Страница 2 из 7
Это главные помощники отца Геннадия.
Я почитал свой очерк об убийстве монахов в Оптиной Пустыни, опубликованный в «Молодой гвардии»…
Сколько раз мне приходилось читать свои сочинения и где только ни приходилось, но в этом чтении в доме сельского священника было что-то особенное.
И разговор после чтения тоже завязался очень душевный.
Говорили об истории здешней церкви.
В прошлом Сомино было большим купеческим селом, и храм с колоннами так и строили, чтобы подчеркнуть его значимость.
Володя Костромской рассказал, что в 1820 году жители Сомино обратились к императору Александру Павловичу с прошением о строительстве в их селе церкви святых апостолов Петра и Павла.
Отец Геннадий рассказал, что одновременно с церковью Петра и Павла в Сомино местный помещик, генерал Илья Мамаев, начал строить храм в соседнем Журавлеве. И движимый ревностью, истратив все свое состояние, поставил-таки пятиглавый – подобного и в Петербурге не было – Воскресенский собор с восемью престолами.
Церковь в Сомино вновь открыли в 1940 году, и она, слава Богу, сохранилась, а храм в Журавлеве, к прискорбию, до сих пор в забвении.
И о чем бы ни говорили мы: о трагедии ли, разыгравшейся в Оптиной пустыни в пасхальную ночь, о Сомине ли, которое – еще предшественник отца Геннадия высчитал – стоит на одном меридиане с Иерусалимом, и здешнее время по минутам совпадает с земною жизнью Спасителя и Богоматери, о погоде ли говорили – все получалось о самом главном, без суеты, без раздражения…
Мы все, собравшиеся здесь, были разными.
И мало мы знали друг о друге.
Но я смотрел на незнакомые мне еще вчера лица и думал, что самое главное друг о друге мы, конечно же, знаем – знаем, что мы православные…
На этом и завершилось Прощеное воскресенье.
6
Шутя, отец Геннадий сказал, что слова песни «У природы нет плохой погоды» – почти дословная цитата из Епитимийника Кирилла Белозерского, ибо там сказано: «А кто похулит погоду, тому три дня поста…»
Это в городе у нас погода сделана отчасти и самим человеком, а в сельской местности пока от Бога она, так что грех жаловаться здесь на погоду.
С утра понедельника опять начало подтаивать и воздух словно бы засветился, засверкал в солнечных лучах.
Службы не было, и мы пошли в лес.
Вернее, это местный пастух Петр повел нас показать дальние ключи.
Ключей вокруг Сомина много.
Называют их здесь ржавцами, и они повсюду, словно сама здешняя земля сочится благодатью. Но дальние ключи – особенно мощные. Словно водопад стекает по крутому берегу Соминки…
Петр показывал ключи, и лицо его светилось радостью, как будто он свое хозяйство показывал.
Впрочем, чье же еще, если не свое?
Отсюда, с крутого берега, хорошо было видно всю округу. И церковь святых апостолов Петра и Павла – тоже. Она виднелась среди еловых ветвей, словно елочная игрушка.
Уже в который раз убеждался я, что отовсюду виден храм.
И он-то и собирает округу воедино, держит ее, не дает распасться пространству на куски снежного безлюдья…
И ночью тоже так. Гаснут огни, пропадают в темноте улочки, но освещенная прожекторами церковь сияет в кромешной ночи, обозначая путь для припозднившегося путника.
7
Вечером в понедельник, как и по всем церквам православной России, начали читать в церкви святых апостолов Петра и Павла покаянный канон Андрея Критского.
Паникадила были потушены, горели только свечи, да огоньки лампад светились в темноте.
Суровые звучали в сумерках храма слова канона.
На чтение собралось человек двадцать.
Для Сомина это немало.
«Для меня каждый новый прихожанин – радость», – говорил отец Геннадий.
Прекрасен этот канон, исполненный величественной поэзии. Но в сельском храме, среди бесконечной тишины и забытости, слова его звучат особенно торжественно и значимо – слова, открывающие Великий пост:
«Откуду начну плакати окаяннаго моего жития деяний? Кое ли положу начало, Христе, нынешнему рыданию? Но яко благоутробен, даждь ми прегрешений оставление».
В темных стеклах окон вечерние огни Сомина мешались с отражениями лампад и свечей, и казалось, что там, за стенами храма, – огромное селение.
Впрочем, почему же казалось, если зримо и реально было явлено сейчас то Сомино, которое было, которое есть, которое будет, пока будут звучать в православных церквах покаянные слова:
«Душе моя, душе моя, востани, что спиши? Конец приближается, и имаши смутитися. Воспряни убо, да пощадит тя Христос Бог, везде сый и вся исполняяй»…
Любушкина десятина
Тогда многие петербуржцы ездили в Сусанино.
Здесь, в станционном поселке, недалеко от Вырицы, жила Любушка.
Была Любушка старицей, многое было открыто ей, многое происходило, как говорили, по ее молитвам…
Молилась она по руке. Ведет пальчиком по ладони и повторяет имена. Говорили, что все ее духовные чада записаны у нее на ладошке, вся Россия…
Рассказывали, как однажды на праздник Казанской иконы Божией Матери пропала Любушка из дома… Встревожились женщины, жившие со старицей. Куда пойти могла, если и по избе едва двигалась? Отправились искать и нашли в церкви.
– Добрела-то такую дорогу как? – удивлялись.
– Так не одна шла… – ответила Любушка. – Богородица пособила.
Много таких историй про Любушку рассказывали, а ездили к ней за советом, за молитвою.
Любушка послушает гостя, потом пошевелит пальцами, будто книгу листает, и ответ даст.
От многих я слышал, что советы эти помогали жизни наладиться.
Обращались к Любушке со своими бедами и мирские люди, и священники, и маститые протоиереи.
Рассказывали, что однажды привезли к Любушке девочку с сухой рукой. Никакие доктора не помогали, а старица погладила девочку по руке – и восстановилась рука… Девочка потом призналась, что испытывала в эти мгновенья необычайную легкость во всем теле.
1
Однажды я тоже сподобился побывать у Любушки.
В Сусанино мы с женой приехали в компании православных поэтов.
Было это зимой.
День выдался морозный, чистый.
Сверкали на солнце заиндевевшие ветки.
Было тихо. Только громко, на все Сусанино, скрипел снег под ногами.
Дом Любушки мы нашли легко. Любушку в Сусанино знали.
По утоптанной тропиночке вошли во двор и поднялись на крыльцо.
Потом долго стояли в небольшой комнатке возле жарко натопленной печи – ждали, пока позовут к Любушке.
Женщина, назвавшая себя грешницей Раисой, взяла продукты, которые мы принесли, и как-то сразу расположилась к нам.
– Ходят-то, ходят-то… – вздохнув, пожаловалась она. – А ведь разные люди… Матушке-то тяжко очень, когда не одни приходят…
– Так мы тоже вроде как целой компанией… – засмущались мы. – Мы не знали…
– Это ничего, что компанией… – сказала грешница Раиса. – Главное что – одни. А та, – она кивнула на дверь в комнату, – нет. Та не одна пришедши…
И повернувшись к иконам, перекрестилась.
Наконец дверь в комнату, где находилась Любушка, отворилась и из нее вышла женщина лет тридцати. На щеках – красные пятна, глаза – неспокойные.
Женщина, похоже, занималась какой-то издательской деятельностью. Порывшись в сумочке, извлекла целую пачку бумажных иконок.
– Любушке хотела оставить… – сказала она. – Наша продукция…
– Нет-нет! – замахала руками Раиса. – Заберите. Не надо нам.
Когда женщина ушла, я все-таки не удержался и спросил у Раисы, почему отказалась от иконок. Разве иконы могут быть лишними?
– Дак не знаю… – простодушно ответила Раиса. – Вся стена иконками увешена. Любушка у нас ведь как говорит: что вы думаете? – это нарисовано? Нет… Это не рисунки, не фотографии. Это сами святые и стоят… Это для других икона – картинка, а для Любушки нет. Сколько ни будет икон, а каждой она поклонится. Хоть и нету сил-то, и так едва на ногах стоит… Да ведь и закрепить такую иконку не знаешь как. Того и гляди, упадет… Не знаю уж, чего бумажками иконы печатают… А Любушка плачет потом.