Страница 4 из 11
И пропихнул Рыся в двери.
Таинственный свет озарял середину залы, таинственные тени таились по углам. В них тоже кто-то прятался.
Смит на подобные мелочи внимания не обратил и направился прямо к стойке. Запустил по выскобленным доскам некрупную серебряную монету. Трактирщик ловко поймал ее и укусил. Полюбовался вмятиной на серебре, обтер о рукав и сныкал под передник.
— Как обычно?
— Только пива два.
Хозяин кивнул и, наполнив, протянул эльфу кружки, оплывающие влажной пеной. Выставил подле миску с чем-то лихо закрученным и щедро посыпанным крупной солью. Взяв заказ, спутники заняли последний пустой угол, и Рысь с облегчением вытянул ноги, поколотые сухим тростником, устилавшим земляной пол корчмы. Но насладиться пивом ему не удалось. Двери громко бамкнули о беленую стену.
— Эля! Или я тебя по стенке размажу! Бокал и блюдечко.
— О Темнейший! — Смит пополз под стол. — Меня здесь нет.
На мгновение из-под столешницы высунулась рука, сгребла кружку и горсть хрустящей закуси и тут же снова исчезла. Рысь остался в гордом одиночестве. И мог вволю разглядывать завернутого в плащ незнакомца, правда, большей частью со спины. Спина внушала.
Был вновь пришедший пониже попаданца-менестреля, зато вдвое шире. Болтались, доставая до лопаток, черные, в тон плаща, нечесаные волосы. Из них торчали эльфийские уши и двуручная рукоять широкого меча, упрятанного в изукрашенные стразами ножны. Плащ незнакомца подозрительно топырился на уровне бедер, отчего-то наводя Рыся на непристойные мысли. А остальное загораживал стол.
— Это кто? — спросил Рысь, нагибаясь.
— Сам Топинамбур Лютый! А теперь молчи…
А вот в трактирщике не было ни страха, ни почтения.
— И бокал, и блюдечко, и ночную вазу! — сварливым голосом возопил он. — А сколько ты мне должен уже — знаешь?! А не пошел бы ты в «Вонючего хорька»? Как раз дыра по тебе. Пустозвон!
Эпитет был несколько более энергичный, но Рысь, будучи интеллигентен, не осмелился бы повторить такое даже про себя.
— Темный и прислужник Темных! — прохрипел Лютый трагически. — Сегодня, когда год прошел с того дня, когда пепел моей возлюбленной, моей ласточки, моей феи Рапсодии унесся к небесам, что я вижу? Только подлую и мелочную неблагодарность! Только забвение веры отцов и презрение к нищему менестрелю. И за этих мерзавцев я кровь проливал! — Топинамбур рванул плащ на груди и разметал руки в стороны, становясь похожим на летучую мышь-переростка.
И тихо заметил:
— Ну, последний раз в долг, а?
— Только ради Рапсодии. Красиво горела.
С вытянутым лицом прошествовал трактирщик к середнему столу, неся в одной руке блюдечко, а в другой стеклянную кружку с каким-то странным пойлом. И не ясно было, то ли он скорбит по погибшей возлюбленной Лютого, то ли по тому, что за эль не будет уплачено.
Топинамбур принял кружку, резко выдохнул и втянул пойло в себя. Обтер рукавом рот. И скорбно замер над блюдечком. Трактирщик даже сочувственно похлопал его по загривку:
— Ну, будет, будет; ей в Заграньих чертогах лучше, чем на нашей грешной земле.
— Я отомщу! — прохрипел Лютый и закашлялся: похоже, эль пошел не в то горло. Хозяин поднял к балкам страдальческий взор:
— А ты знаешь, сколько сейчас стоят услуги мага-краснодеревщика?
— И за этих мерзавцев… я, — Топинамбур грохнул себя кулаком в грудь, — кровь проливал!
Взор трактирщика, сойдясь на нем, разом стал пристальным и жестким:
— Пожалуй, блюдечко тебе лишним будет.
— Отдай! — взревел Топинамбур.
— Не отдам.
Хозяин ловко выхватил посудину у него из-под носа.
— Они чего? — вновь обратился Рысь к своему другу под столом.
— Эль из вереска бело-розового здорово шибает в голову.
— А-а…
И ни Рысь, ни уж тем более Лютый с корчмарем не обратили внимания, что в дверях стоит, наблюдая за ними, обвешанная оружием, прекрасная, рыжеволосая эльфийка в балетной пачке и бронелифчике, выставив изящную ножку и закатывая зеленые, точно изумруды, глаза.
— Кх-кх-м, — покашляла она, пытаясь привлечь к себе внимание. И привлекла. Но не скандалящих мужчин, а девушки, вышедшей на шум на галерею над общим залом. Девушка тоже была эльфийкой и тоже рыжей. И глаза закатывала и ладони прижимала к острым ушкам совершенно так же. Только вот балетной пачки на ней не было, а поверх бронелифчика, перетекающего в броне-бриджики, имелась длинная, прозрачная ночная рубашка, перепоясанная на бедрах узким ремешком. Ремешок оттягивали длинный кинжал в ножнах со стразами (ну, эльфийская мода такая), раздутый кожаный кошель, карманный арбалет и овальное зеркало на длинной ручке. Болты к арбалету были вогнаны в гнезда портупеи, подчеркивающей грудь, а на плече висела мандолина. Или домра.
— Я Лаирнэ Лиарфаннан о’Элбрэт, эльфийская принцесса… полукровка, сбежавшая из вражеского плена, — переорала Лютого с трактирщиком леди у двери.
— Нет! Это я Лаирнэ Лиарфаннан о’Элбрэт, да рассудит нас Вереск! — девица наверху въехала пяткой в ограждение и полетела вниз, поскольку привычные к подобному обращению балясины раздвинулись, уступая дорогу. В полете девица умудрилась выбить из рук трактирщика блюдечко, и то впечаталось бедняге в лицо. Хозяин упал, и рыжая без последствий приземлилась сверху. И тут же вскочила, странным образом устроив руки у груди.
— Да стоит моим мечам запеть в ножнах — и страх пронзает врага, точно сталь! А эльфийская кровь кипит, разя направо и налево! — она крутнулась вокруг своей оси. — И что остается врагам?
— Да, что?!
— Завернуться в простыню и ползти на ближайшее кладбище!
И торжествующе взглянула на соперницу, считая ту поверженной. Девица у двери, встряхнув медной гривой, наклонила головку к точеному плечику:
— А огуречный сок ты от веснушек не пробовала?
И алчно сверкая глазами, наблюдала, как врагиня, звякая мандолиной, валится к ее ногам.
Прошла на середину зала; сдвинув арсенал, утвердилась на скамье:
— Трактирщик! Кружку эля из вереска! И не вздумай разбавлять.
Хозяин, сгребя в кучку ноги-руки, поднес чашу с элем красавице, подобострастно кланяясь и заглядывая в глаза. Лаирнэ приняла ее с надменностью королевы в изгнании и наклонила над лежащей так, чтобы эль цедился по капле в полуоткрытый рот.
— Вереск, — начала она назидательную речь, — оказывает на эльфов удивительное по силе воздействие. Стоит им лишь заслышать это слово, как они сбегаются в ароматные кущи, раздвигая их перед собой и сдвигая позади, как занавески. Катаются в нем, аки коты в валериане; и взращивают вереск от неприметного растеньица росточком не более чем по колено до размеров поистине устрашающих. А уж напитки из вереска почитаются ими превыше…
Рысь, приподнявшись над своим столом, увидел, что девица воистину права: Лютый тоже приподнялся, пялясь на нее выпученными глазами цвета тусклого изумруда, и «грабли» держал, как готовая служить собачонка. Менестрелю наконец-то удалось как следует рассмотреть собрата по профессии, и на какой-то миг он ощутил желание, следуя примеру Смита, тоже убраться под стол. Был бы Топинамбур хорош по-своему, на ихний эльфийский лад: рубленое лицо, раскосые глаза и чувственные губы, вот только шрам рассекал его рожу от уха до уха, и по носу не по разу прошлись копром. Или пестом, учитывая техническую отсталость здешнего мира. Ну и уши, эти уши никак нельзя было одобрить.
— Не зря алхимики пишут на бочонках с вересковым элем, — продолжала рыжеволосая дева поистине боговдохновенную речь, — «Смертельная доза. К эльфам не относится».
Отвлекли Рыся от слишком уж пристального созерцания воина-менестреля и двух рыжих красоток ритмичные толчки в столешницу снизу. Это Смит бился о доски головой. Парень заглянул под стол:
— Ты чего? Ты же себя демаскируешь…
— Я ненавижу вересковый эль! Или я не эльф? Или я не нормальный?
Рысь погладил беднягу по плечу:
— А может, тебя закодировали?
Смит глубоко вздохнул и успокоился. Между тем лежащая, не то под воздействием пламенной речи, не то липкой гадости, льющейся на лицо, стала подавать признаки жизни. Лютый наклонился над ней, нервно облизываясь и дергая плоскими ноздрями.