Солнцеворот

— Должно быть, поехали во дворец, — безмятежно предположила Атсама. Она вновь вертелась, рассматривая платье, и морщилась. Всё было не то. Подобрать тот необходимый баланс между распущенностью и целомудрием никак не удавалось.

Арека вскочила с кресла, покраснев от возмущения и всё ещё кипящей злости.

— Так ты знала?!

— Знала, что на сегодня назначена уборка. Но не придала этому большого значения. Не думала, что детишкам будет интересно слоняться по грязному пустому дворцу. Это ведь ты у нас знаток детских душ, а я — безжалостная убийца, которая из непонятного любопытства помогает любимой зверушке. Какое же выбрать?! Подай, пожалуйста, вон то, сиреневое, — попросила она Ареку, кивнув в сторону одного из кресел, где валялась груда отвергнутых платьев. — На церемонию соберется орава графов и прочий сброд, мне бы хотелось создать правильный образ, но беда в том, что я пока так и не сообразила, какой образ правильный.

— Да прекрати ты болтать о тряпье! — Арека взмахнула руками, кажется, едва удержавшись, чтобы не схватить герцогиню за ворот бежевого платья. Что ж, удержалась — и на том спасибо. — Как ты не поймёшь? Если они сегодня не придут, то сообразят, что можно и в следующий раз прогулять, теперь безо всякой причины. И я не сумею найти к ним дорогу, и тогда… Тогда — всё.

Последние слова она произнесла тихо, глядя в пол, будто лишь сейчас вспомнила, ради чего всё затевалось. Забыла о попранной гордости.

— Н-да, — согласилась Атсама. — Пожалуй, ты права. Сиреневое — не достаточно торжественно. Пока что это — в самый раз, мне только не нравятся рукава. Прикажу переделать. Может, оставить руки открытыми, или это слишком женственно? Я ведь всё-таки буду владычицей мира, мне нужно являть некоторую непреклонность. Вот если мы всё это переживем, я обязательно введу правила одевания на все случаи жизни, для всех титулов, чтобы ни у кого не болела голова о таких вещах.

Поймав в зеркале страдальческий взгляд Ареки, Атсама закатила глаза.

— Ну чего ты от меня хочешь? Решение проблемы у тебя под носом, а ты таращишься на меня. Это дети из бараков Эрлота, я не могу им приказывать. А ты — его фаворитка.

— Хочешь, чтобы я попросила его… — Арека широко распахнула глаза.

— А почему бы и нет? Всё равно, когда он разберётся, мы обе своё получим. Хуже не сделаешь. А если Эрлот захочет тебя побаловать — ведь ты и его любимая зверушка — то он это сделает.

Арека мялась, пряча взгляд.

— Если ты согласна — скажи, и я сама обращусь к Эрлоту, — смягчила тон Атсама.

— Это неправильно, — заявила Арека. — И они меня возненавидят. Но иначе я не знаю, что делать.

— Поговорю с ним сегодня, — кивнула герцогиня.

Вытянув руки перед собой, она ещё раз окинула их критическим взглядом и решила, что рукава оставит. Просто велит переделать их в более облегающие.

XII

Убейте и сдавайтесь

Интересно, ночь сейчас, или день? Сардат плёлся по размытой дождями дороге, корявым посохом ощупывая каждую пядь пути. Далеко-далеко слышался перестук копыт, да поскрипывание осей повозок. Шел караван из Туриудса в Кармаигс, возможно, последний. И почему-то Сардату было до этого дело. Как и до того, ночь сейчас или день.

Он покачал головой и попытался сосредоточиться на тьме. Тьма — спокойная, тьма — надежная. Всё можно отобрать, кроме тьмы; она-то у каждого есть, хоронится до поры, часа своего ждет.

Иногда цвет тьмы менялся. Обычно она была черная, но порой становилась синей, как глаза Сиеры, или белой, как лица тех вампиров, что стояли на берегу и смотрели, стояли и смотрели… Лишь красной ей нельзя было стать. Сардат помнил, как единожды уступил этому соблазну, и лишь благодаря чуду, да хладнокровию Аммита не убил всех своих.

Шаг, ещё шаг. Посох стукнул по чему-то твердому. Сардат остановился, постучал ещё. Корень. Здоровенный. Значит, к обочине сместился, плохо. Надо возвращаться на середину, а то караван мимо проедет — то-то задача будет. А до сердца уже долетали отголоски того странного и жутковатого чувства — приближались Вечные.

Сардат взял левее, начал глубоко дышать. Вдох-выдох, вдох-выдох. Я — человек. Меня окутала тьма, мне страшно, я не знаю, куда пойти, так хочется есть… Маленькая хитрость, подсказанная Аммитом, работала. Сардат в полной мере ощущал себя человеком. Как будто отрезало все, чем он был. Всю его жизнь, память, привычки. Остался только этот трясущийся комок плоти, ползущий по дороге навстречу судьбе. То самое, что и принято называть человеком в этом нелепом мире.

Приготовься.

Перед ним появилась Сиера. Опять она сжимала в руке меч, смотрела спокойно и немного грустно.

— Забери меня, — прошептал Сардат, на миг забыв о маскировке.

Она покачала головой, и где-то за нею, далеко-далеко замаячил крохотный силуэт той девочки, что уже раз потревожила покой Сардата.

Никуда ты не уйдешь, не смей! Он убьет меня!

— Кто? Кто тебя убьет? Кто ты такая?

Он слабый и злой, но сильнее меня. Он идёт ко мне. Мы стоим на холме, мы видим его. Он идёт и улыбается. Он убьёт нас, если ты не придёшь.

Из груди Сардата вырвался стон. Слова девочки будто ножами полосовали его сердце. Что-то они затрагивали там, в глубине души. Что-то, чему была небезразлична судьба неизвестной девчонки… Со смутно знакомым голоском. Где он мог его слышать? Когда?..

«Пора». — Девочка исчезла, теперь вновь говорила Сиера. Не говорила даже, а как-то давала понять.

Сардат кивнул. Звуки, издаваемые караваном, изменились. Наверное, так вышло потому, что караван появился в поле зрения. Между ним и Сардатом не осталось ничего, кроме воздуха. А воздух легко было сжечь, или распороть взмахом клинка.

— С дороги, шваль! — заговорил кто-то, будто недовольно мяукнула потревоженная кошка. Такой ленивый голос, так растягивает звуки: «С да-а-а-ароги, шва-а-аль!». Сардат дал себе зарок, что этого выродка, позорящего звание мужчины, убьет сам, лично, вдоволь наслушавшись, как тот визжит от боли и ужаса.

Сардат остановился, поднял руки, в одной из которых держал посох. Руки подрагивали, и вампиры не могли этого не заметить. Осадили всхрапнувших коней, кто-то негромко выругался.

— Да растопчем его, и всё! — продолжал капризничать тот, который назвал Сардата швалью.

Но кто-то предпочел поговорить. Сардат услышал, как подошвы его сапог чавкнули в грязи, когда он спрыгнул с облучка. Подошел ближе. Сардат продолжал дышать: «Я — человек. Мне страшно. Мне больно…»

— Что у тебя с глазами? — Этот голос был грубым, слова бросал резко, зло. Он почти понравился Сардату, стало немного жаль убивать его первым. Того, капризного, попробуй найди ещё, когда всё завертится.

Сиера улыбнулась. Найдёт.

— У меня нет глаз, — ответил Сардат.

— Это я вижу.

— Тогда тебе повезло больше, чем мне.

В тишине мерзко хихикнул капризный. А этот, что стоял напротив Сардата, — на безопасном, правда, расстоянии, — молчал. Думал, осматривал и наверняка держал руку на эфесе. Так же, как и Сиера.

— Кто тебя ослепил?

— Я сам.

— Сам? Зачем?

— Потому что не хотел больше видеть. Ничего хорошего в мире не осталось.

Вампир усмехнулся. Рука на эфесе расслабилась. Рука Сиеры осталась напряженной.

— Тут с тобой не поспоришь. Зачем встал на пути? Куда идешь?

— Мне без разницы. — Сардат опустил руки, перебросил посох в левую ладонь. — Туда, где есть кусок хлеба. Хотелось бы ещё немного пожить. Есть у вас какая тюрьма, или барак? Столько рассказов наслушался, аж самому захотелось.

Вампир снова засмеялся. Кажется, Сардат тоже ему нравился. Возможно, они бы подружились.

— Мы идём в Кармаигс. Трястись ещё долго, паёк мелкий, и лишнему рту соседи не обрадуются.

Сардат сбросил с плеча мешок и показал его вампиру.

— У меня тут есть кой-чего. Протяну на своих харчах.

— На чём? — озадачился вампир.