Человек заката

— Э-эх... печет-то как! А в океане сейчас свежесть бриза соперничает с прохладой глубин... да-а-а... океан! Не отпускает... зовет... — вздохнул кто-то.

Чаго открывает глаза на голос. Это старик. Он смотрит, не мигая, на стену барака и бубнит себе под нос, ни к кому конкретно не обращаясь. Да его никто и не слушает. Старик все смотрит и смотрит на стену. Мухи носятся перед лицом, садятся на нос и щеки. Он не пытается отогнать их. Морщины резко расходятся по худому обветренному лицу. Редкие седые волосы прилипают ко лбу и шее, колючая поросль на щеках шевелится.

Малыш вновь смежает веки.

— Протяни руку — и, кажется, прикоснешься, сделай шаг — и ты уже во власти волн... вдыхаешь горькую соленость... и становишься рыбой... и плывешь к горизонту... и не успеваешь до заката... и утром начинаешь сызнова... — бормочет старик.

Навостряя уши, малыш жадно ловит обрывки речей, и воображение уносит в неведомую даль. Чаго не видел океана. Никогда! Слышал только от матери, чье лицо забывается. Новый человек, оказывается, прибыл оттуда. Он постоянно рассказывает об океане и шторме. И речи его так же поразительны, как и он сам. Весь остаток дня Чаго думает о неведомом океане.

Когда еще один монотонный день остается позади, темнеет и небо расцветает звездами. Они ярко мигают в чернильно-далекой пустоте. На охранных вышках рдеют огоньки. Разведенный костер кипятит чай. Иногда тревожно перекликается лес.

Вечерняя похлебка малосъедобна, но Чаго глотает безвкусное варево. Другой еды все равно не дадут. Он сидит в кругу света вместе с мужчинами. Они свободны от работы, но не могут уйти с плантации. Малыш вздыхает. Ему не плохо и не хорошо, ему обычно. А хочется, чтоб интересно. Чаго вспоминает о старике, отыскивает его взглядом среди других.

Старик задумчив, он горбится и подается к огню. Пламя костра освещает длинное лицо с крупным, слегка свисающим носом, красноватые воспаленные веки, маленькие темные глаза, редкую седую щетину на худых щеках. Сутулая фигура покрыта бесформенным балахоном. Узкий череп скрыт широкополой соломенной шляпой в дырках, выцветшей под солнцем, с растрепанными краями. В его застывшем облике живы, движутся и изменяются лишь одни глаза, сверкающие течением мысли.

Старик молчалив. Чаго не выдерживает и подсаживается ближе. От старика дурно пахнет, но ради удивительных рассказов малыш готов смириться.

— Расскажи! — просит Чаго и поглядывает с любопытством.

— О чем? — притворно спрашивает старик.

— Расскажи, какой он сейчас.

Речь, разумеется, об океане. Старик о другом и не говорит.

— Именно сейчас? — щурится старик.

— Да, — улыбается Чаго. Сверкающие в улыбке глаза полны предвкушения сказки.

— Дикий, — неожиданно стальным тоном произносит старик, — ибо настал час лютого шторма! Мощное дыхание океана вздымает глыбы воды побольше ваших холмов...

Щуплое тельце Чаго покрывается мурашками. Он оглядывается вокруг, прислушивается. Но за кругом света ночь темна и спокойна. Ночные мотыльки беспорядочно пляшут. Запахи травы и земли богато изливаются вместе с ночной прохладой. Мужчины разводят сгущенный сок сахарного тростника в кипятке и пьют «агуа де панела». Получив свою кружку, Чаго ставит ее на землю остывать и взглядом просит старика продолжать. Того и просить не нужно.

— Шторм собирает души, — голос старика звучит тихо и зловеще, — в такие ночи моряки, что сгинули в волнах океана, не уходят на дно или на съедение рыбам, — говорит он, простирая руку в лохмотьях вперед, к пляшущим языкам костра, — они растворяются, становятся частью океана, темной разъяренной пучиной. И души их бушуют в нескончаемой надежде вырваться, отделиться от соленой воды и пены, не ведая, что давно стали этой водой и пеной...

Чаго слушает с жадным вниманием.

— А если доводится погибнуть при иных обстоятельствах, — продолжает старик, — то душа моряка вселяется в дерево. Может, вон в том лесе есть такие, — машет он рукой в темноту.

— Как это? — Чаго ошеломленно смотрит в указанном направлении.

— Душа томится в ожидании своего часа, пока лес шумит и зеленеет под солнцем. И когда приходит время вернуться в море, дерево срубают, делают из него лодку или доски для кораблей, и души моряков снова попадают в объятья волн, — поясняет старик.

— Ух ты! — восхищается малыш, живо представляя себе все сказанное.

— Дребедень, — ворчит кто-то рядом.

Старика люди с плантации всерьез не воспринимают. Он не думает возражать. Сидит, смотрит в пустоту, невыразительное днем лицо становится моложе и одухотворенней.

— Чем сильней шторм, тем громче поют души в его глубинах, — вновь бормочет он. — Души поют обо всем, что видели когда-то люди при жизни. Они поют о тайнах самого океана. Они знают много тайн воды и неба, ветра и звезд.

— Кто тебе сказал? — восхищенно улыбается Чаго. Рассказ приобретает для него большой смысл, неведомое раскрывается, перед глазами явью носится ожившее повествование.

— Я был там. Я знаю, — буднично отвечает старик, — и ты можешь узнать.

— Как?! — ерзает на месте Чаго.

— Если сидеть на берегу, внимательно и долго слушать, можно в шуме шторма различить их голоса...