Лавка колониальных товаров

Ну и конечно же много вина как с собственных виноградников так и дорогого привозного из материковой Греции, и с островов, особенно с Хиоса. Но до хиосского дело пока не дошло. Оно предназначалось для употребления с фруктами и сладкими блюдами, которые еще не подавали, потому что на столе не было места.

Орудовать привычными ножами и вилками полулежа, получалось плохо, потому что фактически была свободна только одна рука, поэтому, наплевав на условности, блюда брали этой рукой. Прислуживающие две тетки, иногда, хихикая, отрезали кусок поменьше, если едок выражал такое желание.

Публика уже наелась и набралась, хотя вино было не сказать, чтобы крепкое. Правда, его не разбавляли согласно греческой традиции. Серега заявил, что теряется вкус и букет и все с ним дружно согласились. Все дело, как оказалось, было в количестве. Вот тут Бобров и выступил. Прервав общий шум, который, по мере потребления вина, становился все громче, он заявил, стараясь правильно выговаривать слова:

— Эпикурейцы, мать вашу!

Его, как ни странно, расслышал только возлежащий напротив Смелков. Он поднял правой рукой наполненный до половины кратер и, возгласив:

— Ну за нас, за эпикурейцев! — эффектно вылил его в рот.

Но не весь. Примерно половина пролилась на уже и так залитую разными сортами подстилку.

Тогда, понимая, что пьянку прекратить уже невозможно, потому что запасы у Андрея были практически неиссякаемы, а русский человек способен на многое, Бобров встал и, прихватив со стола кусок жареного мяса, нетвердыми шагами отправился вон из столовой. Выпитое вино настоятельно требовало выхода. А до туалета было далеко и Бобров, сунув в рот мясо, ускорил шаги. Есть уже не хотелось, но барашек был чертовски вкусен. Он успел его дожевать и проглотить, прежде чем добрался до вожделенного заведения.

После посещения ему стало зябко. Пиршественные одежды, предполагавшие голый торс, грели плохо, а в коридорах температура была пониже, чем в помещениях. Возвращаться в пиршественную залу не хотелось. Как говорилось, есть не хочу, пить тоже не хочу — отдыхать хочу. И Бобров повернул в сторону лестницы, ведущей на второй этаж. На втором этаже располагались спальни.

Спальню Бобров отделал, сообразуясь со своим вкусом. Златка ему в этом плане была не советчик. Она до того, как поселилась в усадьбе, не видела спален вообще. Но ночевать среди слегка облупленных мозаик, оставшихся от прежних, хозяев ей тоже не хотелось. Поэтому Бобров вызвал к себе местных строителей и на пальцах объяснил им ситуацию. Потом пообещал ежедневно хлеб, рыбу и вино, справедливую оплату по завершению и премию за качество. Потом посмотрел на пристроившуюся рядом Златку и пообещал премию за скорость. Воодушевленные его речью, а особенно ее содержанием, строители за дело взялись с большим энтузиазмом.

Бобров хотел всего ничего — отделки спальни деревянными панелями, кессонного потолка и перестилки пола. Ну и всякая мелочь вроде окон, дверей и мебели. Отделать изразцами проходящий через спальню обогреватель печки он собирался несколько позднее. А пока, прихватив возлюбленную, он занял соседнюю спальню, тем более, что ее хозяин ушел в длительный рейс аж в Византий.

И сейчас Бобров испытал законную гордость, увидев резные панели стен, выполненные из ливанского кедра, даже на взгляд тяжелые дубовые плахи пола, встроенную мебель и на этом фоне веселые синенькие изразцы обогревателя. С этим чувством он упал на ложе и приготовился отключиться. Но сон не шел. Он вспомнил начало сегодняшнего события.

Ничего ведь не предвещало банальной пьянки. Встретились, чтобы подбить итоги, что вполне закономерно перед новым годом. Ну и что, что греки новый год встречают не первого января. В конце-то концов, здесь вам не Греция, хотя, конечно…Греция, Бобров слегка запутался, что, собственно, было простительно, и решил начать сначала.

Ну, сначала, как водится, выпили за встречу. Полным составом они действительно встречались редко и за это выпить стоило. По полной и стоя. Вино оказалось хорошим, и аппетит не замедлил сказаться. Следуя устоявшейся традиции, мясные блюда запивали местным красным, рыбные — привозным белым. Когда пришла пора говорить Вовану, он уже был сильно на взводе, красен лицом и порывист в движениях. Чтобы он чего не смахнул со стола, постановили говорить лежа. Ну Вован и расслабился. Вобщем из его путаной речи никто ничего не понял. Но, опять же, никто и не возмутился. Надо сказать, что Бобров был и сам хорош, позволив следующему говорить Юрке. Потому что тот начал с тоста. А за отсутствующих дам нельзя было не выпить.

Бобров очнулся оттого, что замерз. В спальне вроде было тепло, когда он выпал в осадок, да и проспал вроде недолго.

— Хмель выходит, — подумал Бобров без особой радости, пощупал вокруг, не нашел Златки и очень удивился.

Судя по времени, она должна была уже быть. Бобров встал, ноги держали вполне нормально и голова, похоже, прояснилась. Одеваться он не стал, накинул на плечи одеяло на манер гиматия и эффектно запахнулся, став походить, наконец, на древнего грека. Выйдя из спальни на галерею второго этажа, он услышал снизу разухабистую песню в Серегином исполнении, поморщился и стал спускаться. Дверь в таблинум оказалась заперта изнутри.

— Что за черт? — подумал Бобров, твердо зная, что в доме нет ни одного дверного замка.

Он еще раз подергал дверь. За ней вдруг послышался слабый шорох.

— Эй, кто там? — сказал Бобров уверенным голосом. — А ну открывайте, а не то сейчас…

Он не успел придумать, что будет сейчас, как дверь распахнулась. За ней стояла потупившаяся Дригиса.

— Ага, — грозно сказал Бобров, входя, и поправил одеяло на плече. — Это что здесь такое творится?

В таблинуме, составлявшем, наряду со спальней, гордость Боброва как дизайнера, находилась довольно пестрая публика. Главной заводилой всего этого была, естественно, благоверная супруга хозяина известная в миру как Злата, спрятавшаяся за спины присутствующих. Имела место быть также ее ближайшая подруга небезызвестная Дригиса, имевшая смелость открыть дверь. Бобров сразу решил ее пощадить, но, конечно же, об этом не сказал. Кроме этих двух личностей наличествовали также шеф-повар Ефимия, горничная Анфиса и нубийка Мелания, исполнявшая роль камеристки. Слово это здесь было неизвестно и Бобров лично ввел его в оборот. Аза столом притаился Прошка, но Бобров его тоже заметил. И, ну конечно же, на тумбе светился экран телевизора, по которому шли последние кадры «Водного мира».

— Так, — сказал Бобров хриплым голосом.

Получилось это непроизвольно, но звучало еще страшнее.

— Так. А ведь я предупреждал. Предупреждал или нет?!

— Предупреждал, — пискнула Златка из-за Ефимии.

— Ну вот, — удовлетворенно сказал Бобров. — Значит, завтра всех присутствующих продам персидскому купцу в качестве наложниц, — и он повернулся, чтобы уйти.

Но тут из-за стола вылез Прошка и дрожащим от волнения голосом спросил?

— И меня?

Бобров повернул голову.

— Тебя даже дороже, чем прочих.

За его спиной зашуршали, щелкнул выключенный телевизор, раздался быстрый шепот. Но Бобров уже вышел и удовлетворенный пошаркал тапочками обратно в спальню. Он нисколько не сомневался, что теперь спать ему будет и тепло и удобно.

Проснулся Бобров поздно. Он посчитал, что это из-за ночного приключения, но, скорее всего, от элементарного перепоя. Хотя голова вроде и не болела и во рту сухости не наблюдалось. Первое, на что он обратил внимание, была прижавшаяся к нему всем телом Златка. От нее исходило то чудесное тепло и умиротворение, благодаря которому, он, скорее всего, и проспал. Заметив, что Бобров, наконец, проснулся, она, похоже, давно не спавшая, попросила дрожащим голосом:

— Сашенька, не продавай нас, пожалуйста.

И прижалась еще теснее.

Бобров мягко оторвал от себя ее обнимающие руки и повернулся на ложе. И подумал, увидев совсем рядом заплаканные глаза:

— Какая я все-таки скотина.

А вслух сказал: