Страница 2 из 4
Шум и суматоха позади, ты наконец покидаешь этот уродливо разросшийся, вульгарный и кричащий город с его бесконечными рядами магазинов, в которых продается почти одно и то же. Все это остается за спиной, а ты летишь по шоссе вдоль океанского побережья, мчишься по великолепной дороге, вьющейся среди холмов и время от времени выходящей к морю. Но вот Тихий океан остается позади, и ты въезжаешь в холмистую местность. Дорога снова вьется меж невысоких холмов – спокойных и безмолвных, исполненных загадочного достоинства. Наконец начинается долина. Вот уже шестьдесят лет ты живешь здесь, но всякий раз, когда въезжаешь в эту долину, напоминающую огромную чашу или гнездо, тебя охватывает изумление. Долина безмятежна, почти не тронута человеком. Ты проезжаешь маленькую деревушку и поднимаешься почти на пятьсот метров, минуя ряд за рядом апельсиновые сады и рощи. В воздухе разлит запах апельсиновых цветов. Он наполняет всю долину. Он наполняет твою душу, твое сердце, все твое тело. Как это необыкновенно – жить в благоухании цветов, которое будет сохраняться в воздухе три недели, а может и того больше! В горах – покой и величие. Каждый раз, смотря на эти холмы и величественную гору, высота которой около двух тысяч метров, ты удивляешься, что на земле существует такое место. Каждый раз, въезжая в эту тихую, безмятежную долину, ощущаешь странную отрешенность, глубокое безмолвие, словно время разлилось в необозримом пространстве и замедлилось.
Человек пытается испортить эту долину, но она все еще нетронута. А горы тем утром были необыкновенно прекрасны. Ты почти мог коснуться их. В них было величие и безмерное чувство незыблемости. И вот ты тихо входишь в дом, где прожил больше шестидесяти лет, и атмосфера здесь, воздух – если позволено будет использовать это слово – священны. Ты можешь чувствовать это, можешь почти коснуться этого. Недавно прошли сильные дожди – в горах сезон дождей, – поэтому все холмы и впадинки гор полны яркой, буйной зелени. Это счастливо улыбается сама Земля, с глубоким спокойным осознанием собственного бытия.
«Вы много раз говорили, что ум – или, если угодно, мозг – сам по себе должен быть безмолвным, он должен избавиться от всех накопленных знаний – не только для того, чтобы освободиться, но также для того, чтобы воспринять нечто, что не имеет отношения к времени, мысли или какому бы то ни было действию. Вы говорили это разными словами почти во всех своих беседах, и мне кажется невероятно сложным уловить не только эту идею и ее глубину, но также, если можно так выразиться, ощущение умиротворенной пустоты. Я никогда не мог понять, как к этому прийти. Я перепробовал различные методы, чтобы прекратить болтовню ума, бесконечную его занятость то одним, то другим – ту самую занятость, которая создает проблемы. И покуда человек жив, он не может избежать всего этого. Это наша повседневная жизнь, рутина, семейные разговоры, и даже когда никто не разговаривает, есть телевизор и книги. Ум словно требует какого-нибудь занятия, чтобы бесконечно переноситься мыслью от одного предмета к другому, от одного знания к другому, от одного действия к другому».
«Как мы уже говорили, мысль невозможно остановить решимостью, волевым актом, или настойчивым, упорным желанием погрузиться в эту безмолвную, безмятежную пустоту».
«Я очень хочу завладеть тем, что мне представляется истинным, что ощущается истинным; я всегда хотел обладать этим, но оно вечно ускользает от меня, я не могу ухватить это. Я снова пришел, чтобы поговорить с вами, как приходил уже не раз. Почему в моей повседневной жизни, когда я занят делами, это безмолвие так неустойчиво, почему оно не может длиться долго? Почему его нет в моей жизни? Я спрашивал себя, что мне делать. Да, я понимаю, что не так много могу сделать, а может и вовсе ничего. Но меня мучает этот вопрос, и мучениям нет конца. Если бы я хоть раз ощутил это безмолвие, одно лишь воспоминание о нем подпитывало бы меня, оно одно придало бы смысл моей бестолковой жизни. И вот я пришел к вам, чтобы спросить, чтобы прояснить этот вопрос: почему ум – или лучше было бы сказать мозг – все время стремится чем-то себя занять?»
Четверг, 10 марта 1983 г.
На днях, прогуливаясь по скрытой от посторонних взоров лесной тропинке, вдали от шума, грубости и вульгарности цивилизации, от всего созданного людьми, ты ощущал великий покой, окутывающий все, – безмятежный, отстраненный, наполненный звуками земли. Ты шел тихо, не тревожа ничто земное вокруг – ни кусты, ни деревья, ни кузнечиков, ни птиц, – и вдруг за поворотом дороги оказались два маленьких создания, которые что-то не поделили между собой и смешно дрались. Один из них пытался прогнать другого, а тот проталкивался, пытаясь влезть в чужую маленькую норку. Хозяин норки прогонял непрошеного гостя. Но наконец хозяин норки победил, и второй убежал. Снова стало тихо, вернулось чувство глубокой уединенности. Ты посмотрел вверх: тропа уходила высоко в горы, водопад тихо журчал вблизи дороги; там была красота и неизмеримое величие, но не то величие, которого добиваются люди и которое представляется пустым и напыщенным. Маленькое создание отождествляло себя со своим домом так же, как мы, люди. Мы всегда стремимся отождествиться со своей расой, со своей культурой, с тем, во что верим, с какой-нибудь мистической фигурой, спасителем или с кем-то, облеченным высшей властью. Судя по всему, стремление отождествиться с чем-то – неотъемлемое свойство человека. Возможно, мы унаследовали его от того маленького зверька.
Интересно, откуда берется это страстное желание человека отождествиться с чем-то? Можно понять отождествление с материальными потребностями: с необходимыми вещами, одеждой, едой, крышей над головой и так далее. Но все же глубоко внутри, где-то под кожей, мы стремимся отождествиться с прошлым, с традицией, с неким воображаемым романтическим образом, с важным для нас символом. И, конечно же, это отождествление дает нам чувство защищенности, безопасности, ощущение, что нами кто-то владеет и мы владеем чем-то. Это дает нам огромное чувство комфорта. Человек черпает комфорт и безопасность в иллюзиях. И, судя по всему, людям нужно множество иллюзий.
Где-то далеко ухает сова. Ей вторит гортанный голос с противоположной стороны долины. Солнце еще не встало; шумный день все еще впереди, а сейчас царит тишина. В восходе солнца есть что-то необыкновенное, священное. Это молитва, это гимн восходящему солнцу, этому необыкновенному спокойному свету. Ранним утром свет был приглушенным, не было ни ветерка; и все растения – и деревья, и кусты – были тихие, спокойные. Они словно замерли в ожидании – в ожидании восхода. До появления солнца, наверное, было еще около получаса, и рассвет медленно окутывал землю своим необыкновенным покоем.
Медленно, постепенно самая высокая гора осветилась, ее коснулись солнечные лучи, яркие и золотые; снег на вершине был чист, не тронут светом дня.
Ты поднимался вверх, оставляя далеко внизу маленькую деревушку, гомон земли – кузнечики, куропатки и другие птицы запели свою утреннюю песню, гимн дню, начали его пышное почитание. Когда солнце наконец взошло, ты был частью его сияния; ты оставил позади все, что породила мысль. Ты полностью забыл себя. Душа освободилась от всех своих борений и страданий. И пока ты поднимался, не было никакого чувства отделенности – даже чувства, что ты человек.
Утренний туман медленно собирался в долине, и ты был этим туманом, – становясь все плотнее, все больше и больше сгущаясь в наваждение, в небылицу, в глупость человеческой жизни. Ты долго был наверху, а потом начал спускаться обратно. Там был шепот ветра, насекомые, голоса множества птиц. Пока ты спускался, туман таял. И вот уже улицы с магазинами, и великолепие рассвета быстро улетучилось. Ты вернулся к своей каждодневной рутине – к привычным оковам своей работы, к спорам с людьми, к разделению и отождествлению, к враждующим идеологиям и подготовке к войне, к своей собственной внутренней боли и нескончаемой человеческой печали.