Скриба

Когда новость дошла до Рутгарды, та невольно вскрикнула. Если бы Тереза страдала каким-нибудь недугом или в чем-то отставала от подруг, она бы еще поняла, но ее падчерица была девушка привлекательная, может, немного худая на вкус местных парней, но широкобедрая и полногрудая, а уж такими ровными белоснежными зубами, как у нее, вообще мало кто мог похвастаться. Любая другая на ее месте нашла бы себе хорошего мужа, нарожала кучу детей и жила как у Христа за пазухой, так нет же – она собирается запереться в старой мастерской и потратить свою молодость на никому не нужные церковные дела да в придачу стать предметом сплетен, которых ни одной жене священника пока не удавалось избежать. Но хуже всего то, что подтолкнул Терезу к такому решению не кто-нибудь, а ее собственный отец, задуривший ей голову всякими бредовыми идеями. Да разве другие могут быть у человека, который живет прошлым, вечно тоскует по своей родной Византии и без конца рассуждает о пользе знания и величии древних авторов, превознося их так, будто они подарили ему тарелку турецкого гороха? Но пройдут годы, и однажды, увидев свое дряблое тело и беззубый рот, она пожалеет, что не нашла мужчину, который кормил бы ее и оберегал.

Однако в ту страшную зиму Рутгарде пришлось признать, что только благодаря пшенице, получаемой Терезой за работу, они ложились спать не с пустым желудком.

В последнюю пятницу января Тереза проснулась раньше обычного. В добрые старые времена она вставала на заре и шла кормить кур, но теперь кормить было нечем и некого. Тем не менее она чувствовала себя счастливой: буря, разрушившая чуть ли не все предместье, пощадила их дом, отца и мачеху.

В ожидании рассвета она свернулась клубочком под одеялами и мысленно, шаг за шагом, прошла все испытание, до которого оставалось несколько часов. Неделю назад, когда она попросила устроить его, Корне с раздражением сказал, что еще ни одна женщина не была у них подмастерьем, а когда она напомнила, что по цеховым нормам любой ученик по прошествии двух лет вправе требовать перевода на это место, он рассердился еще больше.

– Любой ученик, который в состоянии поднять тяжелый тюк, – заявил он, и трудно было понять, чего в его словах больше – гнева или презрения.

Тем не менее вечером в четверг Корне появился в мастерской и угрюмо сообщил, что готов удовлетворить ее просьбу, но только если испытание будет проведено немедленно.

Сообщение одновременно и обрадовало, и обеспокоило Терезу, так как она не понимала причин, заставивших Корне столь внезапно изменить свое решение. Однако девушка чувствовала себя готовой к предстоящей проверке: она безошибочно различала пергаменты, изготовленные из кожи ягненка и козы, умела натягивать и очищать влажные шкуры лучше самого Корне и настолько мастерски убирала оставшиеся на них следы от стрел и укусов, что кожи из-под ее рук выходили белыми и чистыми, как попка новорожденного. А это было главное, так чего же волноваться?

И все-таки, когда пришло время подниматься, по спине Терезы пробежала нервная дрожь.

Девушка на ощупь встала, сняла потертое одеяло, отделявшее ее убогий тюфяк от родительского, накинула его на себя, подвязала веревкой и, стараясь не шуметь, вышла на улицу. На дворе она облегчилась, плеснула в лицо холодной водой и бегом возвратилась в дом. Там она зажгла масляную лампадку и присела на большой сундук. Колеблющийся огонек слабо осветил маленькую прямоугольную комнату, где с трудом помещалась вся семья. Посередине горел очаг, вырытый во влажном земляном полу.

Огонь ослабел, и холод давал о себе знать, поэтому Тереза подбросила немного торфа и поворошила палкой остывающие угли. Потом она взяла закопченный котелок и только начала выскребать остатки жидкой каши, как за спиной у нее раздался знакомый голос.

– Можно узнать, какого черта ты тут делаешь? Ну-ка, живо в постель!

Тереза обернулась и посмотрела на отца. Как она ни старалась, все-таки разбудила его.

– Это из-за испытания. Я не могу уснуть, – извиняющимся тоном тихо сказала она.

Горгиас потянулся и подошел поближе, что-то бормоча себе под нос. Огонь осветил худое костистое лицо и копну спутанных седых волос. Он сел рядом с Терезой и привлек ее к себе.

– Испытание тут ни при чем, дочка. Это все из-за холода, который в конце концов всех нас погубит, – негромко произнес он, растирая ей руки. – И брось выскребывать котелок, такое даже крысы есть не станут. Мать найдет тебе что-нибудь на завтрак. А еще – кончай нас стыдиться и вешать одеяло посреди комнаты как занавеску, лучше укутывайся в него, будет теплее.

– Я вовсе не стыжусь, а вешаю его, чтобы не мешать вам, когда читаю, – сказала Тереза, хотя это была неправда.

– Мне все равно, зачем ты это делаешь, но однажды утром мы найдем тебя холодную, как сосулька, и тогда уже будет не важно, обманываешь ты меня или нет.

Тереза улыбнулась и снова взялась за котелок – разговаривая, отец наскреб еще немного каши со стенок.

– И все-таки, папа, уверяю тебя, я проснулась не из-за холода, а от волнения. Вчера, когда Корне согласился устроить испытание, взгляд у него был какой-то странный, и я забеспокоилась.

Горгиас ласково улыбнулся, потрепал ее по волосам и заверил, что все будет хорошо.

– Ты разбираешься в пергаментах лучше самого Корне. Конечно, он сердится, потому что его сыновья, которые работают уже десять лет, до сих пор не в состоянии отличить ослиную шкуру от кодекса святого Августина. Ну ничего, скоро ты получишь несколько листов, прекрасно их переплетешь и станешь первой в Вюрцбурге женщиной-подмастерьем, нравится это Корне или нет.

– Даже не знаю, папа… Не думаю, что он позволит, чтобы какая-то новенькая…

– Ну и пусть не позволит, это его дело! Конечно, Корне распоряжается в мастерской, но владелец ее все-таки Уилфред, и он тоже там будет, не забывай.

– Дай-то Бог! – воскликнула Тереза, вставая.

Начинало светать. Горгиас тоже поднялся и потянулся, словно кот.

– Ладно, я сейчас соберу инструменты и провожу тебя – не годится молодой симпатичной девушке в такой час ходить по крепости одной.

Пока Горгиас собирался, Тереза любовалась чудесными снежными узорами на крышах и мягким янтарным цветом, в который рассвет окрасил убогие домишки. В их слободе, прилепившейся у крепостных стен, хлипкие деревянные постройки стояли так тесно, словно пытались выпихнуть друг друга и захватить лишний клочок земли, тогда как наверху монументальные прочные здания гордо вздымались вдоль улиц и вокруг площадей. Тереза никак не могла смириться с тем, что такое прекрасное место превратилось в огромное кладбище.

– Пресвятой архангел Гавриил! – воскликнул Горгиас. – Наконец-то ты надела свое новое платье!

Тереза кокетливо улыбнулась. Несколько месяцев назад, когда ей исполнилось двадцать три года, она получила в подарок от отца чудесное платье насыщенного голубого цвета, каким бывает небо в разгар лета, но не носила его, берегла для торжественного случая. Прежде чем уйти, она склонилась над тюфяком, на котором дремала мачеха, и поцеловала ее в щеку.

– Пожелай мне удачи, – прошептала она.

Та кивнула и что-то пробормотала, но, оставшись одна, стала молиться, чтобы Тереза не выдержала испытание.

Отец и дочь быстро поднимались по дороге мимо кузниц, причем Горгиас старался идти по середине, чтобы быть подальше от углов, за которыми мог прятаться кто угодно. В правой руке он держал факел, левой обнимал Терезу, прикрывая ее своим плащом. По пути им повстречались караульные, спускавшиеся к оборонительным стенам, и вскоре они добрались до верхней точки крепости, дошли до соборной площади, обогнули собор, и за баптистерием их взглядам открылось большое и приземистое деревянное здание мастерской.

До входа оставалось несколько шагов, когда из ближайшего темного закутка к ним метнулась какая-то тень. Горгиас даже не успел среагировать, ему удалось лишь оттолкнуть в сторону Терезу. Сверкнул нож, и факел покатился вниз по улице, пока не угодил в какую-то выбоину. Тереза закричала, а потом в страхе бросилась к мастерской и что было мочи принялась колотить в дверь. Скоро она сбила костяшки пальцев, но продолжала стучать и кричать, слыша, как у нее за спиной двое мужчин дерутся не на жизнь, а на смерть. Потом она стала лупить в проклятую дверь ногами, но все равно никто не откликался. Если бы она могла, она бы вышибла ее и выволокла наружу тех, кто находится в доме. Отчаявшись, она собралась бежать за подмогой и в этот момент услышала голос отца, который умолял ее немедленно уходить отсюда.