Страница 4 из 93
А вот на оловянном руднике Бутугычаг в Озерлаге (Дальстрой), – как вспоминает Анатолий Жигулин, —
все обнимали и целовали друг друга, как на Пасху. И на бараках появились флаги. Красные советские флаги, но без траурных лент. Их было много, и они весело и дерзко трепетали на ветру. <…>
Начальство не знало, что делать, – ведь на Бутугычаге было около 50 тысяч заключенных, а солдат с автоматами едва ли 120–150 человек. Ах! Какая была радость! (Знамя. 1988. № 8. С. 94).
Восьмиклассник Владимир Высоцкий пишет свое первое стихотворение «Моя клятва» в память о И. В. Сталине. Последние строфы этого стихотворения (В. Высоцкий. С. 269–270) звучат так:
Но вот – в противовес этим настроениям – стихотворение Наума Коржавина «На смерть Сталина», написанное тоже в марте, но впервые опубликованное спустя 35 лет (Октябрь. 1988. № 8. С. 147–148):
9 марта. Похороны И. В. Сталина.
На траурном митинге председательствует Н. С. Хрущев. С речами выступают Г. М. Маленков, Л. П. Берия, В. М. Молотов.
Как замечает Любовь Шапорина,
все они гораздо больше говорят о партии, монолитности партии, необходимости сплотиться вокруг партии и т. д., чем о Сталине (Л. Шапорина. С. 228).
Гудят все заводы, пушечный салют, всегда напоминающий обстрел (Там же).
10 марта. На траурном митинге советских писателей в Театре киноактера выступают А. Сурков, М. Прилежаева, П. Воронько, А. Кулешов, К. Симонов7, Г. Леонидзе, С. Вургун, Н. Грибачев, А. Чаковский, С. Капутикян, М. Смирнова, И. Эренбург. Свои стихи, посвященные памяти Сталина, читают О. Берггольц, А. Софронов, В. Инбер, М. Луконин, А. Лахути.
Я помню ужасный траурный митинг (вернее, собрание) в Союзе писателей после смерти Сталина, – вспоминает Валерия Герасимова. – Что-то завывал Сурков. Симонов рыдал – сначала я глазам не поверила, – его спина была передо мной, и она довольно ритмично тряслась… Затем, выступив, он сказал, что отныне самой главной великой задачей советской литературы будет воссоздание образа величайшего человека («всех времен и народов» – была утвержденная формулировка тех лет). Н. Грибачев выступил в своем образе: предостерегающе посверкивая холодными белыми глазами, он сказал (примерно), что после исчезновения великого вождя бдительность не только не должна быть ослаблена, а, напротив, должна возрасти. Если кое-кто из вражеских элементов, возможно, попытается использовать сложившиеся обстоятельства для своей подрывной работы, пусть не надеется на то, что стальная рука правосудия хоть сколько-нибудь ослабла. <…>
Ужасное собрание8. Великого «гуманиста» уже не было. Но страх, казалось, достиг своего апогея. Я помню зеленые, точно больные, у всех лица, искаженные, с какими-то невидящими глазами; приглушенный шелест, а не человеческую речь в кулуарах; порой, правда, демонстрируемые (а у кое-кого и истинные!) всхлипы и так называемые «заглушенные рыдания»9. Вселюдный пароксизм страха (В. Герасимова // Вопросы литературы. 1989. № 6. С. 141–142).
11 марта. Ректор МГУ академик И. Г. Петровский и руководители университетской партийной, комсомольской и профсоюзной организаций обращаются к Г. М. Маленкову с просьбой
присвоить Московскому государственному университету имя Иосифа Виссарионовича Сталина – великого корифея науки, лучшего друга советских ученых и советской молодежи (цит. по: Г. Файман. С. 39–40).
Г. М. Маленков, выступая на заседании Президиума ЦК КПСС с критикой того, как в газете «Правда» освещены похороны Сталина, подчеркивает, что
у нас были крупные ненормальности, многое шло по линии культа личности. И сейчас надо сразу поправить <…>
Считаем обязательным прекратить политику культа личности (Большая цензура. С. 649).
Постановлением секретариата Союза советских композиторов образована комиссия по творческому наследию Сергея Прокофьева, в состав которой вошли Д. Кабалевский (председатель), Г. Хубов, Д. Шостакович, М. Чулаки, М. Ростропович, М. Прокофьева.
В Ленинграде арестована Л. С. Рудакова-Финкельштейн, у которой хранились рукописи Николая Гумилева и Осипа Мандельштама.
Освобождена 15 апреля того же года.
12 марта. В «Правде» (с. 2) статья А. Фадеева «Гуманизм Сталина», где, в частности, сказано:
7
«И я помню, – говорит Владимир Огнев, – как плакали сотрудники „Литературной газеты“ в зябкий день траурного митинга, когда Симонов читал стихотворение на смерть вождя <…>» (В. Огнев. Амнистия таланту. С. 119).
8
«Все были подавлены, растеряны, говорили сбивчиво, как будто это не опытные литераторы, а математики или землекопы, впервые выступающие на собрании, – вспоминает Илья Эренбург. – Ораторов было много. Я тоже говорил, не помню что, наверное, то, что и другие: «выиграл войну… отстаивал мир… ушел… скорбим… клянемся…» (И. Эренбург. Люди, годы, жизнь. Т. 3. С. 313).
9
«– Разве тогда о нем плакали? – сказал Л. – О себе плакали. Одни плакали от страха; другие – думая о прошлом или, о будущем. Все – иногда сами того не зная – о том плакали, что прошлого не исправить» (Л. Гинзбург. С. 209).