Страница 2 из 10
Что за гимназия или школа, в которой он учился, какой краской были покрашены стены, далеко ли от дома. Ну да, из какого он все же города. Кем работали его родители, как там у них все было, что им СССР, наконец, и постсоветские дела. Что за продуктовая корзина теперь, какие физиологические пристрастия, что делать любит, а что выполняет по привычке. Что за книги читал – это уже помимо его профессии… Кстати, а какой именно? Он явно не клерк. Какие у клерков разъезды в середине недели?
По возрасту мы примерно схожи, лет десять туда-сюда (я старше) в этом случае не так существенны. Привычная музыка, например, та же самая. А появились ли тут, в частности, у него какие-то новости, или мир, что создавался в его голове с конца 80-х и до середины 90-х, сохраняет свое доминирование, постепенно выцветая, поскольку его составляющие одна за другой уходят или забываются? Они могут оставаться некими раритетами, но уже оторвались от общего потока, который когда-то был безусловным по умолчанию и практически не требовал описания. Что описывать, когда все – вот так, а как же еще иначе? Это уже такая рамка, которую нельзя ни расширить, ни изменить: найди хоть дюжину молодых приятелей или собутыльников – у них рамка другая. Да, можно следить за всем новым, но это же так: да, следишь, но не живешь в этом на самом-то деле.
Наш с ним – по возрасту – мир уходит, ну и ничего такого. Кто-нибудь крайний дотащит обрывки этой схемы, смысл которой будет утрачен, пусть даже ее элементы и сохранятся в каком-то виде. Автобус тоже едет часов 15 – вполне осязаемая часть жизни, и что? 9 марта 2016-го вполне приятно проживать свое время внутри него. Тут другое: имеется какое-то понимание этого человека, но оно возникло не из оценки его одежды, манер и выражения лица, а из присутствия чего-то постоянного. Это не только то, что связано с привязкой ко времени, – есть же и стабильные штуки, которые сохраняют свои смысл и фактуру в любых обстоятельствах. Вот взять схемы Галля, о том, как устроен мозг, по сегментам. Один сегмент – «высшие чувства-самооценка-страх», другой – «счет-числа-оценка», а еще «остроумие», «половая любовь» – та в затылке с левой стороны; «половая любовь» почти возле шеи, чуть выше ее – «любовь к дому» и – далее выше – «патриотизм»; в правой половине мозга со стороны затылка – «домашние инстинкты».
Тоже и всяческие классификации, которые добавят аллегории (заяц олицетворит трусость, а пеликан – самопожертвование), еще и внешние контуры соответствующей культуры: кролик будет неплохо олицетворять похоть под музыку Монтеверди. А Джезуальдо, допустим, сову с ее как бы мудростью, хотя тут по факту не совсем сходится. Ну пусть волком, что ли, будет. Классификации как классификации, такая таблица Менделеева особенностей характера, где пространство образования связей уже сомнительно соединено с самим человеком, которого она свела к его параметрам. Ведь какое отношение к нему могут иметь, допустим, нюансы перехода от Джезуальдо к Монтеверди, пусть даже – судя по его виду – он может знать обоих, и даже эти нюансы?
Еще можно рассматривать его мозг как квартиру. Как Галль с его зонами, но конкретнее. Вот тут у него комната родной гимназии, там бегают маленькие дети – и он один из них, в другой комнате он юноша и т. д. Собственно, а зачем вообще вымышлять этого человека, когда можно ехать и глядеть на польские перелески и прочую аскетичную, но хорошую мартовскую природу? Но о каждом же можно сочинить какую-нибудь историю, так почему не покрутить механику сочинений? Тут у него школа с маленькими (то есть реально маленькими – какой размер уместится в голове) детишками и громким звонком, там родители, а вот университет, работа – разложены по секциям и продолжают там существовать каким-то образом – он же все это помнит. Причем даже не по одному отсеку на каждую тему, а по каким-то историям, которые, например, связаны с тем же университетом. Разные слои – несмешивающиеся, практически не взаимодействующие, даже отталкивающие друг друга – распределены по клеткам, как звери в зоопарке.
Он там, внутри своего мозга, как и каждый из нас, так и суетится в каждой отдельной истории, как в отдельном помещении. Да, будто в зоопарке, разве что посетитель там всегда единственный – сам ты, зашедший посмотреть на свои прошлые дела. Или если с кем-нибудь выпьешь, или так просто, ведешь собеседника туда на экскурсию: как-то раз я был там-то или работал там-то, всякое такое. Вполне можно написать даже весьма полезный для общего образования роман, где персонажи и их отношения расписываются по такой схеме. Исторический или любовный. Или типа Пруста. Только все это существует и подергивается одновременно, не объединенное ничем, и ничто из этого не активно в данный момент. Не влияет прямо на действия самого человека. Светящаяся точка его внимания на них не падает. Разве что из какой-нибудь секции до сознания вдруг доберется крик ночного павлина. Сам собой, чуть тревожно напоминая зачем-то о том прошлом, которое содержится в той клетке.
У тебя внутри зоопарк, он более-менее спокойный. Его обитатели (ты сам в разных историях и иные участники) довольны, а кормятся, вероятно, мозгом, у него же есть небольшое электричество. Предыдущая жизнь продолжается там в уменьшенном виде; крохотные человечки ходят в своих загончиках, болтают, глядят друг на друга до сих пор, как тогда, всегда. В жизни почти не участвуют, но ведь и звери обычного зоопарка мало влияют на жизнь. Разве что случайно на кого-то из них попадет вот эта светящаяся точка внимания – с чем-то теперь этот зверь совпал. Лиса, например, кого-то напомнила. К тому же зоопарки обычно находятся в приятных местах, там природа, туда принято водить детей. А когда они внутри мозга – чтобы рассказывать, что и как у тебя было в жизни. Да, очередная часть мира, времени умирает, впадая в детство, – зверушки вот всякие, так это же еще и сблизит напоследок. Звери чистые, вымытые и художественные. Тут же, за окнами автобуса, земли католиков – агнцы, серебряные сердца на пурпурном бархате, золотом по камню какие-то слова на латыни, надежные. Не как вариант красоты для приезжих, а повседневность – ты видишь все это, просто проходя мимо в плохую погоду по своим делам.
Каунас. Тот человек никуда не уходит. Из автобуса вышел, но и только. Никакого движения в сторону города, переминается на остановке – не курит, пьет воду. Тут не автовокзал – просто стоянка возле громадного торгового центра – «Акрополис», кажется, называется. Логично – незачем заворачивать проходящие автобусы на автовокзал, он у них маленький. Но есть навес и указание, куда идти, чтобы купить билеты. Рядом река, на острове напротив – спортивный дворец «Жальгирис». Хмуро, времени еще только полвторого, остановка минут на десять, покурить.
Дальше должна быть красивая дорога вдоль реки, над ней монастырь, пейзажи. Но сейчас поехали каким-то другим путем, или же я проглядел – откуда бы взяться еще одной трассе. Наверное, снова заснул. В Литве солнца нет, тумана тоже, обычный сумрак марта – сырого и холодного. Да, что-то общее как-то действует поверх частных рамок, есть какие-то разделяемые в принципе чувства, пусть и возникшие по различным поводам. Можно и их соотнести с зоопарком, конечно, ну, эти все аллегории. Примерно как в бестиариях – католическая же территория вокруг, и здесь такое соотнесение имеет резон. Только надо аккуратнее. Там «тварей уподобляли образам и понятиям религии и морали, расшифровывая их, как иероглифы» (так в Википедии написано – в автобусе есть вай-фай). Но иероглифы могут быть и составными, не только подобные зверьку на шкафчике детского сада, для опознания пока еще неграмотным владельцем. В бестиариях все было с иллюстрациями: золото, пурпур, ультрамарин – до сих пор не выцвели.
Животные как иероглифы – это удобно: держать их на руке, небольшие и разноцветные. Они не будут мельтешить, не захотят сбежать-скрыться. С достоинством работают иероглифами, нимало не опасаясь за себя, потому что знают: после того как их разглядят и сделают выводы, они, не пострадав, вернутся в свое аллегорическое пространство. Маленький динозавр на ладони – малиновый, а над ним (во время разглядывания) нависает лиловое облако его нынешнего смысла, принимающее переменчивую форму, сиреневую по краям.