Страница 6 из 7
Ведь священников в результате расстреляли только за то, что они призывали жить в соответствии с советскими законами, за то, что они «пропагандировали» сталинскую Конституцию.
К сожалению, дела тридцать седьмого года скудны на детали и подробности.
Кто бы – офицер, священник или крестьянин – ни проходил по делу, в какой бы местности – в Ленинградской области или в Коми АССР – ни велось дело, все они похожи друг на друга. Редко-редко проникает в протоколы живая человеческая интонация, какая-либо конкретная деталь.
Мертвые, тяжелые словоблоки вопросов: «Вы арестованы как участник к/p организации. Расскажите, кем и когда вы были завербованы в эту организацию?» – сменяются мертвыми, уставными ответами: «Елпединский дал установку, чтобы я проводил через надежных людей к/p агитацию».
Люди так не разговаривают ни при каких обстоятельствах.
Так скрипит машина смерти, перетирающая в лагерную пыль очередную человеческую жизнь.
Что-то неодушевленное задает вопрос.
Что-то мертвое отвечает на него.
4
Но вот что поразительно…
Из канцелярского шелеста бумаг, из скрипа машины, равнодушно перетирающей в прах человеческие жизни, вдруг совершенно ясно и отчетливо возник живой отец Александр Крылов.
Я вдруг ясно увидел этого тридцатисемилетнего настоятеля церкви, закрытой решением двух общих колхозных собраний…
Этого священника, живущего без хозяйства, без собственности, но при этом выплачивающего все мясные и не мясные поставки…
Этого отца пятерых детей – старшему было девять лет, младшему один год, – которых надо было кормить и одевать…
Как он жил?
Как, раздавленный нуждой и бесправием, умудрялся он сохранять священническое достоинство и при этом продолжать хлопотать об отмене несправедливых решений о закрытии церкви?
И вот что еще поразительно…
Отцу Александру Крылову было всего семнадцать, когда произошла революция, когда перевернулась жизнь. Ему, ученику духовного училища, легче многих других было начать иную жизнь. Достаточно было отречься от веры, и тогда открылись бы многие пути в новой России. Примеров тому достаточно и среди нашей военной аристократии, и среди крупных государственных чиновников.
Но сын священника Александр Крылов сам стал священником в эти нелегкие для Церкви годы. И понес тот нелегкий крест, который дал ему Господь, и пронес до своего смертного часа.
Замученный нуждой, не бросил он прихожан, не оставил алтаря, к которому поставлен был служить. До самого последнего проведенного на свободе дня, как это видно по материалам дела, пытался он отстоять, спасти уже закрытую церковь…
Увы… в деле № 94 131 не было ни одной фотографии.
И все же пока я перелистывал пожелтевшие страницы, ясно и отчетливо ощущал на себе чей-то взгляд. Словно это отец Александр Крылов смотрел на меня с пожелтевших страниц…
Ничего своего, личностного не было в этом взгляде.
Все частное было перетерто на жерновах тридцать седьмого года. Осталось лишь то, что уничтожить невозможно.
То, что не исчезает.
И вспоминая этот взгляд с пожелтевших страниц, стоит ли удивляться, что и сейчас, много десятилетий спустя, слышен звон разбитых колоколов, неуничтожимые голоса расстрелянных за монастырским гумном иноков?
Вся наша Россия сейчас одно только неуничтожимое и есть.
Все, что можно было уничтожить, давно уже уничтожено…
5
Возрождение Введено-Оятского монастыря началось при Владыке Иоанне, митрополите Санкт-Петербургском и Ладожском. И связано оно с именем первой настоятельницы монастыря, матушки Феклы.
Удивительна судьба этой женщины. Удивительна и непостижима именно обычностью своей, похожестью на миллионы других русских судеб.
Всю жизнь проработала матушка Фекла сварщицей на Балтийском заводе.
Заработала на этой работе инвалидность.
Вышла на пенсию.
Когда, уже после ее кончины, снимали фильм, киногруппа побывала и на заводе. Нашли людей, которые работали в то время на заводе, но никто не смог вспомнить будущей настоятельницы Введено-Оятского монастыря.
Недоумения киношников рассеял начальник отдела кадров.
– Кого мы помним? – спросил он и сам же и ответил. – Скандалистов… Прогульщиков… Нарушителей разных… А она двадцать лет проработала у нас, на работу никогда не опаздывала, не прогуливала, ничего не просила… Получается, что и вспоминать нечего…
И тут можно бы потолковать, что пространство современного заводского производства совершенно не способствует сообщительности людей. Очень мало требуется от каждого отдельного человека, чтобы выпускать необходимую продукцию, какая-то крохотная часть того большого, что называется Человеком, и только в этом крохотном и соприкасаются здесь люди…
Или поговорить, что, оказывается, и в переполненных людьми заводских цехах можно найти духовное уединение, подобное тому, которое находили в пустынях древние отшельники…
Но важнее – другое…
Жизненный путь матушки Феклы свидетельствует, что и после стольких десятилетий атеистического лихолетья, еще являются из недр народной массы подвижники веры, подобные тем, которые украшали Русскую Православную Церковь во времена ее расцвета.
Житие матушки Феклы отчетливо делится на две части.
Прикровенную жизнь, которая внешне ничем не отличалась от жизни других заводчан, и открытую, когда призвана она была к монастырскому служению.
Высокий смысл заложен в этом дивном преображении.
С первых шагов на новом поприще являет себя матушка Фекла мудрой устроительницей обители, великой молитвенницей и прозорливицей.
Вскоре после возобновления монастыря чудесным образом вблизи обители вновь забил источник Богоматери, иссякший после расстрела здешних монахов.
6
Наша попутчица, еще совсем молодая монахиня, рассказала историю, произошедшую, когда только начинал устраиваться их монастырь…
«Матушка Фекла долго молилась, чтобы вода в монастыре была. И вымолила. И забил источник.
Да не простой, а радоновый, целебный.
И, конечно, нашлись люди, которые решили бизнесом заняться и начать торговать целебной водою.
Собрались вместе и начали обсуждать, как оденут в бетон источник, как сделают цех розлива воды, как потекут деньги в их карманы.
– А монастырь? – спросил один из бизнесменов.
– А что монастырь? – удивился другой бизнесмен. – Пускай тоже у нас покупают. Мы им, ха-ха, со скидкой отпускать воду будем, как, ха-ха, постоянным покупателям…
– А на кого участок оформлять будем?
– Как на кого? На меня…
– А почему не на меня?
– Потому!
Так слово за слово драка завязалась. И вот вместо того, чтобы святой источник приватизировать, один на тот свет отправился, а другой в тюрьму.
Вот такая история случилась…»
Попутчица перекрестилась, завершая свой рассказ.
– А источник? – спросил я.
– А что источник? – ответила попутчица. – Источник у Богородицы остался…
7
Редко кто из приезжающих сейчас в Введено-Оятский монастырь, не побывает на этом источнике Богоматери, источающем дивную целебную воду.
Сбегая от колодца-часовенки, вода скапливается внизу в небольшом озерке.
Когда мы спустились туда, словно специально подгадав время, пошел снег.
Осторожно переступая по скользкому глинистому дну, заходили мы в ледяную воду.
Перехватило дыхание, когда я окунулся с головой в первый раз. Перекрестился и – снова в воду. А когда окунулся в третий раз – уже не очень-то и хотелось выходить из источника. Как-то необыкновенно тепло и весело стало.
Нечто похожее происходило и с моими спутниками. Никто не ежился от холода. Не спеша выбрались мы из озерка, оделись и пошли к собору…
Навстречу нам двинулись к озерку женщины.
По-прежнему затянуто тучами было небо. Но прибавилось тепла и как будто прибавилось света, и ясно различал я набухшие на ветвях деревьев почки.