Страница 8 из 14
– Ну что, Петр, – спрашивает, – умудрился?
– Да вишь, как оно обернулось, Господи, – Петр отвечает. – Большую власть ты мне дал, да на малые дела.
– А Богу и малое не малó, и великое – не великó.
– Темны слова твои, Господи.
– А ты вникай. Слова темны, да мысли светлы.
И пошли дальше. Господь – впереди, апостол – позади, как полагается. А на селе праздник, пьют, гуляют… Там – на гармони играют, там – песни поют.
Вот остановился Господь под окошечком и слушает.
А в доме поют, да так славно, – и про дороженьку, и про березыньку, и как дéвица мóлодца полюбила…
Опустил голову Господь, внемлет. И апостол рядом стоит, тоже слушает.
Про березыньку послушал и про дороженьку послушал, а как запели про дéвицу да про мóлодца – дале пошел. Уж больно песня-то мирская.
Пошел, пошел, оглянулся, а Господь все под окошечком стоит.
Он до угла дошел и снова назад поглядел. Стоит Господь под окошечком – песню слушает.
– Да что же это, Господи? Уж и ночь на дворе, а нам ведь далеко…
Вздохнул Господь:
– Ладно, ладно, пойдем. В рай, видно, захотелось? Не настоялся у ворот!
Пошли.
А Петру-апостолу уж и стыдно стало, что он Господа поторопил.
«В кои-то веки, – думает, – он, милостивец, не для чужой беды, – для своего умиления в пути помедлил. А я ему и минутки лишней не подарил. Хоть назад ворочайся!»
Да нет, зачем назад?
Вон в другом доме тоже поют, да не песни – молитвы.
Обрадовался апостол.
– Господи, – говорит, – вот где пенье-то! Постоим, послушаем?
Остановился Господь, прислушался, головой покачал и пошел себе далее. Апостол – за ним.
– Господи, – говорит, – просвети ты меня, сделай божецкую милость!
– Ну чего тебе, говори!
– Да как же это так? Там мирское пели, а ты цельный час под окошком простоял, а здесь духовный стих выводят, а ты и минутки не помедлил. Не возьму я в толк…
– Эх, Петр, Петр! Там мирские поют, да хорошо. А здесь – духовное, да плохо. Неужто невдомек?
Апостол только руками развел.
Вот она – премудрость-то божья!
Проще простого, а поди-ка, уразумей.
Змеиный язык
Рассейские люди спокон веку по работам ходят. Бывает, что и до самых границ дойдут, а то и подальше.
Вот один мужик пошел, пошел себе да и зашел к черкесской границе. А там его черкесы поймали и продали на морские острова, к песьеглавцам, – вот что людей-то едят. Ну, что касаемо голов, так, говорят, – байки. Головы-то у них, как у всех прочих, зато нрав чисто собачий. За нрав-то их песьеглавцами и прозвали.
Ну, купил этого мужика один тамошний хозяин и определил на конюшню, к лошадям. У него как раз тройка была – кобыла и два мерина. И ходил за ними допреж того тоже русский один, купленный человек. Три года ходил, а после зарезал его хозяин, а себе нового достал. «Пусть, – думает, – лошадок покормит да подкормится малость, а после и сам на корм пойдет».
А русский, хоть и знает, что ждет его беда, да делать ему нечего: не убежишь, не спрячешься! Живет помаленьку.
Вот как-то раз поехал с ним хозяин в лес. Приехали, выпрягли лошадей, и показывает ему старик место под большим деревом. Копай, мол, тут яму!
Что ж, рыть – так рыть! Вырыл он яму широченную, глубоченную, ну, чисто могилу, а хозяин спрятал в ту яму эдакую машину булатную, навел ее и говорит:
– Ну, русский, полезем на дерево!
Влезли. Достает хозяин из кармана дудочку и начинает тонехонько, тихохонько высвистывать.
И вот, видят, ползет к ним змей, как говорится, пóлоз, да такой огромадный, ядовитый, что трава под ним горит. Наполз он на эту яму, где они машину-то схоронили, и тут хозяин как дернет за веревочку! Стукнули булатные ножи, и пересекло змея надвое.
Хозяин сейчас с дерева долой, велит русскому рубить змея на части. Тот перерубил. Хозяин кажный кусок перемыл и склал в кадку для ветчины (там это не в диковинку, что змея солят. Народ такой – и собак, и кошек ест, и змеевиной не брезгует). А один кусок дал русскому и сказал варить.
Русский взял, положил этот кусок в котел, налил воды – закипела вода, как на огне. Хозяин говорит русскому: «Слей на земь». Он вылил воду на траву, трава ажно до земли выгорела. Такой, стало быть, в той воде яд был.
А песьеглавец опять приказывает: «Наливай другую воду!» И та вода закипела.
«Выливай!» – Вылил. Смотрит – на этот раз трава пожелтела, высохла, но не сгорела.
– Ну, наливай третью воду, сыпь крупу, да вари кашу!
Ему что? Человек подневольный – сварил.
– Снимай котелок! Подавай!
Он подал.
Взял хозяин ложку и давай эту кашу уплетать, сольцой и то не посолил.
Убрал весь котелок, остались в котле одни пригарки. Он и говорит русскому:
– Возьми, русский, вымый котел и чисто выскобли. Только смотри – крупинки не съешь! А как поешь – так и знай, – умрешь. Вам, русским, это не годится.
Русский говорит:
– Да у нас в Рассее этого и не видано, а не то что есть. В рот не возьму…
Достал хозяин войлок, подушку, положил под дубом и лег отдыхать. А русский пошел к воде котел мыть. Идет и думает: «Смерти не миновать. Как того зарезал, так и меня зарежет. Дай попробую!»
По русскому образованию перекрестился и давай эти пригарки убирать. Отскоблит корочку – и в рот, отскоблит – и в рот.
Дочиста все съел, и мыть не надо стало.
И только он последнюю корочку прибрал, смотрит – что такое? Стало ему все понятно, все разговоры, что звери, птицы, скоты всякого звания промеж себя ведут. Как есть все уразумел. Засмеялся он. «Вот, – думает, – какая хитрость! Вам, русским, это не годится! Ишь ты! Ну, теперь мне главное дело, чтобы хозяин про это не прознал!»
Вымыл он скорее котел, отнес на место и поставил под повозку, а сам сел на пенек, про свою судьбу думает.
Вдруг и слышит, – говорит кобыла сыну своему мерину:
– Что это хозяин долго спит? Ведь нам ехать далеко.
А хозяин сразу и проснулся.
– Да, – говорит, – пора! Русский, давай лошадей, поедем!
Русский привел лошадей. Запрягли. Кадку с этим мясом змеиным на повозку поставили. Сели себе и поехали ко двору.
Под вечер добрались до места. Русский сейчас лошадок отпрег, прибрал их, корму задал.
Уж и спать давно пора, а он все ходит возле них, холит, чистит. Ему с лошадками-то хорошо: лошадки и здесь будто свои, будто русские… Никакой разницы нет.
И вдруг опять слышит он, – говорит меньшóй мерин старшóму:
– Вот попадаются нам добрые люди, да недолго живут. Тот, – говорит, – за нами хорошо ходил (это которого зарезали-то), а нынешний еще лучше ходит – и покоит, и жалеет!..
А старшóй присунулся к нему и говорит, будто на ухо шепчет:
– Как он ни старайся, как ни служи, а заслуга та же будет. Зарежут словно барана.
А русский стоит себе и слухает, как меренья разговаривают.
Вот старшóй опять говорит:
– Кончится этот месяц, и созовет к себе хозяин гостей. Праздник у них будет. Тут нашему конюху и конец, как тому было. Небось помнишь?
А меньшóй опять:
– Знал бы это русский да сел бы на меня, я б его на ихнюю границу вывез! Жалко мне парня.
Старшой мерин мотнул головой и говорит:
– Нет, ты не вывезешь! А вот я вывезу, коли он на меня сядет.
Тут мать ихняя, соловая кобыла, как топнет копытом, ажно искры полетели:
– Зря хвалитесь! На кого он ни садись, вы оба пропадете и его погубите. Нагонит вас хозяин и в куски изрубит. Вот если б он знал да на меня сел, я бы его вывезла. А ваш разговор пустой.
Пошел русский из конюшни. Идет, а сам думает:
– Ну, погляжу, если и вправду ихние слова сбудутся, и хозяин на тот месяц гостей созовет, сяду я на кобылу и попробую – не вывезет ли?
Вот и кончается месяц. По дому суета пошла, то, другое стряпают – пекут, солят, пиво варят – значит, ждут гостей.