Страница 14 из 17
Одна из причин хорошо известной причуды суфиев обескураживать поклонников или претендентов на их знание состоит в том, чтобы заставить этих людей пересмотреть самих себя и выяснить, насколько глубоки их собственные знания и искренность. Как сказал мне один суфий: «Может понадобиться пять, а то и больше заходов со стороны искателя, на что уйдет, возможно, несколько лет, прежде чем нам удастся просигналить претенденту, что мы рады помочь ему, только бы он умерил в себе чувство собственной важности».
«И сколько же из них, из тех, кого вы так отталкиваете, снова возвращаются к вам?» – спросил я.
«Меньше, чем один из десяти, – ответил он. – Девять из них обычно приходят к заключению, что мы злобные людишки… А некоторые из них настолько перегружены самомнением, что удаляются, даже не заподозрив какого-либо упрека в свой адрес со стороны наших действий, и тут же начинают «учить» других».
Но если вышеупомянутые особенности суфиев вызывают всеобщую тревогу или путаницу, то это ничто по сравнению со степенью непонимания, преобладающего в связи с другой типичной чертой суфийской практики.
Здесь я имею в виду факт существования многочисленных, кажущихся совершенно разными, систем суфийского образования. Наряду с известными музыкальными и ритмическими ассамблеями существуют формулировки будто бы свидетельствующие о том, что суфии против музыки, или же наоборот, что они предпочитают ее; что они специализируются в исключительно зарекомендовавших себя (или исключительно незаметных!) профессиях, что существует шесть, девять, десять, семнадцать и любое другое количество стадий и стоянок на пути. Одни говорят, что работают над активизацией определенных чувствительных центров тела или головы, подобных йогическим чакрам. Другие считают, что суть суфийского метода в повторениях, запоминаниях или ссылаются почти на любой вид духовных и иных практик, какие только возникают в воображении.
Возможно ли такое?
Настоящий ответ, которого не найти ни в одной из 2250 книг и монографий на эту тему, изученных мною и содержащих наиболее полную библиографию по суфизму, предполагает достаточно простое действие. Все, что требуется сделать, – это спросить у подлинного суфия. Суфий же, как гласит ответ, если метод эффективен для его учения, использует любой. Он не тяготеет ни к одной из традиционных моделей. А то, что различные учителя берут на вооружение великое разнообразие методов, в среде имитаторов порождает серию предположений на тему: такой-то или такой-то метод – есть «истинный путь». Так что, если вы спросите сегодня у одного из многих тысяч имитаторов (или у их искренних, но заблуждающихся последователей) о существовании стандартной суфийской практики, то получите ответ, исходящий не от суфиев, а от дервишей – людей, которые пытались, но, как правило, безуспешно, стать суфиями.
Тот факт, что суфийские учителя выбирают свою собственную технику, и что такое вообще возможно, уже само по себе заслуживает интереса, поскольку подтверждает суфийское утверждение, что суфий на самом деле знает «Путь», потому что прошел по нему сам. В противоположность этому, уже тот факт, что люди так пристрастны к повторениям, традиционализму и механическому заучиванию, подражанию и ритуалу, свидетельствует лишь об отсутствии у них подлинной проницательности по поводу того, что и как работает. Вот мысль, заслуживающая внимания.
И хотя об этом не мешало бы подумать, задумается ли кто-нибудь – вот вопрос. Я сомневаюсь, поскольку большинство человеческих сообществ очень слабо представляет себе вероятность существования «Пути», который доступен людям, и который знают и понимают его последователи. На Западе, например, почитание авторитетов и привязанность к установившимся формам, безусловно, коренится в подсознательном убеждении, что сегодня истина не доступна, и нам остается только лишь равняться на людей прошлого, поступая и веруя, как они. Точно также и традиционализм Дальнего Востока основан на убеждении: то, что однажды было установлено и во что некогда верили, разумеется, должно давать результаты и сегодня. Тех же, кто как бы говорит: «Оставьте в покое традицию, следуйте опыту», – по всей видимости, слишком мало, иначе нам не было бы так трудно допустить возможность существования людей, способных делать что-то без назойливых или даже благовидных ссылок на стандартные авторитеты.
Суфийские учебные методологии в своем внешнем выражении, если оно подлинное, во многом зависят от взаимоотношений мастера с учеником и этих двоих со всем сообществом мистиков в целом. «Поток», циркулирующий между ними, согласно суфиям, является наиболее важным элементом их существования и прогресса.
В свете этого утверждения мы можем открыть для себя, что многие так называемые суфийские группы и учителя вовсе и не суфийские, потому что в их случае отсутствует фактор потока. Спорадический характер деятельности в подлинной суфийской школе, когда лишь время от времени читаются лекции или даются серии упражнений, и, опять-таки, лекции сменяются конкретными указаниями, или же вообще ничего не происходит, объясняется связью с этим потоком. Колебания в деятельности параллельны колебаниям потенциала и знанию учителя, и притом таким образом, какого, насколько мне известно, в других системах не обнаруживается. Конечно же, это не свидетельствует об истинности суфийской системы и не означает, что она лучше всех остальных, но говорит, однако, об ее отличии, опять же, насколько мне известно, в литературе еще не отмеченном.
Характерная особенность этой прерывистости в суфийской деятельности подводит нас к другому «странному» аспекту суфийской обучающей организации. Странность здесь заключается в том факте, что в отличие от других мистических или философских систем, суфии осуществляют свое обучение в таких общинах и через такие мероприятия, про которые сразу и не скажешь, что они «духовные». Например, как на Востоке, так и на Западе, каждый знает, что такое монастырь. Будучи поселением или объединением людей, монастырь вполне может заниматься той или иной коммерческой деятельностью, сельским хозяйством, пчеловодством, виноделием, производством ликероводочной продукции, различными ремеслами, причем считается, что деятельность эта просто помогает общине содержать себя. Суфии тоже осуществляют все эти виды деятельности, но весьма «странным» образом.
Суфийская школа может существовать внутри общины жестянщиков или вокруг какой-то фабрики, магазина, а то и управлять крупным поместьем. Даже некоторые само-повторяющиеся и формальные группировки порою несут на себе следы этого подхода. Среди дервишей ордена Бек-таши, например, можно обнаружить черты семейного уклада, когда его члены, взявшие на себя те или иные функции, по-прежнему называются Поварами, Конюхами и т.д. В Центральной Азии эта традиция тоже продолжается (номинально, а не на практике), в результате чего для обозначения суфийской группы там используют термин Кханавад – «семья». Большое количество древних суфийских организаций ведут свое происхождение от рыцарства, что являет уже другой тип, – так, в Иране странствующие дервиши (сами не зная, почему) все еще ходят в рыцарских плащах, а в теккиях, помещениях для суфийских встреч, повсеместно распространенных от Боснии до Синкхъянга, на стенах по-прежнему висят мечи.
Причина существования столь разных типов суфизма, помимо того, что они указывают на гибкость учителя, способного обучать в любом тексте, состоит в том, что необходимо поддерживать прерывистость внутри самого обучения. Иными словами, если учителю нужно сохранять контакт и взаимоотношения со своими последователями, тогда как он (как бы) выжидает благоприятного момента, чтобы приступить к практике, которая только и способна принести просветление, ему необходимо располагать формой обучения, обеспечивающей согласованность группы. В дегенерированных системах эта форма носит сугубо религиозный характер. Люди носят специальные одежды, в установленное время молятся, медитируют и т.д. Фактически, они автоматизируют себя.