Страница 27 из 34
— Савин, узкоколейку патрулируешь. Мы вот здесь пойдем, вдоль ветки. Поездов в это время нет. Но смотри, чтоб за ними дрезина какая не приехала. С этих дурней юных станется — и дрезину украсть, и вокзал рвануть, и уже далеко не литературным образом.
«Боровик» глянул на Даля искоса, поскреб ногтями пышные бакенбарды.
— Да кто им даст, Даль Олегович? Как можно-с? Разъясните токмо мне, как мона Адашева в этих шубейках и платьях будет с коляски в дрезину сигать?
— Жить захочешь — не так раскорячишься, — подняв глаза к потолку, гыгыкнул Венедикт Талызин — амант всех барышень Эрлирангордского комиссариата и безупречный стрелок. Воображал, должно быть, как Ариша сигает, и мелькнувшие панталончики очами души изучал. Даль Талызина недолюбливал, но к делу привлек как талантливого профессионала. От Венедикта за всю карьеру ни один беглец не ушел.
— Так вы что, за извозчика сами пойдете, Даль Олегович? — зрела, как всегда, в корень Инна, несколько комиссара даже пугая — больше своей привязанностью к нему, чем осведомленностью.
— Поеду, — кивнул Крапивин. — Извозчика жалко, Верес может быть вооружен. Да и так проще их телодвижения контролировать.
— А если повернут не к столице? Или вас туда их везти понудят?
— Возьмем на перекрестке, Инна. Не станем рисковать. Хотя и стоило бы. Адашевой успокоительное не давайте, она при побеге мне в ясном рассудке нужна.
Инна опять поморщилась:
— Церемонитесь вы с ней, Даль Олегович. Она снисхождения не заслуживает. А порки публичной — очень даже.
Талызин расплылся в улыбке, как масло по сковороде:
— Нельзя к девушке столь строгой быть. Дайте ее мне на вечерок…
— Хватит, — сказал Даль. — Допустим. На столицу не повернут. Могут из брички выскочить и уйти партизанскими тропами. Только вряд ли они эти тропы знают. Разве что разживутся проводником. Что там по академии у нас? Верес помощи ни у кого не просил? К лесникам не хаживал? К местным подхода не искал?
— Не был, — отрапортовал Венедикт весело. — Шлялся с видом романтическим и задумчивым, вирши кропать пробовал и по практической анатомии получил за то кол, обозвав селезенку сердцем.
— Дурак, — сказал Савин печально.
— Влюбленный дурак, — заметил Талызин, косясь на Даля. — Что не в пример опаснее.
И вот поди пойми, предупредил или поиздевался.
— Стало быть, положатся на «ваньку»? — комиссар опустил голову, рассматривая карту. — Если в столицу не намылятся и тропы отпадают, можно вот тут вернуться лесом и прятаться либо в самом поселке, либо в академии. Ограду там проверили?
— Так точно, — отрубил Савин. — Ни подкопов, ни перелазов не обнаружено, равно и выломанных прутов. Мы там под видом пожарных хорошо пошарили, печи проверяя. Опять же, патрулируется ограда. И с собаками.
— И военные медики недовольства не выказали?
— Наоборот, это, споспешествовали. А если и догадались о чем, так с департаментом нашим ссориться себе дороже.
Крапивин кивнул. Ратуешь, ратуешь за благо державы — а заслуживаешь от прочих ведомств одно глухое презрение и страх. К ляду.
— И в поселке юный дурень избы или кватеры не снимал. Да ему особо и не на что.
— Тогда остается вот эта ветка, — комиссар провел пальцем вдоль узкоколейки, которая шла, прямая, как стрела, к заброшенной фабрике Ленцингеров, сборочным ангарам, складам и пустому хранилищу водорода под дерновыми холмами.
Известие о том, что его сын создатель, настолько подкосило барона, что он свернул производство и уехал. Узкоколейка осталась. Ехать по ней в коляске неудобно, но возможно. Но зачем? Что им делать на пустой фабрике? Там все порушено, холодно, да и жутко.
— Надо нам фабрику обыскать, — побарабанил пальцами по карте он.
— Сделаем, Даль Олегович, — Инна пометила в блокноте. — Тут старый фабричный мастер в поселке проживает. Возьмем его и пройдемся по закуткам.
— После, — проворчал Даль, прикинув. — Сейчас все внимание на Адашеву. Вы добыли мне маскировку, Инна?
Подчиненная кивнула.
— Пойду примерю. Все свободны.
Утром воскресенья перед церковной службой Даль зашел в поселковый храм. Сложил молитву Корабельщику, испрашивая благополучного разрешения операции и здоровья государыне.
В церквушке явно экономили, горела только лампада в хоросе-кораблике, висящем над наалтарной чашей. Приделы освещались через распахнутые с трех сторон двери. Внутри стоял запах воска и полировальной пасты. Пара старушек в углу отбивала поклоны перед образом святой Тумаллан, должно быть, вымаливая выздоровления от многочисленных старческих хвороб. Еще одна старушка чистила светильники от воска, а девушка в надвинутом на глаза платке натирала тряпкой оклады.
Время шло. В церквушку тонкой струйкой цедились люди. Даль установил коляску так, чтобы видеть одновременно главный вход и боковой. Упитанные светло-гнедые лошадки внаглую ощипывали с бордюров бархатцы и поздние астры. Пахло зноем, корицей, подсыхающими цветами.
Несмотря на воскресный день, людей в храм собралось немного. Впрочем, одетые под местных наблюдатели заметны были только Далю. Вон лузгает семечки косоглазый парень, отирая стену у внешней чаши, деликатно сплевывает шелуху в ладонь — святое место все же. А у входа старушка торгует восковыми «слезками» и бумажными образками, коричневый в крупную клетку платок натянут на глаза, из-под края виднеется полотняный белый. Лик как печеное яблоко, глаза опущены. Что это Инна — сдохнешь, а не догадаешься.
У кованой, крашеной суриком ограды парень с тачки бодро распродает свечки, семечки и яблоки. Тот, что с семечками у стены, прикончив кулек, идет к нему. Покупает еще фунтик, обменивается парой слов, прося курева. Что означает: «Внимание! Показался объект».
Высокий, красивый парень в плисовых штанах и косоворотке. Тоже разжился маскировкой, гляди-ка! А вот сапоги свои, военные, голенищами отбрасывают солнечные зайчики. Что ж вы так, Владимир Вениаминович, неосторожно? Неужто по мерке не достали? Или в чужое старье ноги совать побрезговали?
Белокурый красавец бросил медяк девушке, принесшей на продажу ветки рябины, взял из бидона одну, сверкающую гроздьями ягод, стянул шапку с козырьком с головы и вошел в храм. Парень с семками, сунув кулек за пазуху, пошкандыбал за ним.
Даль сгорбился на облучке, закашлялся, входя в образ. Самокрутку сунул в рот, но курить не стал. Жуткая же гадость этот свойский табак-горлодер.
Володя внутри пробыл недолго. Вышел на боковое крыльцо, дернул глазами туда-сюда. Видно, что беспокоится.
И шагнул к экипажу. Сунул Далю в руку мятый потный рубль.
— Остальное потом отдам.
— Как угодно, барин. Скоро ли едем? — изобразил комиссар интонации извозчика. — Я тут упрел уже весь.
— Скоро уже, скоро, — Верес опять обыскал двор глазами. — Верх коляски подними.
Крапивин слез с облучка и поднял кожаный верх. Володя сиганул на сиденье, под его защиту. Сердце его громко колотилось. А Даль разглядел парня пристальней. Вроде, оружия нет, некуда его спрятать. Разве что скальпель в сапог. Тем лучше. Не хотелось бы, чтобы в панике стрелять начал.
А вот Ариша задерживается. Хотя Инны нынче нет в поместье, ласточкой должна лететь.
Он поднял глаза к безоблачному небу. Ласточки уже улетели. А вот воробьи в золотых ясеневых кронах орут, как оглашенные. И им вторят колокола.
Служба началась. Бас «ходящего под корабеллой» завел неразличимое, убаюкивающее бу-бу-бу. Володя зашевелился у Даля за спиной. Коляска качнулась на рессорах. И тут появилась Ариша.
Через главный вход она не проходила — Даль бы ее увидел. Прошла сбоку или через ограду протиснулась — известить его уже не успевали. Вон, мятая кацавея на руке, и деревенская юбка колыхается — где их раздобыла? На голове платочек по самые брови, а ситцевая кофта с кружавчиками обтягивает грудь — ну хороша же! Если бы не испуг в глазах. Шмыгнула низким крылечком. Подобрав юбку, скочила в коляску, и Володя кулаком ткнул «ваньку» в спину: