На берегах тумана

Не в силах оторваться, Леф следил, как убредало к выходу из Прорвы горное чудище; как оно приостановилось возле двух еле различимых в розовом мареве бугорков — шевельнуло руками, нагнулось, пыхнуло из ушей светящимся дымом; и бугорки вдруг превратились в некрупные звериные силуэты. Кажется, это были земляные кошки, хоть на таком расстоянии судить можно было разве что по размерам. Еще две вспышки яркого дыма, громкий протяжный стон, и Огнеухий снова стал удаляться. Кошки брели за ним как привязанные. Именно брели — медленно, неуклюже, пошатываясь.

Когда тени жуткой троицы окончательно растворил в себе струйчатый тяжелый туман и к Лефу вернулась способность интересоваться поведением обычных людей, оказалось, что господин Тантарр сбросил куртку и торопливо распутывает завязки скрывавшегося под ней карранского панциря.

— Возьми, — сказал он, протягивая свое защитное одеяние растерянному парню. — Пригодится. А то, похоже, броня там у вас слабовата.

Действительно, по сравнению с подарком Учителя собственный Лефов нагрудник казался убогим старьем.

— Прими и от меня. — Фурст вытащил из кармана рубчатый железный шар. — Ударь по твердому и без промедления бросай шагов на тридцать, а сам ложись, либо — под прикрытие. Только душевнейше тебя прошу — аккуратней с этим, без небрежности.

Неловко прижимая подарки к груди, Леф попытался благодарить, но в горле некстати заворочался горький комок, и веки набухли подозрительным жжением. Не миновать бы парню конфуза, да, спасибо, Гуфа выручила, отвлекла внимание.

— Нам пора уводить себя, — с деланной бодростью сказала она. — Не вспоминайте злобно — ты, господин солдат, и ты, братец.

Пожалуй, только виртуоз стали удивился последнему слову, да и то не очень.

— Ты не помни худого, сестрица, — устало вымолвил вольный эрц-капитан Фурст Корнеро Кирон.

20

— Нет, уж тебе-то с нами никак нельзя, — сказал Нурд. Хон отвернулся и в сердцах сплюнул в очаг.

— Вот это ты зря, — покачал головой Витязь. — Не к добру это, когда в огонь.

— Зря, — понуро кивнул столяр.

Конечно, все было зря — и плевок, и просьбы. Ясно ведь, что не возьмут! Благодаря ведовству рана от послушнического ножа за одну ночь стала едва приметным розовым шрамом, да только вылившуюся кровь не возместишь никакими заклятиями. После быстрых движений темнеет в глазах, слабеют колени, руки делаются тяжелыми, непослушными... Гуфа обмолвилась, что так будет еще дней двадцать, не меньше, и ее обмолвку слышали все. Так что теперь Хон может выдумывать какие угодно доводы — Нурд будет лишь качать головой. А Торк даже слушать не станет. Достаточно одного взгляда на его облитое мутным очажным заревом лицо, чтобы понять: все мысли охотника уже там, на склонах ущелья, где в расщелинах и за валунами прячутся серые — наверняка самые удачливые метатели из всех обитателей заимок.

Леф и Гуфа вернулись вовремя — так сказал встретивший их в подземном проходе Нурд. Больше Витязь ничего не сказал, даже расспрашивать не стал ни о чем, только велел скорее идти к остальным. Леф было вообразил, что за время их с Гуфой отсутствия ничего примечательного не стряслось. Нурд казался совершенно спокойным и, похоже, не отлучался из входной норы — во всяком случае, Витязь встретил пришедших на том же месте, где они с ним расстались. Да и могло ли стрястись что-нибудь этакое? Когда уходили во Мглу, было уже темно, а сейчас едва рассветает — меньше ночи прошло.

Однако случиться успело многое. В очажном зале помимо Хонова обидчика валялся связанным еще один мужик в серой накидке. Причем если первый послушник лежал как бревно (лишь помаргивал сонно да зевал во всю пасть), то этот новый извивался и бился, словно игуана, которую госпожа Сатимэ когда-то пыталась испечь «по-адмиральски» — в живом соку. Оно и понятно — некому было угомонить его ведовством.

Серый полез в Обитель, едва лишь на небо из-за дальних отрогов выбралась Полуночница. Витязь, карауливший возле самого выхода из норы, заметил его еще издали: надеясь на темноту, послушник не счел нужным особенно осторожничать (а хоть бы и счел — от нынешнего Нурдова взгляда человеку непросто укрыться даже за камнями). Дальше все было просто — опамятовался серый уже в очажном зале и связанным. Вызнавать цель его появления никто не пытался, да особые вызнавания и не требовались. Послушник нес с собою странную посудину — выкованная из бронзы, она больше всего походила на небольшой увесистый горшок с нешироким горлом и острым днищем, оканчивающимся подобием оттянутого полого жала. Горшок можно было нести на ременной ручке, можно было поставить — для этого неведомый (впрочем, неведомый ли?) мастер приладил к нему хитромудрую треногу. Сделано было так, что хоть неси по неровному, хоть ставь на уклоне, а донное жало все равно будет целиться отвесно — не хуже того грузика на шнурке, которым Хон пользуется при складывании стен и вкапывании опорных столбов. А внутри горшочка была вода. Самая обыкновенная вода, которая просачивалась сквозь отверстие в дне и срывалась неторопливыми каплями с жала.

Нурд, Хон и Торк довольно быстро поняли назначение диковинной посудины, хоть Леф, кажется, не рассказывал им о водяных часах. А еще Нурд, Хон и Торк сообразили, что вторая точно такая же посудина осталась у кого-то из Истовых и что конец пережившему Ненаступившие Дни строению придет, как только из обеих посудин выльется вся вода. Значит, к этому мигу серые мудрецы должны подготовить помост и начать задуманное ими действо, зрители для которого понавезены, небось, от каждой общины. Еще раз осмотрев посудину, обитатели Первой Заимки решили, что Истовые назначили им умереть, когда грядущее солнце доберется до небесной маковки. Хон слазил на кровлю и обнаружил, что серые при свете факелов выгнали к недостроенному помосту кучу народу — понукания да многоголосую брань оттуда небось аж в Черноземелье слыхать. А по всему ущелью шастают бронные дозоры при псах, огнях и металках. Нурд, едва дослушав торопливый Хонов рассказ, буркнул: «Слишком много гаму на дне, и слишком тихо на склонах. А ну, пошли вместе взглянем!» Вместе — это сам Нурд и опять же Хон. Ларду не без препирательств удалось оставить в зале: успокаивать баб и караулить послушников. (Мало ли, что связаны! Осторожность еще никому не вредила, а вот беспечность... Беспечный и трус — близкая родня, поскольку обоих вечно бьют в спину; прослыть же родней трусу не хочется никому.) А Торка Витязь услал к входной норе. Все-таки велика была опасность, что вслед за носителем измеряющей время посудины на Первую Заимку явятся тайные гости: уж конечно, Истовые попытаются действовать наверняка; уж конечно, серые мудрецы сегодня не пожалеют ничего и никого. Ведь последняя, самая последняя преграда осталась между ними и полным владычеством над умами всех сущих в мире братьев-людей, значит, владычеством над всем Миром. Над тем, что Истовые принимают за весь Мир.

Конечно же, Нурд оказался прав. На склонах ущелья обнаружились четыре засады. Две (одна против другой на обоих склонах) над потаенным отверстием прохода, ведущего в Обитель, и еще две (точно так же) на полпути между этим отверстием и помостом. Даже Нурду с его нечеловеческим глазом оказалось не по силам разобрать, сколько людей прячется в каждой засаде и только ли люди прячутся там. Но сами засады он разглядел безошибочно.

Некоторое время Витязь и Хон стояли молча, глядя то на мельтешение чадных огней в затопившем ущелье предутреннем мраке, то на мерцание звезд в пока еще темном небе. Потом столяр спросил:

— Над самым помостом тоже небось засели? Нурд отрицательно мотнул головой:

— Почему бы это?

— Да потому, что над самым помостом у них заимка. Ущелье в том месте нешироко, с заимочной стены можно метать хоть по дну, хоть по противоположному склону. Ты, чем с ерундой приставать, лучше скажи: сколько их там сейчас может быть?

— Где? — опешил столяр.

А Нурд уже не обращал на него внимания.

— В обычные времена не больше полутора десятков. — Нурдово бормотание явно не предназначалось для посторонних ушей, он размышлял вслух. — Сейчас, конечно, понавезли... Ну, скажем, еще десяток... Но привезенные-то не будут сиднем сидеть, их же для дела... В толпу затесаться, в засады... Следить, чтоб свидетели к нужному мигу не разбрелись... Значит, на заимке останется сколько всегда. Ну, пусть больше, пусть два... И, конечно же, все полезут на стену — глазеть.