Боба нет

Хватит. Хватит.

Он опускает голову на руки.

И наконец вытягивает папку, ту папку, самоважнейшую папку, которая содержит его прошение об отставке. Он проверил и перепроверил каждое слово, каждую строчку, расставил все кратки над «й» и умлауты над «ё». И вот оно наконец готово. Он полностью уверен в совершенстве этого документа и в необходимости отправить его незамедлительно. Время пришло. Задержав дыхание (ибо сейчас – миг величайшей важности, мягкого толчка первой костяшки домино, с которого, надеется он, начнется долгая череда последующих действий), мистер Б с исключительной тщательностью опускает письмо в конверт, и… готово. Отправлено.

Глубокий вздох. Жребий брошен. Конечно, комитет сжалится над ним, а если не сжалится, то хотя бы поймет его отчаяние, оценит представленные им логические доводы касательно необходимости длительного отдыха либо другой работы (даже черной, если потребуется, но предпочтительно – в виде признания высокого мастерства, которое он проявлял в течение долгого времени, – кабинетной, в должности начальника чего-нибудь). Не требующей напряжения, вот что главное. Спокойной. И чтоб никакого Боба.

Он смакует это мгновение с чем-то средним между душевным подъемом и страхом. В конце концов, перемены же случаются. Мистер Б в восторге от шага, который наконец-то смог совершить. Он отработает положенные шесть недель, а затем будущее поманит его к себе, чтобы раскрыть перед ним огромную почтальонскую сумку, набитую новыми возможностями. Необходимо детально обдумать стратегию ухода. Теперь уж недолго. А подготовка предстоит основательная. Он выпускает воздух из груди.

Будь мистер Б человеком иного рода, он бы сейчас визжал, пел и скакал от радости.

Мистер Б подталкивает очки к переносице. Главное сделано, пора заняться повседневной работой. Он смотрит на неопрятные груды молитв, и сердце его наполняется знанием: этот процесс конечен, во всяком случае, в том, что касается его. Сегодня у него буква В. «Война» (геноцид / бойни / этнические чистки), «Вода» (загрязненная / ее нехватка / отравленная), «Вдовство и завещания» (несправедливые / незаконно измененные). Впрочем, для начала он вытягивает папку «Киты».

О своих китах мистер Б думает каждый день. Когда терпение, с которым он переносит Боба, спадает до низшей отметки, мистер Б думает о них, больших и важных, об их гулких песнях. Они его. Конечно, работа Боба также не лишена достоинств. Мистер Б только дивится тому, что Бог, который сваливает свою грязную одежду в понемногу плесневеющую кучу рядом с его кроватью, смог создать беркутов, слонов и бабочек. Какие мгновения божественного вдохновения! Собственно, ему нравятся и другие создания Боба – грузно скачущие полосатые тигры, грациозные, покрякивающие на лету длинношеие лебеди. Нелепые, похожие на подушечку для игл дикобразы. Мальчишка не лишен дарований, но лишен дисциплины, сострадательности и эмоциональной глубины. Дара провидения.

Как удается Бобу, пытается понять мистер Б, оставаться столь отчужденным от собственных прекрасных творений? Дело тут, помимо прочего, в отсутствии устойчивости внимания, в неспособности сохранять интерес к чему-либо, в склонности бросать новые игрушки в каком-нибудь бесплодном уголке Земли, а самому гоняться за (очередной) распалившейся шлюшкой.

Мистер Б выглядывает в окно. Разве в то время нынешняя его работа представлялась ему такой уж плохой? «Мы нуждаемся в вас, – говорили они, – в вашем опыте, стабильности, навыках работы с людьми». Не описывая, собственного удобства ради, лузера, которого они выбрали ему в партнеры.

Что уж греха таить, он был польщен. Они точно знали, надевая ему петлю на шею, какие слащавые слова следует нашептывать.

«Так трудно найти хорошего работника», – говорили они. И ведь всё же они знали. Да-да, теперь он уверен, знали с самого начала. Мальчишка и тогда был туп как валенок, и, если бы его не проталкивал кто-то, не лишенный влияния, он и сейчас болтался бы посреди галактической пустоты – спал бы, наверное, или в носу ковырял.

«Он будет расти в процессе работы, – уверяли они, – постепенно набираться высоких достоинств». Ничего он, разумеется, не набрался, и в конечном счете это никого не заботило. Во Вселенной так много более перспективных уголков, требующих повышенного внимания.

Мистер Б вздыхает.

По крайней мере, сейчас Боб отсутствует, ушел. Пусть на эту ночь он станет еще чьей-то проблемой.

10

Дилер сдает карты.

Мона получает фулл-хаус из тузов и королей и начинает думать, что, возможно, поспешила, обвинив Хеда в жульничестве. Возможно, ей просто не везло. Ха-ха, думает она и выталкивает в середину стола все оставшиеся у нее фишки.

Хед выкладывает роял-флеш.

Игроки, все как один, вскакивают на ноги. Мона одевается пламенем и, когда Хед предлагает удвоить ставку или закончить игру, сразу принимает первое предложение – опрометчиво, как мог бы сказать кто-нибудь. Но кто же бросает игру, когда такая карта прет, – Мона прикидывает, что бы ей поставить.

Боб выглядит скучающим.

– Итак? – говорит Хед. Угроза облекает его, словно облако пыли.

На глаза Моне попадается Экк. Стремительно нагнувшись, она берет его поперек спины и плюхает на стол, где он и стоит, помаргивая.

– Вот, – говорит Мона.

– Это что же за ставка? – презрительно спрашивает Хед.

Боб зевает, убирает с глаз волосы.

– Последний из Экков. Все остальные вымерли.

– Чрезвычайно ценный, – пылко сообщает Мона.

Экк, подрагивая, оглядывает в поисках сочувствия одно бесстрастное лицо за другим.

– Остался только один. Он реже редкого. – В глазах Моны появляется ненатуральный блеск.

Эстель встает.

– Прекратите, – тихо говорит она. А затем погромче: – Прекратите!

Все поворачиваются к ней.

– Верните его на пол. Он же не вещь, а живое существо.

– Он мой, – настаивает Мона, – я могу делать с ним что захочу.

И в доказательство тычет в него пальцем. Экк коротко вскрикивает, а Мона поворачивается к Хеду:

– Вот моя ставка. Последний из Экков. Его жизнь. Делайте с ним что хотите.

Эстель обращается к одному из игроков:

– Принесите, пожалуйста, черный кофе.

Она снова смотрит на Мону, которая помахивает над головой стаканом, требуя, чтобы его пополнили джином. Эстель вытягивает перед собой руку, останавливая собравшегося подойти к Моне лакея.

– Довольно, Мона, – голос Эстель спокоен. – Экк, ты можешь идти.

– Ничего он не может, – твердо говорит Мона. – Это мой Экк.

Она не спускает поблескивающих глаз с Хеда.

– Вообще-то он мой, – бормочет Боб. – Ты его до сих пор и не замечала.

Хед глумливо усмехается.

– Да на что он мне? Ладно, он последний из Экков. Но все равно же ничего не стоит.

Зверек поникает.

Мона, которая выглядит после всего выпитого немного рехнувшейся, склоняется над столом и, понизив голос, сообщает:

– Говорят, что и в девяти тысячах галактик не найти животного, чье мясо вкуснее, чем у Экков, – и, не отпуская взгляд Хеда, еще понижает голос – до шепота: – Только между нами, потому-то он и последний.

Боб округляет глаза.

Для Экка происходящее оказывается испытанием непосильным, он возмущенно пищит и съеживается. Эстель протягивает к нему руку.

– Никто, – тихо говорит она, – никто тебя съедать не собирается.

И обращается к отцу:

– Ты же не станешь?

Ни Мона, ни Хед не выказывают слабости и первыми взгляда не отводят.

– Вкуснейшее в девяти тысячах галактик мясо? – задумчиво произносит Хед. – Почему же я никогда не пробовал Экка?

Он задумывается еще на миг, а затем протягивает перед собой руку.

– Идет. Я принимаю вашу ставку.

– Минуточку. Это мой Экк, не ваш. – Гневный взгляд Боба блуждает между его матерью и Хедом. – Если кто его и отведает, так я, а не вы.

Эстель снимает Экка со стола.

– Не слушай их, – шепчет она. И строго произносит, обращаясь ко всем игрокам: – Прекратите сейчас же. Это неправильно. Вы и сами знаете. Боб! Он – твой зверек. Не позволяй им так поступать.