Страница 10 из 71
— Сойдет, — небрежно сказал Бобров, сгребая монеты обратно в мешок и затягивая завязки. — Серега, на, возьми и как-нибудь прицепи к поясу. Мне такую тяжесть носить невместно.
Серега хмыкнул, принимая мешок, порылся в недрах своей набедренной повязки и достал складной нож. Механизм клацнул, выбрасывая лезвие. Хозяин, уже собравшийся было уходить, остановился и уронил челюсть вместе с бородой. А Серега, не обращая на него никакого внимания, проколол дырку в своей повязке в районе пояса, продел в нее конец шнурка и завязал. Потом сложил нож, сунул его обратно, и словно только сейчас увидел реакцию хозяина.
— Нравится? — спросил он, прищурясь.
Хозяин быстро-быстро закивал. Бобров смотрел с интересом.
— Тридцать драхм, — сказал Серега небрежно. — И он твой.
Хозяин не возразил ни слова. Он молча ушел в дверь, потом вернулся и отдал Сереге из рук в руки тридцать монет с изображением Девы. Получил вожделенный ножик, нажал кнопку и радовался как дитя выскочившему лезвию.
— Ну ты жук, — уважительно сказал Бобров. — Он точно раза в два меньше стоит.
— Товар, — назидательно сказал Серега. — Стоит ровно столько, сколько за него готовы отдать. Если этот содержатель притона готов отдать тридцатник, значит, столько мой ножик и стоит. И вообще, шеф, я жрать хочу.
— Спекулянт, — проворчал Бобров и обратился к счастливому хозяину. — Послушай, любезный, нам нужна э-э доматио на дуо имерес ну и фао[4].
Хозяин кивнул, все еще не отрываясь от ножа, открывая его и закрывая, и позвал их жестом за собой.
Комната представляла собой прямоугольное помещение на втором этаже с белеными стенами, с окном, закрытым ставнем и деревянной рамой, обтянутой плохо выделанной кожей вместо двери. Бобров окинул ее взглядом, ненадолго задержал его на двух ложах и спросил:
— Позо?[5]
Дуо, — хозяин для большей убедительности показал два пальца. — Дуо драхми.
— Выдай ему дуо драхми, — сказал Бобров Сереге и опять повернулся к хозяину. — А теперь фао.
Это конечно был не ресторан, но качество блюд компенсировалось их количеством и бесспорной экологической чистотой. Подавала рабыня лет шестнадцати в заношенном донельзя хитоне, который когда-то, скорее всего, был зеленым. Точнее определить его цвет Бобров не брался. На большой деревянной тарелке, сильно похожей на поднос лежала теплая еще лепешка, овечий сыр, типа брынза, зелень, не поддающаяся классификации. Отдельно, уже на глиняных тарелках, подали жареную камбалу. Довершил натюрморт кувшин примерно с литр емкостью.
— Вино, небось, — предположил Серега. — Эй, девушка, то есть, коритси[6], конечно!
Рабыня посмотрела на него испуганно.
— А что я такого сказал? — удивился Серега.
— Наверно, не положено здесь рабынь называть девушками.
— А как их тогда называть?
— А никак. Эй ты, и все.
Бобров поманил рабыню пальцем и, когда та робко подошла, показал на кувшин, а потом вопросительно посмотрел на девушку. Та поняла моментально.
— Краси, кири моу.[7]
— Вот так примерно, — назидательно произнес Бобров, налил немного содержимого кувшина в глиняную чашку с двумя ручками и отведал. — Кислятина.
Видя, что приборов никто подавать не торопится, Бобров, в отличии от Сереги, свой нож не продавший, вынул его из складок набедренной повязки, открыл и не спеша порезал сыр, потом отломил лепешку. Серега воспринял это как сигнал. Минут через десять тарелки опустели, и путешественники расслабились, попивая вино, которое уже не казалось столь кислым.
— Ну и куда теперь? — задал вопрос Серега, лениво озирая столовую.
— Сначала сортир, — ответил Бобров. — Потом торговая площадь, потом порт.
Через калитку, услужливо распахнутую привратником, они выбрались на улицу. Улочка была узкой, только-только телеге проехать, пыльной и каменистой. Да-да, вот так вот, одновременно. И шла она с небольшим уклоном.
— Ну, веди, Вергилий, — сказал Бобров.
— Тут я, скорее, Сусанин, — пробормотал Серега, стараясь сориентироваться. — Пошли вниз. Там, похоже, порт и есть.
— Чего сразу в порт-то? Давай для начала на базар. Прикупим себе какие-нибудь хитоны. А то выглядим словно рабы.
— Да ладно, не парься. Пусть думают, что это наш национальный костюм.
— Мы вообще-то здесь надолго. Поэтому и хитон нужен и, блин, гиматий. Не забывай, что мы состоятельные купцы в форс-мажорных обстоятельствах. И еще, по одежке встречают. Я думаю это и на древнюю Грецию распространялось.
— Хорошо, — легко согласился Серега. — Тогда пошли вверх. Здесь есть центральная площадь. Называется Агора. По выходным тут нечто вроде Гайд-парка, а в остальные дни — центральный рынок.
Пройдя пару кварталов, они оказались на улице, которую вполне можно было назвать главной. Вот на ней уже запросто могли разъехаться две телеги. Серега уверенно повернул направо. Бобров шел, едва сдерживаясь, чтобы не разинуть рот и вот так, с разинутым ртом, крутить головой направо и налево. Город впечатлял. Он был белым, сияющим на солнце так, что слезились глаза. Бобров понимал, что это обычный известняк, просто с любовью отделанный и аккуратно уложенный. Временами белую стену горизонтально пересекала ярко-коричневая линия плинфы. Видимо, подумал Бобров, чтобы глазам было на чем остановиться. Стены были глухими и высокими, этажа в два. Только иногда в стене попадалась калиточка. Атак, ни одного окна.
— Нам налево, — прервал его размышления Серега.
Он двигался уверенно, словно ходил по этой улице каждый день. Мешок с монетами, чтобы не болтался, Серега засунул под набедренную повязку, которая теперь живописно оттопыривалась спереди. Женщины, иногда попадавшиеся среди прохожих, видели это непотребство, и взгляд их сразу становился задумчивым. Серега в ответ скалился весьма обещающе.
Агора открылась как-то неожиданно. Или просто Бобров вперед не смотрел, а все больше пялился по сторонам и на прохожих. Но, как факт, стены домов резко кончились, и перед глазами появилась площадь. Она была не сильно велика. Примерно эдак половина площади перед Бобровским домом, но это ж, блин, была площадь. Окруженная прекрасными белыми зданиями, не поднимающимися выше трех этажей, но, тем не менее, весьма величественными. Портики, колоннады, статуи, обелиски — все атрибуты Древнего Мира были налицо. Выходит, учебники не врали, живописуя античные города.
А народу-то, народу. Создавалось впечатление, что никуда Бобров и не уходил из своего мира. Суматоха и мельтешение сделали бы честь любой толкучке. Единственно, что народ был лохмат, бородат и голоног. Бобров почувствовал, что вписаться в реалии того, что они сейчас наблюдали, будет нетрудно — жизнь неплохо их подготовила. Серега, тот вообще ощущал себя словно рыба в воде. Он словно сам был частицей этого мира, и даже набедренная повязка была ему, так сказать, к лицу.
Так как Серега был выше основной массы народа примерно на голову, некоторые на него даже оглядывались, то Бобров, будучи немного ниже, поручил ему рассмотреть, где в этом круговороте торгуют одеждой и обувью. Серега покрутил головой и выдал направление. Лавируя в людской массе, опасаясь кого-либо задеть (хрен их знает, местные законы — вдруг сразу поединок), путешественники все-таки приблизились к импровизированному прилавку с разложенными на нем образцами древнегреческого облачения.
Серега тут же на своей жуткой смеси языков, в которой все-таки главное место занимал русский, а матерный шел вторым, помогая себе изысканными жестами, от которых шарахались иные покупатели, стал договариваться с веселым торговцем. И ведь договорился. Два хитона синего цвета перешли в собственность путешественников. Когда Серега полез в набедренную повязку, торговец даже через прилавок перегнулся, а увидев, что тот извлек на свет мешок с деньгами, ржал так, что на него стали оглядываться. Они расстались лучшими друзьями, но пятнадцати драхм все-таки лишились.
4
комната, два дня, поесть (греч.)
5
Сколько? (греч.)
6
девушка (греч.)
7
Вино, мой господин (греч.)