Лётчик

А это откуда? Явно не мои слова. Никогда я так не говорил. И снова я абсолютно уверен в том, о чём не имею ни малейшего представления. Например, в этой уверенности. Просто знаю, что это именно так и должно быть. И всё.

Покормили меня, словно маленького, с ложечки и такой же мизерной порцайкой жидкой, словно водица, кашки. Рук-то до сих пор не поднять, так что приходится терпеть. Хотя какое тут терпение, скорее даже приятно такое ко мне отношение и внимание с явной заботой и участием.

Не успела дверь за сестричкой закрыться, как на пороге нарисовался… Санитар, кто же ещё это может быть? С небольшим металлическим тазиком под мышкой, таким же чайником в правой руке, полотенцем через одно плечо, серого цвета простынкой через другое, с кожаным чемоданчиком в левой руке. Загружен, словно мул.

Молча, без лишних слов замотал меня в принесённую с собой простынку, разложил на придвинутом табурете чемоданчик, откинул крышку. Понятно, парикмахер местный.

Прикрыл глаза и отдался на волю мастера.

Единственное, это ответил утвердительно на вопрос, буду ли сбривать бороду. Конечно, буду, а вот усы подровнять и оставить. Я уже успел заметить, что тут почти все мужчины из виденных мной носят на лице это сомнительное украшение. За ними же постоянно смотреть нужно, подрезать, расчёсывать? По мне так лучше бы и их было сбрить, но пока погожу. Вот когда осмотрюсь, вживусь, тогда и вернусь к этой теме. А пока помолчу и послушаю тихое бормотание мастера. И намотаю на отросший ус всё, о чём он тихонько мне рассказывает…

После завершения процедуры разглядывал своё лицо в поднесённое мастером зеркальце. Исхудавшее, с правильными чертами, можно даже было бы сказать симпатичное, если бы его не портила сильная худоба и небольшой багровый горизонтальный рубец от зажившей раны на лбу. И при виде этой раны яркой ослепительной вспышкой сверкнули воспоминания. Зелёное поле с колышущейся травой под колёсами аэроплана, слабое тарахтение мотора за спиной, резко наваливающаяся земля, испуг от налетевшего так не вовремя сильного порыва ветра, удар и скрежет рвущихся тросов и расчалок. Нога же была сломана! А сейчас я ничего не вижу и не чувствую. Нога как нога. Это сколько же я провалялся? Второй месяц, вроде бы так доктор сказал? Или я снова что-то путаю? А на чём это таком древнем я летал? И на этот раз мне повезло. Впервые память меня не подвела. Сразу, словно обвалившаяся с гор лавина, на меня хлынул поток информации и воспоминаний. И я обессиленно сполз вниз, прикрыл глаза, уже не услышав и не почувствовав, как с меня снимают простыню, как собирает свой инструмент санитар-цирюльник, как в палате наступает звенящая тишина. Я заново проживал свою короткую жизнь тут и вспоминал закончившуюся там. И не мог удержать слёзы горечи и расставания с моей прежней жизнью, с родными и близкими, с любимыми. Чтобы начать принимать эту, отныне для меня настоящую.

Что стало с прежним сознанием этого тела, я мог лишь догадываться. Слишком уж огромный и страшный рубец, пересекающий лоб слева направо, или наоборот, кому как удобнее, я видел в маленьком зеркале. А остаточные проявления воспоминаний – это прощальный мне подарок от прежнего хозяина. Теперь я вспомнил всё. Пока только вспомнил. Теперь мне предстоит как-то со всем этим жить. Господи, как хорошо, что рядом никого из родных этого тела нет. И друзья-сослуживцы почему-то не посещают. А то наверняка бы сразу спалился.

«Э-э, нет. Заканчивай-ка ты, дружок, все эти чужеродные словечки использовать. Не знают их в этом времени и не поймут». Резко оборвал пришедшую в голову мысль о посетителях. Разберёмся с воспоминаниями, обвыкнемся с ними, успокоимся и будем жить. А пока нужно сделать вид, что сплю. Мне необходимо побыть одному, и никого я сейчас не хочу видеть и слышать.

И ещё один несомненный плюс от проснувшейся памяти. Теперь я знаю, что со мной происходит. Идёт, как и предупреждал тот голос в темноте, слияние сознания с телом. И сколько этот процесс будет длиться – зависит только от меня самого. Торопиться я не стану, но и затягивать это дело не нужно, а то отправят в столицу к светилам медицинской мысли и начнут исследовать феноменально затянувшееся восстановление организма различными неприятными способами. А мне это ни к чему, пустое это. И кто скрывается за голосом в вечном нечто, я отныне тоже знаю. И верю в это сокрытое так, как никогда в жизни не верил. В той жизни, завершившейся падением на сосны, и в этой, начавшейся тоже с падения в колышущееся зелёное море травы…

Глава 2

Мои постоянные, что само собой разумеется, и ежедневные многочасовые потуги совместить желания проснувшегося сознания с физическими возможностями тела начали наконец-то приносить хоть какую-то пользу. Проросли заново или научились слушать и слышать отдаваемые им приказы мои нервы. А за ними подключились к работе и ослабшие за месяцы практически неподвижного лежания пластом мышцы. Ежедневные перевёртывания дежурной сестричкой моей тушки с боку на бок спасали только от пролежней, да и то не в полной мере. Так что самое первое, чем я занялся после осознания этой самой возможности шевелиться, это попытки придать своему телу хоть какое-то иное положение, отличное от распластанного.

А потом и язык начал слушаться. Речь пока была не очень разборчивой, о дикции я уже вообще не говорю, но несомненные успехи были. По крайней мере, если очень постараться и не торопиться, то можно было поведать сестричке о своих нуждах и сокровенных желаниях. Это я о туалете, если кто не понял. А особо разговаривать я не стремился, тем более с докторами. Нет, язык разрабатывал, а вот болтать при посторонних пока опасался. Следовало полностью освоить переданную мне бывшим носителем память, научиться всем речевым оборотам этого времени и лишь после полного усвоения вышеперечисленного можно отбросить в сторону эту свою осторожность. Если нужно будет, само собой разумеется. А пока лучше помычу да жестами попользуюсь, на пальцах пообщаюсь. Универсальный язык на все века.

Узнал, почему лежу в гордом одиночестве. Госпиталь заполнен на две трети случайными травмированными, наподобие меня любимого, и просто болезными организмами. Про год, в котором я оказался, не спрашивал, память реципиента всё мне поведала, а вот день и месяц уточнил на всякий случай. А то самому интересно, сколько я в палате провалялся.

Однако война скоро начнётся. Первая мировая. Теперь вот лежу, упражняюсь по мере сил, восстанавливаю, так сказать, немного подвявшее за месяцы вынужденного безделья здоровье и обдумываю дальнейшую свою жизнь. Всё, конечно, не обдумаешь, но наметить главные вехи того пути, по которому мне следует идти, необходимо.

Сразу для себя решил, что лезть в политику не стану со своими жалкими потугами что-то изменить в будущем истории страны. Вряд ли это получится у простого армейского поручика. Да и не считаю себя вправе что-то рассказывать и указывать предкам. То есть, пардон, уже современникам. Мы-то в том времени свою страну, извините за столь мягкое определение, профукали. Так что буду просто жить, помня о будущем и стараясь обеспечить себе эту дальнейшую простую жизнь. Чёрт! И угораздило же меня в этого поручика вляпаться! Нет чтобы в какого-нибудь, пусть даже самого простого, рабочего, но в той же Германии или Франции. Или лучше вообще где-то за океаном очнулся. Нет, вот сюда меня нужно было закинуть, в эту несчастную, богом забытую державу, у которой в перспективе такие великие потрясения. За что людям такие муки предстоят? За какие такие грехи?

Такие вот милые мысли постоянно вертятся-крутятся в моей несчастной голове. И не забываю при этом шевелить конечностями. Не всеми сразу, конечно, а по очереди. Разминаю и тренирую мышцы, восстанавливаю гибкость и подвижность суставов. Доктор не препятствует этим моим упражнениям, наоборот, приветствует, и поэтому, может быть, пока оставил меня в этой отдельной палате. Сегодня вечером попробую сделать первую попытку встать на ноги. Надеюсь, получится.