Солнцеворот

Сагда стискивала руку Унтиди так сильно, что той, наверное, было больно, но она молчала, понимая чувства подруги. Сагда представляла, как всё будет, и крохотные волоски на её руках начинали приподниматься, кожа покрывалась пупырышками. Почему-то ей явственно воображалась ночь. Она лежит голая, в огромной, мягкой постели. Сверху наваливается что-то, неразличимое во тьме, закрывает рот холодной ладонью, острые клыки скользят по шее… Но страшнее всего даже не это, а то, что она — одна, совсем одна! Нет и не будет рядом Унтиди.

Нет, даже не это самое страшное, а осознание, что где-то с Унтиди сейчас происходит то же самое, а скорее всего даже хуже. Ведь эта дерзкая девчонка не станет молчать. Нет у нее этой «гибкости», о которой говорит Эрлот. И трусости нет, чтобы смолчать…

— Гордишься, что с маленькими справился, да? — тонко и одиноко прозвучал её голосок, и Сагда захотела провалиться сквозь каменный пол, в землю, к самому её центру, лишь бы не видеть последствий.

Эрлот опустил взгляд на Унтиди. Равнодушный, бесстрастный, непоколебимый. В этом взгляде лениво плескалось само время. Скольких таких маленьких девочек видел Эрлот? Сколько из них превратились в старух и развеялись прахом? И что для него теперь этот пищащий кусок мяса с парой стаканов крови?

— Нет, вовсе не горжусь, — сказал он. — Просто выполняю обещание. Ну и ещё, мне это просто нравится. Смотреть, как люди и вампиры дёргаются, пытаясь выжить. Смотреть, до чего они способны дойти, лишь бы сохранить себе жизни. При чём тут гордость?

Эрлот встал, спустился с возвышения, на котором стоял трон. Сагда затрепетала, когда Эрлот оказался рядом. Но на нее он не смотрел. Не смотрел и на шарахнувшихся в разные стороны детей. На месте остались лишь трое: Сагда, Унтиди и Никкир, которому, наверное, было просто лень бояться.

Пальцы Эрлота схватили подбородок Унтиди заставили поднять голову и смотреть ему в глаза.

— Я бы мог оторвать тебе голову прямо сейчас, и все остальные сделали бы то, что я хочу. Но они — просто мясо, и меня они не интересуют. Мне интересна ты, отважная Унтиди. Ты прямая, как клинок меча, и почти такого же роста. Как будешь ты жить, зная, что кровь и слёзы твоих друзей — твоя вина? Что лишь твоя нелепая прихоть послужила причиной кошмара.

— Чего тебе надо? — невнятно проворчала Унтиди — Эрлот крепко держал её челюсть.

Сагда не могла не поразиться силе духа подруги. Она-то смогла бы лишь пищать, глядя в глаза такому чудовищу. А то и пищать бы не получилось. Задохнулась бы.

Эрлот легонько оттолкнул девочку, отвернулся. Шагая обратно к трону, он вынул платок из кармана плаща и обтер руку.

— Моя фаворитка хочет играть с вами в школу. Завтра, в обычное время, она будет ждать вас на урок. Если она вернется в дурном настроении, до заката вы узнаете цену моему слову. Игра закончится. Очень жаль. Но если она вернется счастливой… — Эрлот опустился на трон и с улыбкой окинул перепуганных детей взглядом. — Тогда мы поиграем ещё. Только уже не с вами. Убирайтесь. Времени на то, чтобы всё обдумать, у вас полно.

Никкир дёрнул Сагду за руку. Хорошо, что дёрнул, иначе она бы не смогла пошевелиться. А так — ноги сами собой зашагали куда-то. Будто сквозь мутное стекло виднелись каменные стены, дверь, улыбка баронета-привратника. Кажется, он что-то сказал Никкиру — придумал ответ на шутку, не иначе.

Во дворе лёгкий ветерок привёл Сагду в чувства. Она обнаружила, что все они стоят тесным кружком, в центре которого — насупившаяся Унтиди.

— Завтра мы пойдём на урок, — процедила она сквозь зубы, глядя в землю. — И вот что там будет…

…А ночью случилось вот что. Сагда лежала, глядя в потолок невидящими глазами и не могла уснуть. Даже Унтиди перестала уже гневно сопеть, дыхание её сделалось лёгким, незаметным. Вдруг в окошко тихонько стукнули, и у Сагды кольнуло сердце.

Ещё один тихий стук. Все спят. Никто не шелохнётся. Кому стучат-то? Она одна не спит.

Сагда встала и, крадучись, прошла к двери, вышла в тёплую ночь.

— Так и думал, что не спишь, — раздался из темноты шепот Никкира. — Я ещё днём хотел… Ну… Там случая не было. Ты, в общем, спрячь главное, чтобы эти не увидели. В общем… Ну, пока.

Он убежал, сунув что-то в руки Сагде. Та присмотрелась. Ладонь коснулась волос — совсем настоящих, — в лунном свете показалось фарфоровое лицо. Кукла! Та самая кукла из покоев принцессы, которая так Сагде понравилась.

Обнимая эту куклу, Сагда уснула, и, хотя сердце переполняла тревога, было в нём и что-то тёплое, что-то хорошее. Вряд ли так уж сильно связанное с куклой.

Один за другим ученики вошли в класс, уселись за парты, приготовили листы бумаги и карандаши. Арека сидела за столом учителя и старалась не выглядеть слишком изумленной. Почему-то ей хотелось верить, что дети проявят упорство, что Эрлот не сумеет заставить их слушаться. Тогда она бы придумала какой-нибудь новый план, новый способ достучаться до них.

Но ученики были здесь и молча смотрели на Ареку, ожидая начала урока.

Она встала, откашлялась, пытаясь собраться с мыслями.

— Здравствуйте. Я… очень рада, что вы пришли, как бы то ни было. Потому что это на самом деле очень важно.

Она говорила и, слыша себя, мысленно морщилась. Как глупо и фальшиво звучат слова! Но кроме слов не было ничего, и Арека вцепилась в них, заставляя себя говорить и говорить, запрещая себе думать.

Думать надо было раньше. А теперь приходилось действовать.

— Очень важно знать те вещи, которые записаны языком вампиров. Только то, что записано этими символами… — Туту она повернулась и показала на доску, где вновь, глумливой насмешкой, красовался знак «Доверие». — Является правдой. Здесь вас учили человеческой грамоте. Но всё, что написано на человеческом языке, написано для людей.

Арека помолчала, затаив дыхание. Она ждала вопроса, возражения, выкрика — хоть какой-то реакции. Но дети молча смотрели на нее, приготовив карандаши. Стеклянные, бессмысленные глаза.

Незаметным движением Арека обтерла вспотевшие ладони о платье и, глубоко вдохнув, шагнула в бездну:

— Вы наверняка слышали про императора Киверри, про то, как его убили здесь, в Кармаигсе. Здесь была его земля, и, опустошив её, он отправился на Восток, разоряя и порабощая людские поселения. Он уничтожил бы весь мир, если бы не Эрлот, Эмарис, Атсама… И другие. Те, что сегодня — лорды и графы. Об этом говорится открыто. Но кое-о-чем умалчивают все человеческие книги. О том, как император, осознав, что поражение неминуемо, начал обращать людей…

Она говорила, и слова её будто тонули в вате. Наплевав на осторожность, Арека почти открытым текстом рассказывала то, к чему надеялась подвести детей осторожно. Им нужно было сделать лишь один крохотный шажок навстречу, хотя бы прислушаться и подумать… Но они не хотели думать. Они смотрели на нее и ждали, когда она скажет записывать.

И Арека сдалась. Схватив со стола книгу, она переписала на доску ещё несколько значков. Велела сделать то же самое на листах, и дети выполнили приказание. К концу урока на каждом листе бумаги было написано одно и то же. Слова, которые произносил обезумевший император Киверри, претворяя в жизнь один из самых страшных своих планов.

«Кровь моя. Дети мои. Сегодня Алая Река выходит из берегов».

Внизу, в гостиной, через которую неизбежно выходили ученики, был накрыт стол. Арека принесла из замка печенья и пирожные. Арека знала, что поначалу в школу ходили, чтобы поесть, истребляя запасы кладовых Кастилоса. Но голодные времена прошли, и ученики молча покидали здание, даже не взглянув на угощения. Когда за последним из них закрылась дверь, Арека заплакала.

Она стояла у основания лестницы, прислонившись к увенчанному полированным деревянным шариком столбику, и заливалась слезами. Пыталась спрятать их в ладонях, но какой в этом был смысл, когда рыдания разносились по всему дому?

— Я бы посоветовал крепкий черный чай, — сказал невесть откуда взявшийся дворецкий Чевбет. — Ну и сладости. Вон их сколько, мне всё не съесть.