен от резинового дутика на колёсах до последней расчалки. Кстати о дутиках. В мастерской я заметил, что многие колёса были спущены и аэропланы стояли почти на ободах. У меня-то, надеюсь, не так? Подошёл, попинал, проверяя накачку шин, чем вызвал весёлые усмешки и подначки механиков.

Вообще я заметил, что здесь, на лётном поле, царствуют совсем другие отношения среди личного состава. Нет той субординации, можно позволить себе неформальное общение. Да и вообще удивился довольному блеску и радости в глазах людей от проделанной работы, от причастности к авиации. Похоже, здесь одни фанаты собрались. Или люди, горячо желающие к ним приобщиться. Потому что кроме офицерского инженерного состава в расположении много младшего и рядового. А ещё, по разговорам, скоро кадеты на практику прибудут. Из городского кадетского корпуса.

Ближе к вечеру ещё раз запустили мотор, прогнали его на различных оборотах. Мотористы чего-то там послушали с умным видом, покрутили в его внутренностях и довольно доложили инженеру роты, что всё в порядке. А потом и я с ним перекинулся парой фраз. А как иначе?

– Что, господин поручик, не терпится в небо?

Инженер предпочёл придерживаться официальной формы обращения. Значит, и мне следует поступить так же.

– Если погода позволит, то с удовольствием завтра проверю аппарат в воздухе.

– Да? – скепсис инженера можно было намазывать ложкой. – Надеюсь, не так, как в прошлый раз? Впрочем, желаю вам удачи, Сергей Викторович.

И ещё раз скептически оглядел мой измятый, извазюканный повседневный китель. Ничего, сегодня отдам хозяйке, к завтрашнему утру будет словно новенький.

– Благодарю вас, господин штабс-капитан.

Странно, что это с нашим инженером. Неужели из-за поломки аппарата так обиделся? Раньше за ним такого пристрастия к официальности не наблюдалось. Коренной петербуржец – с отличием закончил Николаевское училище и по собственному желанию был направлен служить в наш авиадивизион. По слухам – сейчас готовится поступать в инженерную академию. Ладно, что мне с ним, детей крестить, что ли? Но пока буду чётко следовать букве Наставлений и Уставов. Так, на всякий случай.

Инженер ещё раз искоса на меня глянул и ни с того ни с сего обмолвился:

– Не ожидал я от вас такого энтузиазма, Сергей Викторович, не ожидал. Да-с. Впрочем, сие стремление к изучению техники похвально. – Развернулся и ушёл, оставив меня в лёгком недоумении.

Аэроплан руками закатили в ангар, навесили на ворота самый натуральный амбарный замок, сдали под охрану часовому. Тщательно отмылись, почистились, насколько это возможно. Впрочем, последнее касалось только меня, у остальных-то была сменная рабочая одежда. И своим ходом двинулись в расположение роты.

Уходил с сожалением. За день так и не удалось всласть надышаться запахами смятой травы под ногами, ароматами цветущего поля, смолистого дерева конструкций, окончательно досыхающего лака на отремонтированных поверхностях аэроплана, раскалённого металла мотора и бензина, который тоже пришёлся в тему и совершенно не нарушал общей гармонии. А потрескивание остывающего после пробы двигателя это вообще отдельная симфония!

Напоследок оглянулся на стройный ряд высоких брезентовых ангаров, на малюсенький по сравнению с ними домик метеостанции, на приземистую казарму аэродромного взвода охраны, похожую на переделанный товарный вагон.

Всё, теперь попасть на стоянку можно только с письменного разрешения командира. Правда, попробуй это объяснить деревенским коровам, свободно разгуливавшим по лётному полю. За ними, конечно, приглядывают пастушата из местных ребятишек, но им и самим интересно поглазеть на аэропланы, на технику, покрутиться между ангарами. Поэтому и оказываются страдающие от слепней животины в непосредственной близости к лётному полю. И сколько их не гоняют прочь солдаты охраны, толку от этого мало. Лишь бы на взлёте и посадке не попались…

А ребятня пользуется моментом и смотрит на технику и персонал огромными восторженными глазами. Присмотр за ними нужен. Нет, ничего они не утащат, но потрогать да в руки ухватить какую-нибудь деталь вполне могут, если не уследишь. А потом вдруг окажется, что обратно не туда, куда надо, положили. Но это всё днём, с наступлением вечера, когда жизнь на лётном поле замирает, почему-то и коровы смещаются далеко в сторону, поближе к городской окраине, к своим хлевам. Трава-то везде одинаковая. Значит, дело в самих пацанах.