Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 7 из 9



Неотъемлемой частью глобально развивающейся культуры заговора стало стремление ставить под вопрос любую официальную версию событий. И именно это предопределило интерес ученых к исследованию теорий заговора как научного феномена. Более того, посмотрев на неевропейские культуры заговора, ученые убедились, что многие мотивы и сюжеты конспирологических теорий не только универсальны, но и, вне зависимости от национального контекста, формируют альтернативный политический язык. Они ставят под вопрос слова и действия политических элит, часто превращаясь таким образом в популистский инструмент влияния[88]. В культурах, находившихся под властью европейских держав, питательной средой для активного развития теорий заговора[89] послужили межэтнические политические конфликты, в которые многие бывшие колонии погрузились после ухода колонизаторов. В контексте становления новых национальных идентичностей лидеры государств использовали теории заговора, чтобы выдвинуть обвинения либо против «бывших угнетателей», либо против «внутренних врагов» из числа политических оппонентов и привлечь таким образом на свою сторону большинство населения[90].

Культурологические исследования современной политики также помогают избежать традиционной стигматизации теорий заговора и понять, как они работают в контексте современного мира. Вслед за британскими и американскими коллегами я рассматриваю теории заговора как легитимный способ интерпретации властных отношений в современном мире[91]. Теории заговора ставят под вопрос существующий порядок вещей в обществе и предлагают (порой весьма специфически) трансформировать его в более справедливые, эффективные формы. Другими словами, теории заговора – это своего рода «креативный ответ» на вызовы времени. Они способны быть одновременно разрушительными и созидательными в плане социальных отношений: могут мобилизовать огромные массы населения для того, чтобы разрешить серьезный конфликт в обществе, но могут также стать губительной силой для репутации человека или организации и подорвать доверие к ним.

Таким образом, они выступают мощным инструментом перераспределения влияния между социальными акторами, а также эффективной политической стратегией, способной вскрыть глубокие социальные проблемы и неравенство в политической, экономической и социальной сферах общества.

Нормализация теорий заговора подводит нас к вопросу о том, в какой форме они обычно выражены и почему порой становятся таким мощным политическим орудием. Форма, в которой они проявляются в политической риторике, – это популизм. Именно популистская риторика позволяет эффективно перераспределять власть и влияние среди политических сил. Недавние примеры популистской риторики, тщательно сдобренной ссылками на заговор, – это выборы в США Дональда Трампа[92], риторика противостояния с Евросоюзом и «либеральным лобби» Джорджа Сороса, превращенная в основной электоральный инструмент Виктором Орбаном, премьером Венгрии[93], риторика изоляции от Евросоюза сторонников «Брекзита» в Великобритании[94]. Во всех перечисленных случаях популистски фреймированные теории заговора – защита простого человека от коррумпированных и чуждых элит – оказали мощную поддержку выигравшей партии.

Вокруг популизма, как и вокруг теорий заговора, исследователи ведут ожесточенные споры. Как теории заговора в середине XX в. считались чем-то недостойным политика[95], так и популизм ныне часто воспринимается как не совсем «чистое» политическое действие[96]. Кэс Мадд и Ровира Кальвассер называют его самым часто используемым и самым неверно употребляемым термином как внутри академических кругов, так и за их пределами[97]. Несмотря на разнообразие подходов к популизму как к политической стратегии[98] или логике политики[99], способу реализации политики[100] или даже способу коммуникации политиков, медиа и обычных граждан[101], относительно элементов популистского дискурса, которые помогают выявить его в любых политических идеологиях, существует определенный консенсус.

В первую очередь, в центре популистского дискурса находится «народ» («простые люди»)[102], к которому апеллирует харизматичный политик, призывающий дать отпор нелояльным/коррумпированным/преступным элитам[103]. Согласно Бену Стэнли, в основе популизма лежит допущение существования двух гомогенных субъектов политики – народа и элиты, находящихся в антагонистических отношениях; а также существование в данном социуме идеи популярного суверенитета и морального превосходства народа над элитой[104]. Исходя из этих критериев, можно предположить, что популизм может быть обнаружен почти в любом обществе и на любом уровне иерархии социальных отношений.

Франциско Паницца и Эрнесто Лаклау утверждают, что популизм – это «способ идентификации, доступный совершенно любому социальному актору, действующему в дискурсивном поле, где идея суверенитета людей, конфликт между властью и бессильными являются краеугольным камнем современного представления о политике»[105]. В основе такого представления лежит разделение социального на две части: «людей», объединенных общей задачей или проблемой, требующей скорейшего разрешения, и «другого» – центра власти, принятия решений, воспринимаемого в качестве источника проблем «людей». Популизм помогает объединить разрозненные группы граждан общим запросом (который может быть любым), создавая таким образом новую социальную или национальную идентичность[106]. По словам Лаклау, эти два лагеря представляют собой «власть» и аутсайдера, который стремится «воплотить желания людей, бросив вызов существующему порядку вещей в обществе»[107]. Согласно этой интерпретации, популизм может являться неотъемлемой частью демократического общества, а не только авторитарных и тоталитарных режимов. Ведь с помощью популистской риторики можно достичь необходимой смены политики, особенно когда правящие элиты не справляются со своими задачами.

В то же время популизм, разделяющий социальное на своих и чужих, имеет непосредственную связь с природой теорий заговора. Создание и поддержание политической идентичности требует четкого и убедительного «другого», от которого новая идентичность будет отстраиваться. В этом контексте теории заговора предоставляют необходимый потенциал для общественной поляризации, основанной на страхе «другого»[108]. Именно эта «коммуникативная» функция теорий заговора объясняет ту важную роль, которую они играют в политической риторике. Они способны выявить – и порой более эффективно – социальные проблемы и постараться заставить политические элиты решить их.

Американский политолог Марк Фенстер отмечает, что вернее всего называть теории заговора «популистской теорией о влиянии»[109]. Разделяя общество на своих и чужих, они помогают создать общность «людей», которые борются с несправедливостью, созданной политическим/социальным/культурным/этническим «другим». «Другой» представляет собой центр влияния, подвергаемый популистской критике оппонентов, которая, в свою очередь, помогает альтернативным центрам влияния усилиться, стать более легитимными. Именно этот эффект объясняет популярность теорий заговора в авторитарных и тоталитарных режимах. Однако важно повторить, что эти теории являются частью любого политического режима и могут быть найдены на любом уровне общества. По словам Фенстера, проблема непонимания природы теорий заговора связана с проблемой «идеологического непонимания властных взаимоотношений, которые могут возникнуть в политической системе»[110]. Нам легко верить, что конспирологи водятся исключительно среди политических оппонентов или в глубоко отсталых, тоталитарных режимах. Тяжело смириться с тем, что теории заговора окружают нас повсеместно и мы сами в них часто верим.

88

West H. G., Sanders T. (2003). Transparency and Conspiracy: Ethnographies of Suspicion in the New World Order. Durham: Duke University Press.

89

Akhtar A. S., Ahmad A. N. (2015). Conspiracy and statecraft in postcolonial states: theories and realities of the hidden hand in Pakistan’s war on terror. Third World Quarterly, 36 (1), 94–110; Swami V., Zahari H. S., Barron D. (2020, forthcoming). Conspiracy Theories in Southeast Asia // Knight, P., Butter M. Handbook of Conspiracy Theories. London: Routledge.

90

Silverstein, P. (2002). An Excess of Truth: Violence, Conspiracy Theorizing and the Algerian Civil War. Anthropological quarterly, 75 (4), 643–674.

91

Knight, P. (2000). Conspiracy Culture: American Paranoia from the Ke

92

Homans C. The Conspiracy Theorists’ Election // The New York Times. 2016. 27 September. https://www.nytimes.com/2016/10/02/magazine/the-conspiracy-theorists-election.html (дата обращения: 24.12.2019).

93

Verseck K. Hungary: Europe’s champion of conspiracy theories // Deutsche Welle. 2018. 11 December. https://www.dw.com/en/hungary-europes-champion-of-conspiracy-theories/a-46689822 (дата обращения: 24.12.2019).

94

Schindler S. Conspiracy Theories, Brexit, and the Nature of the Present Crisis // European Consortium for Political Research. https://ecpr.eu/Events/PaperDetails.aspx?PaperID=46479&EventID=123 (дата обращения: 24.12.2019).

95

Taggart, P. (2018). Populism and Unpolitics, Populism and the Crisis of Democracy Vol. 1: Concepts and Theory, 1st Edition. London: Routledge.

96

Bunzel J. N. (1967). Anti-politics in America: Reflections on the Anti-political Temper and Its Distortions of the Democratic Process. New York: Knopf.



97

Mudde C., Kaltwasser C. R. Populism and (liberal) democracy: a framework for analysis // Mudde C., Kaltwasser C. R. (eds) Populism in Europe and the Americas: Threat or Corrective for Democracy? Cambridge: Cambridge UP, 2012.

98

Weyland K. Clarifying a Contested Concept: Populism in the Study of Latin American Politics // Comparative Politics, 34 (1), 1–22; Barr R. R. (2009). Populists, Outsiders and Anti-Establishment Politics // Party Politics, 15 (1).

99

Laclau, E. (2005). On Populist Reason. London: Verso; Laclau, E. (2005). Populism: What’s in the Name? // Panizza, F. (ed.), Populism and the Mirror of Democracy. London: Verso, 32–49.

100

De la Torre C. (2010). Populist Seduction in Latin America. Ohio University Press; Hawkins K. (2010). Who Mobilizes? Participatory Democracy in Chávez’s Bolivarian Revolution. Latin American Politics and Society, 52 (3), 31–66.

101

De Vreese C. H., Esser F., Aalberg T., Reinema

102

Woods D., Wejnert B. (2014). The Many Faces of Populism: Current Perspectives. Emerald publishing, р. 10.

103

Mudde C., Kaltwasser C. R. (2017). Populism: A Very Short Introduction. Oxford: Oxford University Press.

104

Stanley, B. (2008). The thin ideology of populism. Journal of Political Ideologies, 13, 102.

105

Panizza, F., ed., Populism and the Mirror of Democracy. London: Verso.

106

Laclau, E. (2005a). On Populist Reason. London: Verso, 93–101.

107

Laclau, E. (2005b). Populism: What’s in the Name? In: Panizza, F., ed., Populism and the Mirror of Democracy. London: Verso, 37–38.

108

Bergma

109

Fenster, Conspiracy Theories, 89.

110

Там же, 84–90.