Скриба

Горгиас в отчаянии ничком рухнул на землю и остался лежать недвижим среди развалин и запустения. Тлеющие угли трещали, рассыпая кучи искр, серый дым медленно поднимался к небесам, возвещая о беде.

Если бы в нем оставалась хоть капля здравого смысла, он подождал бы, пока пожар закончится, но даже секунда промедления казалась ему немыслимой, и он двинулся вперед сквозь беспорядочные нагромождения столбов и брусьев, чувствуя, как огонь обжигает легкие, жар проникает до костей, а глаза режет от дыма. Сквозь тучи искр и пепла он едва различал свои руки, но его ничто не могло остановить. Отшвыривая ногами какие-то обгоревшие подпорки, полки и рамы, он шел и шел, громко повторяя имя Терезы. Вдруг, в очередной раз заплутавшись в дыму, он услышал сзади отчаянный крик о помощи. Горгиас резко развернулся и прямо по горящим углям бросился на голос, но это оказался двенадцатилетний Иоганн Пискортос, сын кожевника Ханса. Горгиас, проклиная все на свете, бросился к нему и обнаружил, что тело его обожжено, а ноги придавлены тяжелой балкой.

Было ясно, что если сейчас же ему не помочь, он погибнет, и Горгиас, напрягшись, раздвинул набросанные поверх доски, однако балка не поддавалась. Тогда он оторвал кусок от своей повязки и прикрыл лицо мальчика, защищая от дыма.

– Иоганн, послушай меня. Мне нужна помощь, чтобы вытащить тебя отсюда. У меня ранена рука, и я не могу один сдвинуть эту балку. Вот что мы с тобой сделаем. Ты умеешь считать?

– Да, господин, до десяти, – сказал он с гордостью.

– Чудесно. Ты будешь дышать через эту повязку и после каждых пяти вздохов как можно громче кричать свое имя. Понял?

– Да, господин.

– Хорошо, тогда я пойду за подмогой, а заодно принесу кусок пирога и вкусное яблоко. Ты любишь яблоки?

– Пожалуйста, не оставляйте меня, – заплакал мальчик.

– Я тебя не оставлю, просто позову кого-нибудь на помощь.

– Господин, не уходите, пожалуйста, – взмолился он, хватая Горгиаса за руку.

Горгиас взглянул на мальчика и чертыхнулся. Он понимал, что даже если найдет кого-то в помощь, ребенок их не дождется – тут почти нечем дышать. Иоганн так или иначе погибнет, сгорит или задохнется, не важно. И он, взрослый мужчина, ничего не может поделать, кроме как пойти за помощью.

Внезапно Горгиас нагнулся, схватился за балку обеими руками, присел и изо всех сил начал тянуть, так что спина хрустнула, однако он не остановился, словно от этих усилий зависела не только жизнь мальчика, но и его собственная. Он почувствовал, как швы на раненой руке стали лопаться, разрывая кожу и сухожилия, и все-таки продолжал свои судорожные движения.

– Ну же, проклятущая, давай! – кричал он.

Вдруг раздался треск, и балка сдвинулась на пару пальцев. Горгиас сделал глубокий вдох, в очередной раз глотнув дыма, еще поднапрягся, и балка приподнялась над мальчиком примерно на ширину ладони.

– Ну же, Иоганн, выбирайся!

Мальчик перекатился на бок, но тут силы оставили Горгиаса, и балка опять рухнула на землю. Чуть-чуть отдышавшись, он взвалил на плечи обессиленного ребенка и вынес его из этого ада.

На площади, куда жители сносили раненых, Горгиас увидел Ценона, склонившегося над мужчиной с обожженными ногами. Ланцетом он быстро вскрывал волдыри и тут же выдавливал из них жидкость, как сок из винограда. Ему помогал служка с испуганными глазами, который с сомнительной ловкостью прикладывал к ранам какую-то маслянистую мазь. С Иоганном за спиной Горгиас направился к Ценону, осторожно положил мальчика на землю и попросил заняться им. Бросив на ребенка быстрый взгляд, врач покачал головой.

– Я ничем не могу помочь, – твердо сказал он.

Горгиас схватил его за руку и отвел в сторону.

– Не обязательно говорить это при нем, – процедил он. – Все равно помогите ему, а там уж как Богу будет угодно.

Ценон усмехнулся.

– Вы бы о себе лучше заботились, – сказал он, указывая на окровавленную руку. – Дайте-ка я посмотрю.

– Сначала мальчик.

Ценон скривился, но все-таки склонился над раненым. Потом позвал своего помощника и взял у него из рук мазь.

– Свиной жир, лучшее средство от ожогов, – пояснил он, смазывая обожженные места. – Графу не понравится, что я трачу его без толку.

Горгиас промолчал. Все его мысли были заняты Терезой.

– Где-нибудь еще есть раненые? – наконец спросил он.

– Конечно. Самых тяжелых отнесли в церковь Сан-Дамиан, – промолвил врач, не глядя на него.

Горгиас тоже склонился над мальчиком и погладил его по голове. Тот в ответ попытался улыбнуться.

– Не слушай этого живодера, – пошутил он. – Вот увидишь, ты поправишься. – И не дожидаясь ответа, распрямился и направился в церковь на поиски дочери.

Церковь Сан-Дамиан была невысокой, но крепкой и надежной. Ее построили из тесаного камня, и сам Карл Великий выразил удовлетворение тем, что фундамент здания, воздвигнутого во славу Господню, столь же прочен, как вера в него. Перед входом Горгиас осенил себя крестным знамением и вознес молитву за спасение Терезы.

Сразу за порогом в нос ударил запах горелого мяса. Он взял один из факелов, подвешенных в галереях, и направился к трансепту7, освещая по пути маленькие часовни, расположенные в боковых нефах. Дойдя до клироса, он увидел за алтарем набитые соломой мешки для раненых. Там же он заметил Эрика – живого, веселого паренька, который вечно торчал в мастерской в ожидании какого-нибудь поручения. Теперь же он лежал с обожженными ногами и душераздирающе стонал. Того, кто находился с ним рядом, Горгиас не признал – вместо лица была запекшаяся корка. Возле центральной апсиды он увидел Никодема, одного из подмастерьев Корне, который исповедовался сам себе, за трансептом – толстого человека с повязкой на голове, из которой торчали одни уши, а у него за спиной – обнаженного юношу, в котором Горгиас узнал Целиаса, младшего сына Корне. Глаза у него были полузакрыты, шея неестественно вывернута; видимо, он умер в страшных мучениях.

Никто из присутствующих не знал, где Тереза.

Тогда Горгиас упал на колени и стал молиться о душе своей пропавшей дочери. Поднявшись, он собирался продолжить поиски, но силы внезапно покинули его. Сотрясаемый дрожью, он привалился к колонне, однако взгляд его затуманился, потом все поглотила темнота и он без сознания рухнул на землю.

В полдень звон колоколов привел его в чувство. Постепенно пелена с глаз исчезла, и расплывчатые прежде фигуры стали четкими, словно их прополоскали в чистой воде. Он тут же увидел свою жену Рутгарду, пытавшуюся улыбнуться, хотя лицо у нее было заплаканное. Чуть дальше Ценон возился с какими-то склянками. Вдруг руку пронзила такая боль, что он подумал, не отрезали ли ее, но оказалось, она на месте, да еще аккуратно перевязанная. Тем временем Рутгарда приподняла его и подсунула под спину мягкую подушку. Тут Горгиас заметил, что он по-прежнему находится внутри церкви, в одной из часовен.

– Тереза не появилась? – спросил он.

Рутгарда с горечью посмотрела на него, заплакала и уткнулась лицом в плечо.

– О Боже, что произошло? – воскликнул он. – Где моя дочь? Где Тереза?

Ответом ему было молчание. Вдруг в нескольких шагах от себя он заметил накрытое простыней неподвижное тело.

– Ценон нашел ее в мастерской под рухнувшей стеной, – всхлипывая, сказала Рутгарда.

– Нет! Ради всех святых, нет! Это неправда!

Горгиас поднялся и подбежал к телу. Из-под савана с каким-то нелепым белым крестом торчала обожженная то ли рука, то ли нога. Горгиас резко сдернул покрывало, и глаза его округлились от ужаса. Перед ним лежала обуглившаяся фигура, опознать которую было невозможно, и у него еще оставалась бы надежда, если бы не чудом сохранившиеся голубые лохмотья – все, что осталось от любимого дочкиного платья.

Как только наступил вечер, люди начали собираться к церкви на похороны. Дети болтали и смеялись, уворачиваясь от шлепков взрослых, а самые нахальные даже передразнивали плачущих женщин. Несколько одетых в темное старух столпились вокруг Брунильды – вдовы, которая содержала дом терпимости и всегда была в курсе событий. На сей раз она заинтриговала своих товарок известием о том, что мастерская загорелась из-за дочери переписчика и что жертвы – это еще полбеды, а истинное несчастье – потеря съестных припасов, которые Корне прятал в амбарах.

7

Поперечный неф, пересекающий под прямым углом основные (продольные) нефы.